— Наташа неплохая девушка, — согласился Андрей. — Я иногда помогаю ей разобраться в биологии и в ботанике. Она спит и видит себя врачом.

Прикрыв рот ладонью, Роман зевнул.

— Пошли, Андрей, спать, может, я хоть во сне увижу себя генералом…

А станица давно уже спала. Под луной голубели стены домов.

В ночь под первое сентября 1939 года польскую землю окутал туман. Он пал свинцово-белой пеленой на прибалтийские портовые города и селения рыбаков, на долины Вислы и Варты, на болота и озера севера, на города и разбросанные по полям и лесам хутора. Туман поднимался все выше, густел, будто тайные силы земли хотели укрыть деревья и нивы, реки и дома, людей и животных от неминуемой смерти, которая уже простерла над ними свои крылья…

Два крыла немецких войск: группа армий «Юг» под командованием генерала Рундштедта и группа армий «Север» генерала Бока — свыше шестидесяти до зубов вооруженных дивизий с тысячами пушек, танков и самолетов — в эту ночь стояли у границ Польши и ждали условленного предрассветного часа, чтобы разом обрушить на обреченную страну страшный удар.

Гитлер несколько раз откладывал день нападения на Польшу, боясь, что Англия и Франция, связанные с Польшей договором, вступят в войну и Германии придется воевать на два фронта, от чего генералы всячески предостерегали своего фюрера. Однако правители Англии и Франции давно готовы были предать польский народ, лишь бы немецкие войска вплотную подошли к границам Советского Союза и устремились на землю ненавистной им революции. Гитлер это понял. «Если Чемберлен и Даладье даже объявят нам войну, они все равно воевать не будут, — утверждал он в разговорах со своими осторожными генералами, — потому что эти хитроумные политиканы хотят открыть мне ворота в Россию, а на Польшу им наплевать…»

Казалось бы, те, кто в эту пору правил Польшей, зная о намерениях Гитлера, должны были внять голосу рассудка и тотчас же принять великодушные предложения о помощи, которые не раз исходили от Советского Союза. Однако выкормыши Пилсудского — маршал Рыдз-Смиглы, Юзеф Бек и их подручные — отклонили эти предложения. Военные представители Англии и Франции на переговорах в Москве также уклонились от подписания документов, направленных против хищнических намерений нацистской Германии. Так люди, которые по своему высокому положению должны были прежде всего беречь и охранять интересы Польши, ослепленные ненавистью к Советскому Союзу, предали свою землю, свой народ и отдали страну на растерзание гитлеровским полчищам…

В ночь под первое сентября поступил приказ Гитлера: начать вторжение в Польшу в 4 часа 45 минут. Выполняя приказ фюрера, линкор «Шлезвиг-Гольштейн», раньше назначенного времени появившийся в бухте Гданьска, с точностью до секунды начал орудийный обстрел пригорода Вестерплатте, которому историей суждено было стать местом блистательной доблести и героизма польских солдат и моряков. Залпы немецкого линкора возвестили начало кровавой, невиданно жестокой мировой войны.

С такой же точностью ринулись через границу две лавины армий «Юг» и «Север». Первые эскадрильи их бомбардировщиков, взлетев над белесой пеленой тумана, разбросали бомбы куда попало, по приблизительным ориентирам подожгли ангары на польских аэродромах, а когда взошло солнце и туман стал рассеиваться, в воздух поднялись сопровождаемые истребителями тяжелые бомбардировщики 1-го и 4-го воздушных флотов Германии.

Несмотря на безудержную отвагу, плохо руководимые польские войска не могли сдержать натиск вражеских танков и авиации.

Храбрые солдаты и офицеры Польши, не имея связи со своим растерявшимся высшим командованием, отчаянно сопротивлялись бешеному напору танковых и моторизованных дивизий Гитлера. Уланский полк с пиками и обнаженными саблями бросился на вражеские танки и бронемашины в конном строю. Весь полк во главе со своим командиром пал в бою. Так же смело встречали противника кавалеристы Волынской бригады, пехотинцы и артиллеристы армии «Поморже». Скошенные губительным огнем вражеских танков и пушек, поляки умирали тысячами, но не сдавались.

