Усталый, я уснул в Артемовой хате. Еще в отряде меня Василий Анатольевич предупреждал, чтобы я не спешил, хорошо все осмотрел и только тогда приступал к делу.

На следующее утро я подошел к зданию бывшего детдома. На крыльце стоял часовой. Под навесом, где раньше была столярная мастерская, дымила полевая кухня. Я решил сначала пробраться к кухне. Мина уже лежала у меня за пазухой.

«А что если завести механизм и как-нибудь бросить мину в кастрюлю с кофе?» — подумал я.

Я смело направился к навесу.

Немец, стоявший на крыльце, грозно показал на автомат, что висел у него на шее.

«Не пропустит», — подумал я и знаками принялся объяснять, что, мол, голоден. Немец сошел с крыльца, замахнулся на меня вальком от брички, кем-то брошенным у стены.

Толстый повар вертелся возле кухни и косо посматривал на меня. Заметив, что я все же пытаюсь пройти на кухню, часовой заорал и сдернул автомат. Я бросился бежать.

Ночевал я снова у Гали, она боялась одна без отца. А назавтра повар вдруг позвал меня на кухню.

Сначала я испугался. Мне показалось, что немец видит у меня за пазухой маленькую черную штучку. Повар кивнул на топор и дрова. Я понял, он хочет, чтоб я нарубил дров. Я посмотрел на часового, тот тоже кивнул головой. Повар взял одну кастрюлю с черным кофе и понес в помещение.

Рядом стояла еще одна такая же кастрюля. Я заволновался и не мог попасть топором по полену. Часовой все время поглядывал на улицу. Когда он отвернулся, я быстро вытащил мину и завел механизм. Сердце мое стучало: казалось, мина долго не заводится. Но нет, она уже тихонько постукивала, как карманные часы: механизм завел на десять минут.

Через десять минут должен быть взрыв. Оглянулся по сторонам и опустил мину в кофе. Она тихо звякнула о дно. Я схватил топор и что есть силы начал рубить дрова.

В это время подошел повар и закивал головой, показывая на живот — дескать, хорошо меня накормит. Потом он взял вторую кастрюлю и понес ее в штаб.

Теперь нужно было удирать. Ко как бежать — часовой ведь может задержать и заставить опять рубить дрова. Мне казалось, что кто-то будто кипятком ошпарил меня. «Через десять минут — все, — думал я. — Наверно, повар уже выловил черпаком мину и сейчас выбежит на двор».

Вдруг к штабу подкатила зеленая машина. Часовой вытянулся на крыльце. Из дому выскочили два офицера и открыли дверцы. Из машины вышел сухонький старичок с крестом на груди. В это время в дверях показался толстый повар и замахал мне, чтоб я незаметно уходил.

От радости и волнения я не помнил, как проскочил через разрушенные ворота и побежал улицей. Потом повернул влево и через оконный проем разрушенного дома бросился к реке.

Вдруг позади загремел взрыв. Застрочил автомат, прогудела грузовая машина. Но я уже был далеко. Остановился отдышаться за кустами, под крутым берегом Днепра, и засмеялся: «Это вам Василий Анатольевич кусок детдомовского сахара послал. От него и зубы, видимо, повыскакивали…»

После мы узнали, что мина разнесла на куски четырех офицеров и сухонького подполковника, по приказу которого были расстреляны сотни людей, сожжена не одна деревня.

Меня наградили медалями «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны I степени».

Костя Бодровец (1931 г.)

Началась война. Ворвались немцы и в наше село Голубицы. Пусто стало на улицах. Люди сделались невеселыми, молчаливыми. Многие сразу ушли в партизанские отряды, с ними и мой старший брат.

Отец по заданию партизан стал работать у немцев. Пошлет он подводы за солью для немцев и сообщит партизанам, те и перехватят соль. Прикажут отцу пригнать скот, а он передаст партизанам, они придут, загонят скот в лесную чащу и спрячут там. Приедут немцы за скотом, отец и говорит, что не мог выполнить приказа — нет у крестьян никакой скотины. Немцы уедут, люди вновь пригонят скот домой.

Мама помогала отцу.

Однажды зашли под вечер к нам два немца и начали такой разговор с отцом (я слушал на печи).

— Скажи, сможем мы победить Россию?

— Нет, — ответил отец.

— Почему?

— Потому, господин офицер, что русский народ весь против вас.

