Те носят в их помещения дрова, возят воду, чистят коней. Староста приказывает идти на работу. Комендатуру огородили сначала колючей проволокой, а теперь делают стену в метр толщиной. Ребята туда ходят покупать сигареты.

— Вот что, — говорит мне брат. — Сегодня утром сходи в комендатуру, как будто тебе надо купить сигарет, и постарайся узнать о немцах, которые приехали вчера: сколько их, на чём приехали, во что одеты, какие у них знаки отличия, какие знаки на машинах. Обо всём этом расскажешь мне. После обеда придёшь на пожарище (название лесного участка). Там я тебя встречу…

— Сынок, не думаешь ли ты и Шурку забрать с собой? — неожиданно проговорила мама возле нас.

— Нет, мама, — ответил я — это он говорит, где встретиться, если нам придется убегать от немцев.

Брат спросил:

— Мама, ты приготовила поесть?

— Ага, идите, — ответила мама.

— Ладно. Иди в хату. Сейчас и я приду.

Когда мама ушла, брат сказал:

— Ну вот, Шурик, я буду ждать тебя на пожарище. Запомни, как подойдешь к лесу, начинай петь: «Выходила на берег Катюша». Это на случай, если я не смогу прийти, а будет кто-нибудь из наших. Тебя спросят: «Груши есть?» Ты отвечай: «Есть». Это условный знак. Тому человеку можешь рассказать все. Понял?

— Все понял, — ответил я.

— Вот так будешь помогать нам.

— А винтовку мне дадите? — поинтересовался я.

— Дадим, когда возьмем тебя в отряд. Если будешь хорошо справляться, скоро возьмем.

Брат с товарищем перекусили и поехали. Я лежал в кровати и думал, как лучше выполнить его задание, собрать подробные сведения. Перед глазами стояли немецкие машины с непонятными знаками, немцы загораживали мне дорогу и говорили: «А, ты посланец партизан!» Хватали и допрашивали, но я им не говорил ни слова… Потом чудилось, что я партизан, у меня есть винтовка и я вместе со всеми хожу на задания…

С такими мыслями я и заснул.

Когда проснулся, мама уже топила печь. Я оделся, взял пяток яиц и, не говоря ей ни слова, вышел из дому. Иду, думаю, как обо всем разузнать. За мною ползет страх, но я стараюсь прогнать его. За спиной слышу чьи-то шаги. Оглядываюсь. Меня догоняет знакомый паренек Володя.

— Щура, идешь в комендатуру на работу? — спрашивает он.

— Нет. Сигарет купить…

Подходим к немецкому посту. Стоят двое: немец и полицай. Немец глядит на меня и, кажется, вот-вот скажет: «Куда идешь? Партизаны послали?» Но нет, он вдруг кричит:

— Сигареты! Сахарин! Яйки никс?

— Никс, — отвечаю я.

— Шура, ты ведь шел покупать сигареты, — шепчет Володя.

— Этот обманет, — говорю я. — Выменяю в комендатуре.

От сердца отлегло. Шагаю смелей и мысленно говорю себе: «Где им догадаться, что я иду в разведку! Таких, как я, тут шляется много».

Ребята, что пришли пораньше, неподалеку от комендатуры пилят и колют дрова. Больше никого вокруг не видно. И машин никаких нет. Вот и комендатура — высокое двухэтажное здание. Поднимаюсь по ступенькам. Навстречу выскакивает немец, хватает меня за плечо и кричит:

— Гольц! (Дрова!)

Вместе с немцем возвращаюсь за дровами. Ну, думаю, теперь-то я попаду в комнаты. Набрали дров в несем. Но не в комнаты, а на кухню. На дворе тепло, и в комнатах не топят. Не везет. На обратном пути сворачиваю, открываю первую попавшуюся дверь и вижу двух офицеров. Достаю яйца и прошу сигарет. Один берет яйца и дает мне сигару, другой показывает, чтобы я почистил ему сапоги. Я рад, что могу задержаться в комнате.

Первый встал, оделся и повесил на шею какую-то бляху с орлом. Прежде я таких не видел. Наверно, это те и есть, что вчера приехали.

Почистив сапоги, я вышел и отправился на конюшню. Там встретил ребят, которые ходили сюда каждый день. Разговорился с Володей и узнал от него, что в комендатуру приехала полевая жандармерия, а немцы, которые тут были, уезжают.

После конюшни решил зайти еще куда-нибудь — у меня ведь оставалось два яйца. Попал в караульное помещение, но произвести обмен не удалось: там было что-то вроде собрания, и меня сразу выгнали.

