В результате колчаковские солдаты начали перебегать к нам. Сперва поодиночке, а потом и группами.

Вражеское командование спохватилось. «Нейтральные» клади овса были сожжены.

Новая попытка нашего дозора установить связь с колчаковцами окончилась безуспешно: красноармейцев обстреляли. Штаб полка во избежание напрасных потерь приказал действовать осторожнее.

Левофланговые соединения 3-й армии прочно удерживали свои позиции. Мы думали, что скоро пойдем в наступление. Но наши предположения не оправдались. Наоборот, в начале апреля части 30-й дивизии начали отходить еще дальше на запад.

Это было вызвано тем, что противник сильно потеснил соседнюю справа 7-ю дивизию 2-й армии и мог глубоко зайти нам в тыл. Пришлось выравнивать фронт.

Уже совсем по-весеннему пригревало солнце, снег быстро таял, по оврагам помчались бурные потоки.

Полк имени Малышева с трудом выбрался на тракт и быстро миновал села Пурга, Зура, Чепца, Игринское.

Около селения Уйвай мы столкнулись с вражеской частью, сформированной из кулаков-добровольцев, которая успела зайти нам во фланг. Бой был жестоким. Большие потери понес 1-й батальон. Погибло много наших заводчан, в том числе лихой ротный командир Сергей Рыков.

В Зуре конные разведчики устроили засаду и знатно встретили колчаковцев. Два раза к нам присылали из штаба ординарцев с приказом немедленно отходить, но уж очень не хотелось покидать удобное место. Белые никак не могли достать нас, и мы расстреливали их совершенно безнаказанно. Только вечером кавалеристы ускакали из села, взорвав за собой мост через бурлящую реку.

В эти дни в армейской газете «Красный набат», где нередко печатались заметки и очерки Германа, появилось короткое сообщение:

Прочитав это сообщение, Паша Быков долго молчал, потом медленно поднялся с лавки, как-то сгорбился и тихо проговорил:

— Война, конечно, война… Кругом каждый день люди умирают… Но вот так… тяжело…

Не докончив фразы, Павел вышел из дому.

Скомканная газета лежала на полу. Миша Курилов, отвернувшись к стене, вытирал слезы. У меня к горлу подкатил большой ком.

В тяжелой тишине раздался спокойный глуховатый голос Семена Шихова:

— Я клянусь… За Германа своим «кольтом» не одну колчаковскую душу на тот свет отправлю…

А полк наш все шел по весенним дорогам, через ручьи и потоки. Люди шагали в валенках, которые намокли и расползались, как перекисшее тесто. Давно уже послал Василий Родионов — он замещал заболевшего командира полка — своего помощника по хозчасти Бочкарева в Казань за кожаной обувью для красноармейцев. Но Бочкарев еще не вернулся, хотя давно уже истекли все сроки.

— Ничего, ребята! Не сахарные, не размокнем, — говорил Родионов, стараясь поднять наше настроение. Он и сам шел в валенках.

Семен Шихов мрачно шутил:

— Шлепаем по лужам, как утки, в негожей зимней обутке…

В селе Святогорье малышевцев сменила резервная часть. Мы отправились в тыл, в одно из сел, на отдых.

Когда нам по распоряжению штаба бригады уже выдали сапоги, в полк без денег и без обуви явился Бочкарев. Он плел какую-то чушь.

В это время заболел крупозным воспалением легких Василий Родионов. Видно, сильно простудился. Болезнь была очень тяжелой — и через три дня он умер. Не стало замечательного командира, умного воспитателя. Погиб душа человек. Не от пули, не от шашки, а от воспаления легких.

Мы потребовали суда над Бочкаревым. Приехавшая из штаба бригады комиссия установила, что наш хозяйственник и не думал покупать в Казани сапоги, а пропил все деньги. Полевой суд приговорил его к расстрелу.

В начале мая малышевцы снова вступили в бой и заняли деревню Мухино, а затем Сюдзи и Мултан.

Все части 30-й дивизии получили номера. Наш полк стал называться 266-м. А 4-ю бригаду переименовали во 2-ю.

