К Андрею подошел толстяк в потертом дождевике, одобрительно хлопнул его по плечу и сказал:

— Фартовая у тебя баба… Кр-расотка!

Город уплывал все дальше, и вместе с его улицами, домами, деревьями все дальше уплывали, сливаясь с безликой толпой, Еля и Димка.

Политрук кавалерийского эскадрона Федор Ставров, самый младший из братьев Ставровых, приехал в Огнищанку жарким летним днем. Перед отъездом в отпуск он послал домой телеграмму, и потому его ждали. Настасья Мартыновна с ног сбилась, убирая в доме и готовя всякую снедь. Из Пустополья приехали Каля с Гошей. Неожиданно появилась и Тая, причем не одна, а с мужем, Михаилом Дукановым, скромным, добродушным человеком, который сразу всем понравился. Жили они в Молдавии, в небольшом городишко на берегу Днестра, где муж Таи работал инженером, а она врачом.

Федором все Ставровы залюбовались: подтянутый, крепкий, веселый, он отлично выглядел в своей новехонькой военной форме. Все на нем поскрипывало: сшитые на заказ шевровые сапоги, шпоры, ремни портупеи; сверкали алые кубики на синих петлицах гимнастерки и серебристые подковки с двумя скрещенными саблями — эмблема кавалерии.

Встречали его у ворот. Настасья Мартыновна не выдержала, первой кинулась к нему, заплакала. Дмитрий Данилович усмехался в седеющие усы, но тоже подозрительно покашливал. Федор и сам был взволнован. Ведь здесь, в Огнищанке, во дворе, у ворот которого он стоял, в этом приземистом доме, прошло его детство.

После долгих объятий, поцелуев, слез уселись наконец за наспех сколоченный длинный стол под памятным кленом. Пришли соседи, на линейке подъехали Илья Длугач и Демид Плахотин с женами. Оба они без конца обнимали Федора, хлопали его по спине и одобрительно покрикивали:

— Гляди ты, какой вымахал! Ай да Федька!

— Настоящий красный командир, ничего не скажешь!

— И обмундирование на нем дай бог, не то что у нас было в гражданскую!

— А кажись, еще недавно таким свистуном Федюшка тут бегал! Годы идут, ничего не попишешь…

За столом сидели по-крестьянски чинно; от водки, кроме Таи, которая успела сказать Калерии о своей беременности, никто не отказывался, закусывали неторопливо, похваливали соусы и соленья Настасьи Мартыновны, изредка перебрасывались короткими словами, и только когда все было выпито и съедено, мужчины закурили и стали расспрашивать Федора о его службе.

— Расскажи нам, Федя, как там у вас теперь в Красной Армии, — попросил Длугач. — Видать, строгости большие пошли? Это сразу видно по твоей одежде. Она у тебя, брат, вся, как говорится, с иголочки, все пригнано по росту, и шаровары суконные, и гимнастерочка габардиновая. А мы, было время, одеты были кто во что, в старых шинельках Деникину да Врангелю зубы ломали.

Слегка опьяневший Федор усмехнулся, подмигнул Демиду Плахотину:

— Почему кто во что? Я до сих пор помню красные галифе дяди Демида с золотыми лампасами. Наша огнищанская ребятня стадом за этими штанами бегала, генералом дядю Демида считала.

Длугач засмеялся:

— А ты, Федька, как нонешний командир, порасспроси товарища Плахотина, откудова у него те красные галифе взялись и как ему поначалу всыпать за них хотели.

— Чего ж это теперь вспоминать? — смутился Плахотин. — Дело прошлое.

— Нет, ты все же расскажи, — настаивал Длугач.

— Пусть выпьет водки, ему легче будет рассказывать, — сказал Дмитрий Данилович, протягивая Демиду налитый стаканчик.

Демид выпил, крякнул, закусил соленым огурцом.

— Это получилось так… — сказал он и, усмехаясь, помолчал. — В двадцатом году гнали мы польских панов из-под Киева без передыху, по суткам с коней не слезали. А я, как с дому шел, надел суконные дедовы штаны, они у нас в сундуке лежали, дед еще в турецкую войну эти черные парадные штаны по праздникам надевал. И черт их знает: то ли моль их побила, то ли от времени они жидковатыми сделались, а только как стали мы к польской границе приближаться, я поглядел, а в штанах моих зада нема, все чисто седлом попротерло.

