Я выбрала себе один: «Ситз секрет» — «Секретный город».

Надо отдать справедливость автору этого детектива, некоему Жану Брюсу, — давно я так не смеялась!

Действие происходит в Советском Союзе, среди «ля степ де Тунгус», на секретном «ле комбина сибирьен». «Ля старша политрук Вера Пенски» (так и написано латинскими буквами La starsha politrouk) пленяется неким неотразимым заключенным австрийцем. Но австриец этот не просто австриец, а американский шпион с роскошным именем Губерт Бониссёр де ля Бат. Он должен раскрыть и похитить секрет изготовляемого на «ле комбина» адского бактериологического оружия — вот ведь, оказывается, чем занимаются среди «ля степ де Тунгус»!

Я видела во Франции и небезызвестный фильм «С поцелуем из России». Он тоже заставил меня смеяться до слез. Сказать только, что загримированный под Тараса Бульбу актер, изображавший советского шофера, идя ко дну, кричит по-русски, с невероятным английским акцентом, бросившему его в море пресловутому Джеймсу Бонду: «Ти знаешь, кто ти есть? Ти тшорт проклятий, вот кто ти!»

(Замечу в скобках, что меня всегда удивляет, когда у нас в печати ополчаются порой на подобную макулатуру вполне серьезно — не оказываем ли мы ей слишком много чести? Не правильнее ли просто хорошенько ее высмеять? Слава богу, это не представляет труда! «Ле рир тю, — говорят французы, — смех убивает».)

…Была уже ночь, когда мы сошли с поезда. Вот он — «ночной сумасшедший Париж!»

Но такой ли уж он «сумасшедший»?

Да, действительно, всю ночь пылает неоновый пожар на Елисейских полях, радуют глаз огни Больших Бульваров, пляшут светящиеся рекламы кабаре Монмартра, зазывают «веселые» площади Клиши — Бланш — Пигаль.

Но ночной Париж — это Париж туристов. Всюду звучит разноязычная речь. Туристы любуются полуголыми «девочками» в Лидо, Фоли-Бержер, Мулен-Руж и совсем голыми в многочисленных других «буат де нюи» — ночных кабаре, клубах, кабаках.

Выходит на ночную вахту армия парижских проституток. Как постовые стоят они — каждая на своем «персональном» посту, деловито дожидаясь клиентов. Потрясает именно эта деловитость. Недаром одна моя советская спутница простодушно воскликнула: «Подумать только! Такие серьезные женщины!»

Заполнены туристами кафе Больших Бульваров. Туристы восхищаются созвездиями огней ночного Парижа, глядя на них с Монмартрского холма или с террасы Трокадеро. Туристы не спят всю ночь.

Но настоящие парижане, как правило, рано ложатся спать. Уже в девять, половине десятого один за другим гаснут окна жилых домов. В десять трудно найти светящееся окошко. Париж, «сумасшедший Париж» спит. Темно. Тихо. Только пролетают на огромной скорости машины богатых туристов, торопящихся в злачные места.

Спит и наша рю де Л'Аркад…

А в Москве, на родной Второй Аэропортовской, в это время укладываются спать лишь дети младшего и среднего школьного возраста… Как это ни странно, сравнительно с парижанами москвичи могут считаться полуночниками!

…Тихий, но настойчивый голос телефона врывается в мой сон. Это портье: «Бонжур, мадам! Пять часов».

Ах, да, я просила разбудить себя в это время, чтобы попасть на первый поезд метро — посмотреть начало рабочего дня в Париже.

Вскакиваю. Тороплюсь. Первый поезд отходит в пять тридцать.

Ближайшая станция метро — Мадлен. Подземка равнодушно глотает своих пассажиров.

Едет рабочий класс. В вагоне тихо. Люди, особенно мужчины, кажутся хмурыми, невыспавшимися — может быть потому, что среди них много небритых.

Почему-то вспоминается, что в большинстве старых домов Парижа нет водопровода. Вода в таких домах — проблема, воду экономят. Не всегда и помоешься утром, о душе и говорить не приходится.

А комфортабельные квартиры в новых домах недоступны не только рабочим, но и многим представителям так называемого третьего сословия — мелкой буржуазии.

Одна симпатичная учительница, с которой мы быстро подружились в Париже, долго избегала приглашать меня к себе. Потом, когда это стало уже неудобным, смущенно призналась: «Нам приходится прогуливаться во двор и мыться, сливая друг другу. Может, это и глупо, но мне не хотелось посвящать вас в такие подробности… Надеюсь, вы не разлюбите наш Париж?»

О, нет, я не разлюбила Париж! Просто, войдя в него не только с парадной лестницы, но и с черного хода, я как-то больше поняла его.

Так бывает с человеком, который становится тебе близким. Если ты видишь его не только «принаряженным», но порой и в затрапезном виде, если ты поняла не только его достоинства, но и недостатки, однако, чувство твое не прошло, значит, это — настоящая любовь, а не просто влюбленность.

Это чувство и привело меня на Сент-Женевьев де Буа — русское кладбище, приютившееся примерно в тридцати километрах от французской столицы, возле небольшой деревни, которая дала этому славянскому погосту свое галльское имя.

Тот, кто видел фильм Эрмлера «Перед судом истории», помнит, наверное, как в ответ на вопрос, где находится теперь центр русской парижской эмиграции, «играющий» сам себя бывший депутат Государственной Думы Шульгин горько отвечает, что в… Сент-Женевьев де Буа.

Кладбища, конечно, вообще не самые веселые места на земле, но Сент-Женевьев де Буа — грустнейшее из кладбищ.

Привезшая меня сюда Жермен Леймари тактично остается в машине, а я, сжимая букетик гвоздик, медленно иду между могилами.

Каждая могила рассказывает о себе на двух языках. Например: «Камер-юнкер его императорского Величества Иван Михайлович Слёзкин. Родился 1880 — скончался 1944». И ниже: «monsieur Ivean Slezcin».

«Лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка полковник Сергей Николаевич Скуратов — m. Serge Scouratof».

«Атаман Войска Донского генерал-лейтенант Богаевский Владимир Анатольевич — m. Voldemar Bogaevski».

Как сложились судьбы всех этих камер-юнкеров, полковников, атаманов, вдруг превратившихся просто в «мёсье»? Кем стали они в Париже? Шоферами такси? Швейцарами? Балалаечниками в русских кабачках?

Может, кому-нибудь из них и подфартило — преуспел на коммерческом поприще или женился на богатой.

Кое-кому — единицам, конечно, повезло по-настоящему: они сумели завоевать себе почетное место под солнцем, под таким неприветливым для эмигранта солнцем чужой страны. Русские фамилии мелькают порой в созвездии знаменитых ученых, писателей и артистов Франции. Если бы не тоска по родине, они могли бы умереть почти счастливыми. Ах, это маленькое «если»!..

А кто-то спился, опустился, сошел с круга: попрошайничает возле русской церкви. Обязательно русской — расчет на широту славянской натуры.

…Попадаются уже и могилы второго поколения русской эмиграции — людей, родившихся во Франции или увезенных из России детьми. Вспоминаю горькие строки талантливой молодой поэтессы, умершей от неизлечимой болезни, названия которой нет ни в одном медицинском справочнике, — от тоски по родине:

Несколько древних стариков и старух, тихо переговариваясь на эмигрантском русском языке, языке, где архаизмы переплетаются с галлицизмами, бредут за гробом — репетируют близкие свои похороны.