В эти же дни полк был пополнен двумя ротами вологодских коммунистов, которые сражались с таким же беззаветным героизмом, как и старые малышевцы.

В середине июня 3-я армия перешла в наступление по всему фронту.

Части 30-й дивизии быстро продвигались вперед. Наш полк за три дня освободил от белых территорию, которую они захватили за месяц.

Теплым, солнечным утром малышевцы подошли к селу Чепца, через которое отступали в апреле. Противник, укрепившийся в селе, за рекой, видимо, решил упорно обороняться. Вражеская артиллерия открыла сильный огонь. Мы оттянулись немного назад и залегли в кустах.

В штаб полка прибыл комбриг Н. Д. Томин.

Конные разведчики получили задание тщательно выяснить расположение противника.

Несколько кавалеристов, в том числе я и Курилов, во главе с Гребенщиковым поехали лесом к реке Чепца. Оставив коней за бугром, мы осторожно подползли к высокому берегу, поросшему густым кустарником.

Чепца — река неспокойная, омутистая, с темной, глубокой водой. На противоположном берегу разглядели окопы, в которых сидела пехота. Подальше, в березняке, стояли орудия. Правее чернел деревянный мост. Он, конечно, находился под прикрытием пулеметов.

Гребенщиков быстро набросал схему расположения белых, и мы вернулись в штаб.

Несколько часов малышевцы отдыхали. За это время к нам подтянулись дивизион артиллерии и два дивизиона 1-го Уральского кавалерийского полка.

Вечером комбриг приказал готовиться к атаке. Кавалеристам поставил задачу: любой ценой захватить мост, так как форсировать глубокую Чепцу вброд или вплавь очень тяжело.

Артиллеристы открыли огонь по позициям противника за рекой. Эскадрон малышевцев и дивизионы 1-го Уральского полка построились повзводно и ждали сигнала. Мой степняк настороженно шевелил ушами, тревожно пофыркивал.

Белые молчали. Потом в темноте вдруг полыхнуло пламя: колчаковцы подожгли мост.

Перед нами на бугре появился всадник в кожаной куртке. Это был Томин. Он поднял над головой шашку, крикнул: «Орлы! За мной!» — и помчался к реке. Мы рванули коней вслед за комбригом.

Атака была необычайно стремительной. Белые открыли перекрестный огонь из пулеметов, но не смогли остановить летящую лавину конницы. Вихрем пронеслись мы по горящему мосту, окутанному клубами черного дыма, с гиком смяли вражеский заслон на другом берегу и ворвались в село. На горе, за Чепцой, захватили уже на марше вражескую артиллерию и богатые обозы.

Тем временем пехотинцы потушили огонь на мосту и тоже вошли в село.

Наступая белым на пятки, малышевцы проследовали дальше — через Петропавловское, Баклуши, Большую Соснову — и вошли в село Таборы, находящееся на правом берегу Камы.

Колчаковцев здесь не было: они уже отступили за реку, забрав с собой все переправочные средства. Красавица Кама дышала покоем. Погода стояла солнечная, ясная.

На высоком берегу, под березой, собрались старые друзья: Павел Быков, Семен Шихов и я.

Как сейчас помню веснушки, проступавшие у Семена даже сквозь густой загар, сдвинутую им на затылок стальную каску и его глаза, ласковые и грустные.

Сначала мы молча смотрели на зеркальную поверхность Камы, потом Шихов вдруг спросил:

— А чего вам больше всего на свете хочется, братцы?

— Как чего? — не понял я.

— Ну вот прогоним беляков… Теперь это уж скоро. А потом что будем делать?

— Не знаю, — честно признался я. — Очень хочу маму, отца увидеть. Дома хочу побыть. А там видно будет.

— Я учиться пойду! — решительно сказал Павлик. — Горным инженером думаю стать. Обязательно.

— А я, ребятки, знаете чего хочу? — помолчав, медленно произнес Семен. — Хочу я прийти сюда, вот на это самое место, и привести с собой девчонку, тихую такую, ласковую, с голубыми глазами. И чтобы солнышко, как сейчас, светило и березки шелестели.