И наконец: «Мистер Хоуп, это опять Люсиль. Может, вам интересно знать, что мой рост пять футов восемь дюймов, а вес у меня сто пятнадцать фунтов, так что всего достаточно. Многие считают, что я похожа на Жаклин Биссе. Может, помните, как она смотрелась в мокрой майке в фильме „Море“. Мой муж зовет меня „Пулькой“, не знаю, поймете ли вы, что это означает. Позвоните мне или забегите к нам в ресторан, слышите?»

Голос Люсиль умолк, и снова — только шелест пленки. Я выключил автоответчик и, совершенно потрясенный, вернулся в гостиную. До этой минуты я довольно скептически относился к отчетам, в которых сообщалось, какое количество звонков маньяков и писем общественности обрушивается на полицейские участки после каждого серьезного преступления. И хотя мне известно было, что в нашем городе, как и повсюду в стране, весьма напряженные отношения между белыми и черными, до сегодняшнего дня лелеял, как выяснилось, наивную надежду, что положение вещей со временем улучшится; теперь я точно знал, насколько глубоко отравлены ненавистью души людей. Я сидел, отпивая мартини, и обдумывал, не позвонить ли мне Блуму. Какой-то человек грозил дежурить с заряженным ружьем у моего дома. А если это правда? Может, надо просить защиты полиции? Не поменять ли мне номер телефона?..

Зазвонил телефон.

Я пожалел, что отключил автоответчик. Мне не хотелось объясняться с очередным маньяком, который станет оскорблять меня или угрожать расправой. Телефон не умолкал. Я поставил на стол стакан с мартини и поднял трубку.

— Алло?

— Мистер Хоуп?

— Слушаю.

— Это Китти Рейнольдс.

— Да, мисс Рейнольдс.

— Мне неудобно беспокоить вас в столь поздний час, но не могли бы вы… Мистер Хоуп, как, по-вашему, не могли бы вы приехать ко мне на несколько минут… Мне хотелось обсудить с вами кое-что.

— Что именно, мисс Рейнольдс?

— Нет, только не по телефону. Я живу на острове Фламинго, мой адрес: Крейн-Уэй, 204. Проедете мимо яхт-клуба и по мосту. Понимаю, что очень поздно, но была бы вам очень признательна, если бы вы согласились приехать.

Я посмотрел на часы. Без десяти одиннадцать.

— Буду через двадцать минут, — сказал я.

До острова Фламинго я добрался только к полуночи, потому что трейлер, направлявшийся на север, перегородил шоссе и движение в обе стороны прекратилось. То, что творилось вокруг, больше всего напоминало картину ада в фильме Феллини «8 1/2». Четырехполосную автомагистраль 1-75 — новое объездное шоссе — обещали открыть в мае (но обещания так и остались обещаниями), это шоссе должно было напрямую соединить Траверс на севере с Венайс на юге и избавить нас от большинства туристских автобусов (на что мы очень надеялись!), из-за которых то и дело возникали пробки на магистрали, соединявшей Сарасоту с Калузой. А пока я просидел сорок минут в бесконечном ряду разгневанных водителей и слушал радио: Фрэнк называл эту программу «Передачей старых хрычей». Передавали аранжировки мелодий из «золотого» запаса сороковых, перед каждой мелодией диктор воркующим, как у голубка, голосом зачитывал такие шедевры поэзии, как:

Мне все это казалось забавным. Фрэнк утверждает, что ведущий передачи не имеет ничего общего с Уильямом Б. Уильямсом, нью-йоркским диск-жокеем.

Остров Фламинго Фрэнк называет островом Фанданго, так как большинство домов построено в испанском стиле, который пришелся по душе здешним обитателям. Если бы в Калузе существовал «Золотой берег», так, несомненно, он находился бы на острове Фламинго. Дома здесь стоят от пятисот тысяч и выше, а на причале у берега выстроились парусные шлюпки и быстроходные катера, некоторые из них стоят еще дороже. Все дома на Фламинго расположены на так называемых «земельных участках, примыкающих к морю», неважно, стоит ли дом на побережье или на одном из многочисленных каналов, разделяющих идеально обработанные участки. По словам Фрэнка, на Фламинго газоны всегда в таком порядке, будто их каждый день стрижет парикмахер военно-морских сил США. У каждого из нас свои излюбленные сравнения.

