— Может, они у тебя здесь?

— Может, и здесь! — вызывающе ответила Марфа.

— А ну, отойди, ребята, — Семен взялся за кольцо. — Я на пулю заколдованный, меня не тронет.

Он рванул крышку и откачнулся в сторону. Из подполья грянули револьверные выстрелы. Герман и я быстро швырнули в отверстие по гранате, а Шихов в тот же момент захлопнул крышку…

Через несколько минут мы выволокли из подполья раненых и оглушенных бандитов.

Однажды, в конце очередного моего дежурства в штабе, когда я мысленно высчитывал, успею ли на завод к началу смены, из соседней комнаты вышли Ермаков и Андрей Елизаров.

— Голодно, Захарыч! — прогудел Елизаров. — А эти бандюги… — и он злобно выругался.

Ермаков, обычно нетерпимо относившийся к ругани, на этот раз никак не реагировал на нее.

— Был я нынче в больнице, — продолжал Андрей. — Детишки — ну, чисто смерть! Кости кожей обтянуты, под глазами сине, щеки зеленые… Эх! Кусочка сахару не видят… Из Питера рабочие отправили нам два вагона постного сахару, а на станцию вагоны пришли пустые. Все растащили, сволочи, на Палкинском разъезде.

Петр Захарович, сложив руки за спиной, стремительно шагал из угла в угол:

— Штаб Хохрякова дал указание выловить и расстрелять грабителей.

— Где их найдешь? — безнадежно махнул рукой Елизаров. — Они, что крысы, больше в подполье живут.

— Надо найти, — настаивал Ермаков.

Я ушел с дежурства в подавленном настроении: тяжело было видеть, как сильный, обычно веселый крепыш Андрей Елизаров сидит на лавке, обхватив голову руками.

Вот если бы все-все поднялись против бандитов — не было бы им житья, не голодали бы детишки в больнице. А то ведь есть такие: послушать их, так они за Советскую власть, а сами прячут этих бандитов и награбленное ими народное добро.

В цеховой конторке за столом старший приемщик Тимоха Смирных откладывал на счетах итоги движения сырья и изделий прокатки.

Он поднял голову, с минуту рассеянно смотрел на меня, беззвучно шевеля губами, потом улыбнулся:

— А, Саньша свет Иваныч! Молодца́, брат, что загодя пришел, садись, садись, чайком побалуемся. Я было один хотел, да в компании оно приятнее.

Он суетливо выбрался из-за стола, присел перед печуркой и налил из котелка в жестяную кружку кипяток, густо заправленный морковным чаем:

— Пей вот на здоровье!

Я сделал несколько глотков.

— Да погоди, погоди пустой прихлебывать, у меня, чать, и сахар найдется.

Смирных полез в карман, вытащил оттуда серый кулечек и высыпал на неровную поверхность стола несколько зеленоватых и розоватых кусочков сахарной помадки. Я не поверил глазам: постный сахар!

— Откуда это у тебя?

— Да черт его знает, жена где-то расстаралась. Она у меня жох-баба, Васена-то, — пояснил Тимоха.

— Но ведь в городе уже давно сахара нет.

— А у нее везде знакомство! — Смирных важно поднял палец. — Я, почитай, и в глаза всех тех баб не видал и не знаю, с коими Васена моя дружбу водит.

Когда Тимоха обернулся к котелку, мне удалось незаметно спрятать в карман один из кусков, лежащих на столе.

В ту ночь я не мог спокойно работать и утром, как только пришел мой сменщик, кинулся в штаб. За столом, положив голову на руки, спал Синяев. Оказалось, что разбудить Артамоныча не так-то просто, но, когда я все-таки растолкал его и начал рассказывать, в чем дело, он сразу забыл про сон.

— Сколько же в Тимохином кульке сахару такого? — спросил Синяев.

— Да около фунта наверняка!

Скрипнула дверь. Я обернулся и увидел Ермакова. Он пристально посмотрел на кусок розовой помадки.

