Когда отец узнал, где я, он пришел и принес мне одеяло, а потом привел партизанского врача Римшу, который был сам из деревни Бабуничи. Врач бранился, что мне положили льняное семя. Он снял с ноги мертвую кожу. Было очень больно, но я не плакала. Перевязал мне ногу. Утром сменил повязку и уехал, оставив мне бинт и лекарство для промывания. Он был очень хороший человек.

Папа решил взять меня с собой, потому что на Михедовичи часто нападали немцы. Сперва хотел нести на плечах, но я была тяжелая. Тогда он посадил меня на санки. Отъехав немного, мы узнали, что в Селючичах (это наша деревня) немцы. Отец вернулся. Я все думала о Мише.

Потом мы узнали, что немцы забрали всех людей нашей деревни и погнали в Капцевичи. Мишу наши люди несли на руках, а там передали тетке. Потом приехала из Бринева мамина сестра и взяла его к себе.

Папа вернулся в свой лес. Я осталась у дедушки. Нога моя болела, от раны неприятно пахло, лекарств не было. Лечила я ее так: папа принес дубовой коры, я делала навар и этой водой промывала. Ногу очень щипало.

Дедушка со своей семьей ушел в лес, а меня оставили в доме. Мне говорили:

— Останься здесь, а то опять застудишь ногу.

Мне было очень обидно, что меня оставили одну. Я боялась, что придут немцы и сожгут меня. Очень страшно было. Я ходила на одной ноге. Есть ходила к людям. Однажды вернулась домой и не нашла своего одеяла. Ничего другого у меня не было.

Близилась весна. Таял снег. Было страшно, когда начиналась тревога: все бегут, а я не могу. Нога очень болела, пальцы отпали — сначала большой, потом маленький и все остальные.

Меня забрал к себе чужой дядя Сергей. У него были дети, и я их нянчила. Он вырыл в лесу землянку, и мы там жили. Наступало лето. Я понемногу начала ходить, но стоило только зацепить ногой что-либо, как лилась кровь, особенно, когда нам приходилось бежать. А когда бежишь, вроде ничего не чувствуешь.

Утром я подымалась, собирала грибы, потом мы их варили…

Однажды услышали, что немцы идут на Михедовичи. Мы отъехали дальше от землянок. Немцы сожгли деревню, двух стариков и одну бабушку. Вся молодежь была в лесу.

Началась осень. Дошли слухи — немцы устраивают облаву. Мы собрались и уехали за реку Орессу. Приехали в деревню Белый Переезд, потом заехали в деревню Замостье, слышим — немцы в Белом Переезде. Не отдыхая, ночью мы поехали дальше, в деревню Наличии. Там прожили несколько недель и опять услышали, что немцы идут на нас. Мы перебрались в лес. Нехорошо было в чужом, незнакомом лесу, и мы подались в нашу сторону, но другой дорогой, окольной. Много дней ехали через разные деревни, потом вместе с партизанами опять подъехали к реке Орессе. Моста на ней не было — только две перекладины высоко, метра на три над водой. Была ночь, людей собралось много, каждый старался перейти быстрее, потому что немцы с дороги часто нас обстреливали.

Дядя Сергей понес одежду, а я ползла за ним. Было темно, я очень боялась упасть в воду. Коров и коней перегоняли вплавь.

Мы ехали дни и ночи через леса и болота.

Наконец вернулись в Михедовичи, в наши землянки. Там жила наша соседка. Она сказала, что немцы близко от нас, и мы перебрались в другой лес. Там и пробыли до весны.

Весной немцы опять пошли на нас облавой. Нас гнали из лесу. Вокруг стреляли. Наконец всех нас поймали, привели на какой-то остров и стали пускать красные ракеты. Потом повели на железную дорогу. Как заметила я рельсы, горько заплакала: думала, что повезут в Германию. Все были голодные, есть было нечего, дети плакали.

Под вечер нас погрузили на платформу и повезли. Везли в ту сторону, где были наши землянки и где я летом собирала грибы. Так захотелось спрыгнуть с платформы — ведь лучше погибнуть, чем быть рабом немца.