Немцам это очень не понравилось, и они ушли. Отец сразу догадался, что кто-то предал его, и сказал нам, что нужно идти в лес. Мы начали собираться. Но немцы опередили нас. Утром большая машина остановилась возле наших ворот. В хату вбежали немцы, схватили маму и папу, потащили на улицу, бросили их в машину и увезли в Петриков. Две недели их мучили там, били — хотели выпытать, где находятся партизаны, но ничего не добились. Тогда отца и маму повесили.

Мы остались одни. Дядя Иван, опасаясь, что и нас схватят немцы, посоветовал уйти к партизанам. Мы закопали одежду, взяли хлеба, мяса, крупы, запрягли вола, и на рассвете я, Оля и Нина уехали.

Прятались мы в Черском лесу. Днем было не так страшно, но по ночам мы боялись. Нам все казалось, что кто-то идет к нам. А то еще пойдет дождь или ветер разгуляется, тогда мы забьемся под куст и сидим тихонько. Нам очень было жаль отца с мамой. Сестры плакали, а я не плакал, хотя и казалось, что я под землей, а не на земле нахожусь.

Через несколько дней в лес пришли люди из нашей деревни. Пришел с ними и дядя Иван. Стало веселее. Все вместе начали строить землянки. В землянках жилось гораздо лучше: было теплее, не заливал дождь. Вечерами мы сучьями плотно закрывали вход, чтоб не было видно огня.

Однажды на наш след напала немецкая разведка и начала обстрел. Землянки были недалеко от болота. Мы все бросились туда и залегли. От холода зуб на зуб не попадал. Сердце так стучало, что я боялся, как бы оно не выскочило. Немцы прошли в шести шагах от нас, но никого не заметили. Мы полежали еще некоторое время и, когда стало тихо, ушли в лес.

Началась осень. Было очень холодно, и дядя Иван забрал нас в деревню. Мы стали жить в нашей хате с дядей Иваном и тетей Олей, его женой. На всякий случай сделали убежище, чтоб прятаться от немцев. В сенях был подвал, мы прорыли ход на двор, со двора в сарай. В сарае выкопали яму, настлали поверху досок, а на доски набросали навоз и перегородили сарай. Навоз хорошо улежался, можно было подымать и опускать доски так, что не оставалось следа. Там мы сидели подолгу, играли в карты, в домино. К нам приходили прятаться и наши соседи.

Однажды ночью я спал в хате, и как раз в эту ночь немцы напали на наше село. Я не успел спрятаться, как немец ввалился в хату. Схватил меня за рукав и начал тащить на улицу. Я упирался, говорил, что болен. Но он все тащил. Тогда я набросил на плечи куртку и нехотя вышел из хаты.

Выхожу на улицу, а там уже много детей. Смотрю, среди них и мой товарищ Петя Морозно. Я даже повеселел, а сам подумал: как бы это удрать от немцев?

Подошел к Пете и тихо спрашиваю:

— Куда это нас?

— Не знаю… — тихо ответил он.

Нас погнали в школу. По дороге мы узнали, что нас собираются везти в лагерь. Ступая босыми ногами по холодному булыжнику, мы сговорились непременно бежать.

Школа была не новая. В одном месте совсем обвалился фундамент, кто-то вытащил несколько кирпичей, и там была дыра. Когда мы подошли к школе, я толкнул Петю и дал знать, чтобы он шел за мной. Подойдя к дыре, я сказал ему: «Полезай». Он попросил дать ему ножик и сразу начал протискиваться в выбоину. Я пошел к детям.

Вскоре приехало три немецких грузовика, и детей начали бросать на машины. Дети плакали, упирались, кричали. Началась сутолока. Я отбежал немного и очутился около дыры. Попробовал лезть, да мешала куртка. Скинул ее с себя и через минуту лежал рядом с Петей. Но мне не лежалось. Подполз к дыре и осторожно посмотрел во двор. На дворе стоял ужасный крик. Женщины с плачем бросались на немцев и отнимали детей. Чей-то мальчик кричал: «Мамочка, спасай!» Немного в стороне стояла тетя Оля с узелком в руке и пристально всматривалась — искала меня.

Детей погрузили в машины и увезли. Долго еще немцы не могли разогнать женщин: те стояли и плакали. Наконец все разошлись. Стало тихо. Вдруг слышим: шаги над головами. Начали прислушиваться. Кто-то ходит по классу. Прошел несколько раз по комнате и выстрелил два раза в пол. Пули легли недалеко от нас. Мы боялись дышать. Опять все стихло. Мы еще полежали немного, а потом поползли через двор на огороды, там просидели до темноты и тогда ушли домой.