Все засмеялись, а Длугач заметил, покручивая прокуренный ус:

— Красиво ты, должно быть, выглядел в этих штанах.

— То-то и оно, — продолжал Демид. — Ну, освободил как-то наш полк большущее украинское село. А рядом с ним — панский замок… Комнат в том замке было сорок, не меньше. Вошел я в одну комнату, вижу: кровать стоит такая, что хоть наперегонки по ней бегай. А над кроватью шатер из красного сукна висит и весь золотыми позументами расшитый. Зло меня взяло, и подумал я: «Какой-то паразит, кровосос под шатрами тут дрыхал, а я должен голым задом людей пужать». Выхватил клинок из ножен и этот шатер-балдахин по самую макушку отхватил. Принес сукно в полковую швальню — оно вроде пожара в руках у меня полыхает — и говорю: «Сшейте мне, братцы, штаны галифе, а из галунов-позументов широкие лампасы пристрочите, чтобы белогвардейская сволочь видела, какой из себя красный конник». Ну, пошили мне хлопцы такие галифе, что закачаешься, и стал я в них красоваться. А тут, как назло, одного разу товарищ Буденный Семен Михайлович смотр полка делал. Подъехал на своем рыжем дончаке к нашему эскадрону, поздравствовался бодро, а глянул на мои штаны, так и насупился, спрашивает у командира полка: «Это что за фельдмаршал у тебя на левом фланге?» Объяснил ему командир, что это, дескать, боец Демид Плахотин, что, мол, дедовские штаны на нем прохудились, так он из панского сукна галифе себе соорудил. Выслушал товарищ Буденный да как гаркнет: «Снять с него эти цирковые штаны, а за самоуправство наказать».

— Ну и как? — давясь хохотом, спросил Длугач. — Отодрали тебя нагайками или помиловали?

— Никак нет, — не без гордости сказал Демид. — Упросил наш командир товарища Буденного, и дали мне разрешение носить мои геройские штаны. Только с того дня товарищ Буденный как увидит меня, так, бывало, и кричит шагов за десять: «Здравия желаю, господин фельдмаршал!»

Приключения председателя колхоза Демида Плахотина рассмешили всех, но Илья Длугач, уважительно называя Федора по отчеству, все же стал настаивать на своем:

— Штаны штанами, а ты, Федор Митрич, расскажи нам, как тебе служится, чего там в Польше творится, после того как пан Пилсудский дуба дал?

— Стоим мы недалеко от границы, в украинском городке, — сказал Федор. — Весной, как положено, в лагерь уходим, учения разные проводим, в маневрах участвуем. С пограничниками у нас добрая дружба. Ну а соседи? Что ж соседи?.. Паны у них и по сей день роскошествуют, бедняки смолоду мрут, а ксендзы им царство небесное обещают.

— Кто ж там зараз верховодит? — спросил Длугач.

— После смерти Пилсудского вот уже два года парадом командует генерал Эдвард Рыдз-Смиглы. Он у них называется генеральным инспектором армии. Оголтелый генерал. В двадцатом году на Украину нападал, так что ты, дядя Демид, вполне мог голову ему снести…

Федор долго и подробно рассказывал о службе, о своих товарищах и командирах. Слушали его внимательно и разошлись поздно, после полуночи. Женщины перемыли посуду, убрали со стола. Ушла спать и Настасья Мартыновна. Но молодые не угомонились.

— Давайте погуляем, сходим к пруду, — предложила Тая.

Всей компанией медленно пошли по примолкшей деревенской улице, сели на склоне холма. Светила полная луна, ее отражение мерцало в тихой воде. Едва слышно шелестела листва старых верб, сонно квакали лягушки. Где-то далеко протяжно, басовитым голосом кричала выпь.

Каля и Тая стали вспоминать о днях детства, рассказывать Гоше и Михаилу об Огнищанке. То и дело слышались слова:

— Помнишь, Тая, как Андрей тебя на лошади катал? Помнишь, как он тебя поцеловал, а ты его дураком назвала?

— А помнишь деда Силыча? Славный был старик…

Как это всегда бывает после долгой разлуки близких людей, они вспоминали давно минувшее, смешное и печальное, и теперь, когда прошли годы, все им казалось милым и дорогим, и в голосе их невольно звучала грусть, потому что они знали, что прошлое никогда не повторится, никогда не вернется, что будет оно, это их прошлое, покрываться туманом забвения, пока не исчезнет совсем, потому что уже некому будет о нем вспоминать…