В эти тяжелые для республики дни правительство социалиста Ларго Кабальеро, неожиданно покинуло столицу и эвакуировалось на берег Средиземного моря, в Валенсию. В Мадриде остались коммунисты во главе с Хосе Диасом и Долорес Ибаррури, коммунистические батальоны Энрике Листера, интернациональные бригады, остались рабочие мадридских фабрик и заводов, самые стойкие части народной милиции, остались верные своему долгу прибывшие на помощь республике добровольцы — инструкторы и советники.

После разговора с капитаном Сиснеросом Роман с Лесей долго гуляли в парке. Откуда-то из-за деревьев до них доносился тихий перезвон двух гитар, молодой мужской голос выпевал слова протяжной песни о безответной любви и разлуке. Леся шепотом переводила Роману то, о чем пел невидимый певец. Над вершинами деревьев показалась оранжевая, похожая на большой апельсин луна.

Роман всматривался в побледневшее лицо девушки, осторожными прикосновениями гладил ее маленькую руку. И вдруг странное ощущение близкой опасности и страх потерять Лесю охватили его.

— Знаешь, Лесенька, тебе надо уехать отсюда, — сказал он.

Леся остановилась, удивленно подняла брови:

— Куда уехать? Почему?

— В Барселону, поближе к французской границе, — отрывисто заговорил Роман. — Подожди, не возражай. Я знаю, что ты будешь возражать, но прошу тебя, подожди. Я очень люблю тебя, Леся. Понимаешь? Очень люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел. Это было как удар молнии. Понимаешь?

— Понимаю, — с грустной улыбкой спокойно сказала Леся. — Я тоже люблю тебя, Роман. Но мне непонятно: чего ты испугался и почему я должна уехать и покинуть тебя?

— Тебя посылали в пулеметную команду не для того, чтобы ты подставляла свою голову под пули врага. Он беспощаден, этот враг. Ты слышала об этом?

— Да, слышала…

Обняв Лесю, Роман сказал умоляюще:

— Послушай меня, любимая! Уезжай в Барселону. Поверь, мне не нужны переводчики. Я обойдусь без тебя. Кроме того, здесь есть русские эмигранты, которые знают испанский язык, они помогут мне. Неужели ты не понимаешь, как мне будет тяжело потерять тебя? Я не вынесу этого. Там, в Барселоне, для тебя найдется работа.

Ласковыми руками Леся коснулась лица Романа.

— Не надо об этом, милый… Ты же знаешь, что я никуда от тебя не уеду, не смогу уехать. Кроме того, здесь, на центральном фронте, мой отец. Вот и будем мы воевать все вместе: отец, ты и я…

В один из воскресных дней Роман с Лесей на автомобиле капитана Сиснероса поехали в Мадрид, куда их вызвал Яков Степанович Ермаков. Уже через пятнадцать минут автомобилю преградил путь увешанный гранатами парень с черно-красным анархистским шарфом, наброшенным на шею. Он вышел на дорогу, выстрелил вверх из карабина, потребовал пропуск, долго рассматривал его и наконец махнул рукой:

— Езжайте.

Весь Мадрид являл собой суровую картину фронтового города: почти на каждой улице расхаживали вооруженные патрули, мрачно темнели руины домов, разрушенных вражескими бомбами и снарядами; то здесь, то там на каменной брусчатке зияли воронки; точно скелеты, высились иссеченные осколками редкие деревья; кое-где путь автомобилю преграждали баррикады, сложенные из мешков с землей, камней и разного железного хлама. С запада и с севера доносился гул орудийных залпов.

Бойкий шофер-испанец лихо остановил автомобиль возле четырехэтажного дома с выбитыми стеклами и сказал, усмехаясь:

— Слава Иисусу, прибыли благополучно. Тут живут ваши русские камарадос. Машину я поставлю в укрытие, а сам пойду в кафе. Это недалеко, рукой подать.

Высокий парень в сером комбинезоне и в пилотке с кисточкой указал Роману и Лесе, где они найдут коронеля Жерну — полковника Ермакова.

Яков Степанович Ермаков принял своих молодых подчиненных сразу. Он сидел за столом в ночной сорочке, озабоченно ероша темные с проседью волосы. На столе лежала испещренная разноцветными знаками карта. На карте — чашка недопитого кофе.