А в это время высшие штабы Польши охватила паника. Главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы не знал, что ему предпринять, не мог связаться с подчиненными ему армиями. Командармы и командиры дивизий тщетно ждали указаний сверху, метались в поисках рассеченных противником полков, а некоторые из них с поспешностью трусов бежали с поля боя или сразу же оказывались в немецком плену.

Польские дипломаты обивали пороги властей в Париже и Лондоне, лихорадочно умоляя поспешить с помощью, срочно послать обещанные танки и пушки, однако вынуждены были выслушивать в ответ лишь уклончивые заверения в союзнических симпатиях. Чемберлен и Даладье все еще лелеяли мысль о том, что устремления Гитлера можно направить на Восток, против СССР. Вместе с тем они боялись и чрезмерного усиления Германии и гнева своих народов, которые были возмущены тем, что разбойничьи действия немецких войск остаются безнаказанными.

Престарелый английский премьер Невилл Чемберлен, защищая себя от обвинений в потворстве агрессору, после бурного заседания кабинета вынужден был первого сентября послать гитлеровскому правительству «ноту предостережения», в которой писал:

«По многим сведениям, немецкое наступление в Польше развивается. Этим германское правительство создало положение, когда Англия и Франция должны выполнить свой обязательства, данные Польше… Я сообщаю, что правительство его величества выполнит их без колебаний, если германское правительство не готово приостановить наступление против Польши и не готово немедленно вернуть свои войска с польской территории».

Такая же нота была послана в Берлин из Парижа.

На протяжении двух с половиной суток в Лондоне, Париже, Риме, Берлине днем и ночью раздавались звонки телефонов в министерских кабинетах. Возбужденными, нервными голосами разговаривали премьеры, министры, послы, военные атташе, советники, шпионы. Сто с лишним часов европейские политики чувствовали себя как на вулкане, строя различные хитроумные комбинации.

Третьего сентября, в девять часов утра, английский посол в Германии Гендерсон появился в кабинете гитлеровского министра иностранных дел Иохима Риббентропа. Посол вошел в кабинет, поднял голову, молча остановился у дверей. На него выжидательно смотрели сидевшие за столом Гитлер и Геринг. У окна стояли Риббентроп и переводчик Шмидт.

— Что угодно господину послу? — настороженно спросил Риббентроп.

— Мне поручено передать вашему превосходительству следующее, — растягивая слова, сказал Гендерсон. — Если сегодня до одиннадцати часов утра от немецкого правительства не будет получен удовлетворительный ответ на ноту правительства его величества от первого сентября и если этот ответ не будет доставлен правительству его величества в Лондон, то между обеими странами с указанного часа будет существовать состояние войны…

Переводчик Шмидт, глядя на Гитлера, медленно переводил слова Гендерсона.

Посол вручил Риббентропу папку с текстом ультиматума, учтиво поклонился и вышел. В кабинете воцарилась тишина.

— Что теперь? — сумрачно спросил Гитлер, посмотрев на Риббентропа.

Побледневший Риббентроп тихо ответил:

— Я полагаю, что с минуты на минуту французы передадут нам аналогичный ультиматум.

Он не ошибся. Через два часа в его кабинет вошел посол Франции Кулондр. От имени французского правительства он также потребовал ответа на ноту от первого сентября и закончил коротко:

— В случае отказа Франция вынуждена будет с семнадцати часов сегодняшнего дня выполнять свои, известные германскому правительству обязательства в отношении Польши.

Выслушав Кулондра, Риббентроп шагнул к нему, по-актерски развел руки.

— Рейх может только сожалеть, — с елейной вежливостью сказал он, — если Франция считает себя вынужденной вмешаться в конфликт. Что касается нас, то мы будем сражаться только в том случае, если Франция нападет на нас.