Около восьми утра патруль под командой Германа Быкова подошел к дому Смирных. В пустом амбаре, под сенной трухой, в огромном ларе из-под овса, нашли три ящика постного сахару. Тимоха, присутствовавший при этом, обомлел от страха, а его жена тигрицей бросилась защищать ворованное добро…

Отсидевши день под арестом, Васена рассказала, у кого выменяла сахар. В тот же вечер часть груза была взята во дворе одного из поселковых домов, а все остальное — в лесу, в заброшенном каменном карьере. Ящики в лесу охранялись несколькими бандитами, которых застрелили при попытке скрыться. Однако главарю этой шайки, одноглазому Ваське Верхолазу, удалось уйти.

Семен вернулся с операции туча тучей. С Васькой Верхолазом у него были свои счеты. Как-то вечером, когда Шихов возвращался с завода, почти у самого дома на него вдруг навалилось пятеро. Вырвали наган — выстрелить Семен не успел, — скрутили руки и страшно избили. Один из них — это был Васька — все добивался, чтобы Шихов попросил пощады. Но Семен только зубами скрипел. Он еле-еле дополз до калитки и потерял сознание. Его подобрали соседи…

После того как Верхолазу удалось скрыться, Шихов стал частенько исчезать куда-то. Ермаков, всегда строго следивший за соблюдением дисциплины, на отлучки Семена почему-то смотрел сквозь пальцы. И вот однажды, в день какого-то православного праздника, Шихов ввалился в штаб с сияющими глазами и, убедившись, что, кроме меня и Ермакова, в комнате никого нет, отрапортовал:

— Васька Верхолаз сегодня на вечорке будет в петунинской избе. Мы с Илькой Пуховым вроде гулять туда пойдем. Я там у них за своего считаюсь. Но от двоих нас Васька с помощью дружков опять может улизнуть. Надо еще в засаду человек пяток дать. Тогда наверняка накроем гада!

— Сам пойду! — решил Ермаков. — Сано! — повернулся он ко мне. — Предупреди ребят: Быковых, Витю, да еще парочку понадежнее. Сам тоже готовься…

Ночь была светлая. Стоял лютый мороз. Мы бесшумно оцепили квартал, где находилась изба Петуниных. Условились, что если ребятам не удастся взять Верхолаза в избе, то они будут гнать его на засаду. Я устроился на бревнах, приготовил карабин. Зябко…

Вдруг во дворе грянули выстрелы — один, другой… Потом опять тишина… Но вот кто-то рослый перемахнул через забор и бросился бежать по дороге.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул я и для острастки выстрелил в воздух.

Человек как подкошенный упал в снег. Я выскочил из засады и побежал к нему, соображая: как же так, стрелял вверх, а попал в человека? К лежащему устремились и другие из засады.

— Убил? — спросил Ермаков, подбежавший одновременно со мной. Мы наклонились — и тут же изумленно посмотрели друг на друга: перед нами лежал не мертвый Верхолаз, а живехонький Илька Пухов. Он глядел на нас телячьими глазами и бормотал:

— Жив я… живой, братцы… Пуля-то как свистнет… У меня ноги со страху отнялись…

— Выгоним мы тебя, Илья, из отряда! — жестко сказал Ермаков. — Какую добычу упустили по твоей милости.

В этот момент совсем рядом, у забора, раздался выстрел. Мы кинулись туда. Из сугроба с наганом в руке медленно поднялся Семен. Лицо его было залито кровью.

— Сквитался я все-таки с Васькой, но он успел ударить меня свинчаткой, — сказал Шихов и упал на руки Паше Быкову.

Совместно с красногвардейцами первого района нашему отряду после короткой перестрелки удалось разоружить бунтующий казачий эшелон. При дележе отобранного у казаков оружия произошла перебранка. Шихов, едва оправившийся после схватки с Верхолазом, пошел к самому начальнику отряда первого района. Суровый командир красногвардейцев-железнодорожников после разговора с Семеном распорядился выдать нам два станковых пулемета.

Разумеется, Шихов первым записался в пулеметную команду, которую возглавил Елизаров.

Близился восемнадцатый год. На Южном Урале Советская власть вступила в тяжелую борьбу с контрреволюцией. Атаман Оренбургского казачьего войска полковник Дутов, захватив власть в Оренбурге, сумел сформировать там несколько контрреволюционных отрядов и занял также Троицк и Верхне-Уральск. Банды дутовцев начали угрожать промышленным районам Поволжья к Урала.