— Добрались? — приветливо пробасил он. — Молодцы! Ты, Мадалена, садись сюда, в кресло, тут тебе будет удобно, а камарадо Романо Росос, как истый рыцарь, устроится на койке. Не так ли?

Ермаков стал расспрашивать Романа о пулеметной команде, о капитане Сиснеросе. Слушал не перебивая, молча отхлебывая холодный кофе.

— Н-да! — протянул он. — Положение, как говорится, хуже губернаторского. Вся беда заключается прежде всего в том, что у республики, по существу, нет армии. Есть разрозненные колонны патриотов-энтузиастов, есть, наконец, интернациональные бригады съехавшихся чуть ли не из пятидесяти стран отважных, убежденных антифашистов, но армии как таковой нет. Сейчас вся наша надежда на пятый полк Энрике Листера. В этом крупном воинском соединении, которое лишь условно называется «полком», — десятки тысяч смелых, спаянных железной дисциплиной бойцов, и он, полк Листера, может стать основой республиканской армии.

— А как с оружием? — спросил Роман.

Яков Степанович удрученно махнул рукой:

— Разнокалиберный винегрет. Комитет по невмешательству делает свое гнусное дело… Мятежникам беспрепятственно поступает масса немецкого вооружения через Португалию, а наши советские суда задерживаются военными кораблями Гитлера и в Атлантике, и в Средиземном море… — Он понизил голос: — Надо сказать, что и авиация оставляет желать много лучшего. При всем героизме летчиков наши истребители, к сожалению, уступают «мессершмиттам» как в скорости, так и в вооружении. Я уж не говорю о количественном превосходстве немцев. Единственное, что может служить утешением, — это готовность испанского рабочего люда отстаивать свою свободу до конца…

Походив по тесной комнатушке, Ермаков присел на койку, обнял Романа.

— Вот что, милый камарадо Росос, — сказал он, — придется тебе сократить обучение новой команды пулеметчиков и не позже чем через десять дней прибыть с ними сюда, в Мадрид. Причем учти, что это будет не увеселительная прогулка. В бой пойдешь со своими ребятами, чтобы в случае чего помочь им.

— Хорошо, — сказал Роман.

Леся умоляюще посмотрела на Ермакова:

— А мне что делать, Яков Степанович? Я не хочу оставаться там одна. Разрешите и мне приехать в Мадрид.

— Она мне будет мешать! — вырвалось у Романа. — Незачем ей болтаться в окопах. Пусть пока съездит в Барселону.

— Он, пожалуй, правильно говорит, — подумав, сказал Ермаков. — А, дочка? Переводчики тут найдутся.

— Я весь вечер ей втолковывал это, — сказал Роман. — Так она и слушать не хочет.

Яков Степанович Ермаков незаметно поглядывал то на Лесю, то на Романа и по их тону, по тем коротким взглядам, которые они, пытаясь скрыть эти взгляды от него, бросали друг на друга и тотчас же отворачивались, сразу понял причину их пререканий. И хотя ему было жаль посылать Лесю в самое пекло, он был взволнован ее самоотверженностью, подошел к Роману и сказал:

— Ладно, ее не уговоришь. Пусть сопровождает пулеметчиков на фронт. Смотри только, береги нашу храбрую Мадалену! — Он подошел к девушке и улыбнулся: — Так, значит, Мадалена? Или, может, Елена, Лена, Леся?

— Откуда вы знаете? — покраснев, спросила Леся.

— Земля слухами полнится…

И тут впервые, не стесняясь Ермакова, Леся прижалась к Роману и легко и радостно, со слезами вдруг сказала:

— Товарищ полковник, я его люблю…

Ермаков прошагал по комнате, остановился перед ней.

— Я знаю, — сказал он глухо. — Идите погуляйте, отдохните, скоро вам будет не до отдыха…

Всю неделю Роман занимался с пулеметчиками до изнеможения. Пока он заставлял курсантов разбирать и собирать пулеметы, обучал их стрельбе длинными и короткими очередями, заставлял быстро и умело окапываться и маскироваться, Леся либо помогала ему разговаривать с курсантами, либо сама, смущенно поглядывая на Романа, просила разрешить пострелять. И с удивлением увидел Роман, как уже на четвертый день она ложилась у пулемета, сцепив зубы, зорко всматривалась в движущуюся мишень и стреляла ловко и метко, нисколько не хуже самых способных курсантов.