У главных ворот из будки вышел охранник, и я нажал на тормоза своей «карлэннгайа». Время близилось к полуночи, немного поздновато для гостей. Я объяснил, что меня ожидает мисс Рейнольдс, и он, сказав: «Подождите, пожалуйста, минуточку, сэр», вернулся в будку, где, отыскав на листке, пришпиленном к доске, нужный ему номер, поднял трубку висевшего на стене телефона и, пока ждал ответа, спросил:

— Простите, как ваше имя?

— Мэттью Хоуп, — ответил я.

— Мисс Рейнольдс, — произнес он в трубку, — к вам мистер Хоуп. — Выслушал ответ и со словами: «Благодарю вас», — повесил трубку. — Первая улица направо, — объяснил он мне, — Крейн-Уэй, второй дом от угла — двести четвертый.

Я включил зажигание, доехав до угла, повернул направо и разыскал почтовый ящик с номером 204 на дверях испанской гасиенды, рядом красовалась такая же испанская гасиенда с почтовым ящиком под номером 206. Подъехав к дому, заглушил мотор и направился к дверям. Весь дом сиял огнями. Китти Рейнольдс распахнула дверь до того, как я позвонил.

— Боялась, что не приедете, — сказала она. — Входите, пожалуйста.

Она решила продемонстрировать еще одну модель, которая, несомненно, продавалась в «Кошачьем уголке»: голубой пеньюар с длинным разрезом вдоль левого бедра и с низким вырезом на груди. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. На лице не было косметики. Глаза, того же цвета, что пеньюар, оторвавшись от моего лица, тревожно обшарили лужайку за моей спиной. Мне захотелось обернуться и посмотреть, что же там такое.

— Входите, — повторила она и, отойдя в сторону, пропустила меня, затем тщательно заперла дверь.

— Простите за опоздание, — извинился я. — На Сорок первой авария.

— Я обычно ложусь поздно, — ответила мисс Рейнольдс. — Хотите выпить? Я пью коньяк.

— От коньяка не откажусь, — согласился я.

Мисс Рейнольдс провела меня в гостиную, обстановка которой была выдержана исключительно в сине-голубой гамме: голубой ковер, более темные по оттенку портьеры, прозрачные голубые занавески, на белой оштукатуренной стене над камином — полотна Соломона Сида, также в сине-голубой гамме. Голубой, несомненно, любимый цвет хозяйки. Когда я заезжал в магазин, на ней было синее платье, и сейчас она сидела в голубом пеньюаре в комнате, где царствовал сине-голубой цвет. Даже ее атласные домашние туфли на высоких каблуках без задников были синими. Я наблюдал, как она, налив в два суженных кверху бокала коньяк, направляется ко мне. Сам я расположился со всеми удобствами на одном из диванов перед камином.

— Может, зажечь камин? — спросила хозяйка, протягивая мне один из бокалов. — Как-то промозгло, правда? Не поможете мне? Боюсь, самой мне не справиться.

Я разорвал на узкие полоски две страницы газеты и положил обрывки бумаги под решетку. На решетку бросил несколько сухих щепок, а сверху положил два полена. Чиркнув спичкой, поджег бумагу. Загорелись сначала щепки, а потом и поленья: одно толстое, сосновое, другое — дубовое.

— Спасибо, — поблагодарила Китти.

— Итак, — начал я, загородив камин ширмой, и, разогнувшись, уселся лицом к ней, — что вы хотели сказать мне?

— Хотелось извиниться перед вами за свое поведение на прошлой неделе, — ответила она.

— Забудьте об этом, — успокоил ее.

— Понимаете… вы разворошили прошлое, а мне хотелось бы забыть все это. Как коньяк?

— Превосходный, — ответил я. — Мисс Рейнольдс, зачем я вам понадобился?