Я решил, что хватит мозолить глаза немцам, и с теми сведениями, которые успел собрать, отправился домой. Шел, гордо глядя по сторонам, и чувствовал себя совсем взрослым: я ведь помогаю партизанам.

Второй раз пошел в комендатуру через день. Увидел, как грузились на машину последние немцы из тех, что стояли у нас раньше.

На их месте осталась полевая жандармерия и полицаи из смиловичского гарнизона.

Вскорости я уже знал, что в гарнизоне есть два поста и одна наблюдательная вышка, что всего тут насчитывается сто человек с двумя станковыми и десятью ручными пулемётами, что все жандармы вооружены автоматами, а их человек пятнадцать. Все эти сведения я передал партизанам.

Однажды мы ужинали. В хату вошел сосед дядя Алексей и стал рассказывать, что он сейчас встретил одного человека из деревни Турец, который на ночь глядя шел зачем-то в нашу деревню.

— Подозрительный он, — сказал дядя Алексей. — Доброму человеку незачем такой порою тащиться из партизанской деревни в комендатуру.

Я бросил ложку и, не дослушав, что еще говорил сосед, выбежал на улицу. Начинало темнеть. Я почти бегом направился в комендатуру. В конце деревни нагнал старика. Он был в лаптях, ноги до колен обмотаны онучами. «Тот самый, — подумал я. — Так обуваются только в Турце». Я замедлил шаг и стал следить, куда он пойдет.

Недалеко от комендатуры проходила канава и росли кусты. Я заметил, как из канавы одна за другой стали появляться темные фигуры. Старик поравнялся с ними, и тогда до моих ушей долетели немецкие слова. Я догадался, что это немцы отправляются в засаду, и повернул назад.

Миновав домов восемь, остановился. Было страшновато, но желание узнать, куда они пойдут, пересилило. Ищу места, где бы можно было переиздать, чтобы пропустить их вперед и уже сзади следить за ними. На улице совсем стемнело. Шаги приближаются, рассуждать некогда. Ага, под ногами мостик. Это напротив Веремейчика. Залез под мостик, сижу, жду. Сейчас немцы пройдут надо мной.

Но что такое: голоса удаляются. Значит, возле Веремейчика немцы свернули в проулок. Я осторожно вылезаю из своего укрытия и, пригибаясь, бегу по проулку. Вдали вижу немцев. Прижимаясь к заборам, крадусь вслед за ними.

Миновав проулок, немцы вышли на дорогу, которая проходила задами. Начались сады. Я выбрал удобное место, в вишняке, и перемахнул через забор. Теперь иду почти рядом с ними, только они по дороге, а я — огородами.

Немцы дошли до участка Савича и остановились. Я притаился на огороде Макара Коляды. Часть немцев осталась на огородах Савича и Ивана Камейки, а часть двинулась дальше.

Я догадался: по дороге, которая проходит здесь, часто ездят партизаны из Турца в нашу Дукорку. Вот немцы и решили подстеречь их.

Когда засада разместилась, я через огород Ивана Шичко осторожно пробрался на улицу, перешел на другую сторону и направился домой. На улице кое-где сидела молодежь.

Всю дорогу я думал, как предупредить партизан. Бежать к ним? Но где их найдешь? Я прикидывал и так и этак. Голова гудела от мыслей. Ничего не придумал и решил посоветоваться с мамой.

Узнав про немецкую засаду, мама встревожилась не меньше меня. Мы жили у самого леса, и партизаны должны были появиться как раз с этой стороны. Мама посоветовала встретить их здесь и предупредить.

Я зашел за крайнюю хату и прислушался. Вокруг было тихо. Постоял минутку и побежал к дороге. Послушал — ничего. Вернулся на старое место. Мама стояла у ворот. Я сказал, чтобы она шла домой, а сам остался. До самого утра ходил то туда, то обратно. И все ничего не слышно. Значит, партизаны сегодня не придут. Жалко, что не удалось им удружить. Зато и немцы напрасно просидели ночь в засаде.

Назавтра пошел в деревню Чеславое повидаться с партизанами. Встретился, рассказал обо всем.

— Проследи и узнай, что там за старик, — велел мне партизанский связной.

На другой день под вечер я возился во дворе и неожиданно увидел того самого старика. Он ехал на подводе Сергея Верчука. Я выбежал на улицу. Как раз с поля возвращалась мама. Я показал ей на старика и спросил, кто он такой. Она сказала, что это Гиринский, из Турца, и что он до самой войны оставался единоличником.