На переезде нас высадили и погнали в деревню Грабов. Люди устали. Кто останавливался, того били прикладами. В Грабов пришли ночью. Нас построили в ряд и стали считать. Потом дали какой-то бурды — бак на двести человек. Есть было нечем. В темноте мы стали искать банки, черепки.

Нам отвели три подвала, втолкнули нас туда и около каждого подвала поставили часового. На следующий день нас отвезли в Белый Переезд и разместили в домах, по пять семей.

Через несколько дней немцы согнали всех людей на собрание. Я думала, что они нас сожгут, но они сказали:

— Кто хочет ехать в Германию, тому будет хорошо.

Никто не согласился. А на второй день в деревне не оказалось ни одного немца. Мы поехали домой.

Я узнала, что папу моего убили немцы. Они поймали его в лесу, повели в деревню Бринев, где был наш Миша, мучили, допрашивали, а потом расстреляли.

Я очень плакала и все думала, что скоро придут наши и отомстят за мучения. Однажды мы сидели в лесу около шоссе и увидели, что немцы бегут, бросая все на ходу. А потом появились наши. Нам казалось, что это сон. Все бежали навстречу и кричали:

— Наши! Наши! Ура!

Я рассказала дорогим освободителям, как я отморозила ногу, как умерли мама и маленький братик, как и за что убили отца.

Хочу еще сказать о тех полицаях-предателях. Один из них, Горошка, как услыхал, что идут наши, повесился. А его брат Антон ехал на машине, и его убили партизаны из засады. Машука Василия партизаны убили в кровати, когда он спал. Пусть собаки лежат в земле!

Женя Евстратова (1933 г.)

Мелькают поля, леса, вагон дрожит. Я прислушиваюсь к стуку колес и поглядываю в окно. Вдруг какой-то большущий человек тормошит меня за плечо и кричит: «Лерочка, подымайся!»

С трудом открываю глаза — и ничего не могу понять. Что-то гудит, воет, дом весь дрожит. Что это — буря, землетрясение или продолжение сна?

Папа берет меня под мышки и ставит на пол. Вокруг ужасный грохот, звон разбитого стекла. Оторвалась и упала внутренняя ставня.

— Быстро одевайтесь и идите в подвал, — говорит отец, — а я пойду в паровозное депо.

В подвале я узнала, что немцы перешли границу и напали на нас.

Так началась для нас война.

В пять часов утра бомбежка прекратилась. Мы вернулись в свою квартиру. Отца дома не было.

В шесть часов на улице затрещали мотоциклы, и вскоре к нам ворвался немецкий офицер с солдатами.

— Советские?.. Муж?.. Оружие?.. — кричал офицер.

Десятитысячная моя сестричка Инночка спала на моей кровати. Офицер закричал, затопал ногами, подбежал к кровати, схватил матрац за угол и вместе с сестричкой рванул на пол. Под матрацем лежал ремень, конец которого немец принял за портупею.

Пнув сапогом маму, которая бросилась к Инночке, офицер с солдатами вышел.

Сестричка сильно ушиблась падая и недели через две умерла… Сосед, который служил у немцев, приказал нам говорить всем, что она умерла от дизентерии, и даже прислал дезинфектора.

Больше всех немцы преследовали в Бресте тех советских людей, которые переехали сюда с 1939 года. Поэтому к нам они приходили почти каждый день. Стало невозможно жить, и мы переехали на окраину, где нас никто не знал. Туда пришел и отец: до этого времени он где-то прятался. Отец скрывал, что он машинист, и когда некуда было деваться, шел на работу чернорабочим. Мама достала справку, что она инвалид, и таким образом уклонилась от работы на немцев.

В нашей квартире под кухней был хороший бетонированный подвал. Окно, что выходило во двор, отец замуровал и засыпал землей. Когда в городе появилось электричество, папа пробил дыру в углу за печью и под обоями провел в подвал провод. Там установили радиоприемник. Крышку подвала наглухо забили, а вместо нее в сенях под бочкой с водой оставили три незакрепленные доски. К нам приходили товарищи отца слушать радио.

Папа принялся делать ведра, паять кастрюли, и к нам начали приходить заказчики, но почему-то все одни и те же. Мама стала шить, но заказы брала только от своих и часто возвращала заказы неоконченными. Люди уносили от нас радиосообщения из Москвы.

Однажды, осенью 1942 года, мы долго ждали маму.