— Разбежался: вентиляция, электричество. До этого ещё далеко, — ворчит Карел. — Начнём проводить электричество, нас откроют! Выжить бы!

— Можно взять из подвалов.

Первый совет из желающих: с каких дел начать завтрашний день.

— Наконец с уроков! — просит Магдалина. — Лера и Коля принесли учебники и тетради.

Из детей на совете один Владим, двенадцатилетний мальчик. Кормилец. Пристроился рядом с ней, прижался к её боку.

— Я учитель истории и литературы, но историю поведёт Марика, — говорит Магдалина. — Виктор — математику, Эдик — географию и биологию. Роза, научишь людей петь?

— Мы вместе с Трошей. Хочешь, Троша?

— Я всегда хочу петь, — смеётся Троша.

Над моргающими, мечущимися язычками свечей — робкие неуверенные улыбки, робкие возражения:

— С уроками не получится. Даже столов нет.

Два часа длится первый совет.

Один отсек — больные. И возле каждого — сиделка. Тиля стирает пот с лица Назарова. Её сын лежит рядом с Назаровым, но он уже улыбается.

Окса ходит за Магдалиной по пятам.

— Мама, на ручки! — ноет она.

— Ну-ка, держи одеяло, мы с тобой сейчас укроем Марику.

— Я сама, да, мама?

Бледные лица, зыбкие тени в зыбком свете, отрепья, лохмотья. Но вон сколько их вместе — лицами друг к другу!

Сон — вполглаза, пока больные забылись.

Ночь, утро неотличимы. Солнце не разбудит.

Жалобный плач ребёнка. И голос Владима:

— Я принёс яйца!

И ещё утро. И ещё.

Через марлю цедится в вёдра вода. Выбирается место для спален и классов, роются ямы для уборных. Дети стругают рубанками доски, помогают сбивать уборные, первые столы и табуретки. Через два дня должны привезти матрацы. Их выложат в сумерки прямо к широкому раструбу в подземелье, и нужно будет очень быстро затащить их внутрь.

Магдалина разносит лампы и свечи по подземелью. Из своих рук кормит детей. Много времени проводит с больными.

Человек, у которого погибли жена и дети, лежит без движения. Несколько раз пыталась заговорить с ним, не отвечает. Ставила около него миску с едой, банку с водой, не ест и не пьёт. Как-то села рядом, положила руку на закаменевшее плечо.

— Легче всего умереть, — говорит она. — Мы и так мало живём. Знаю, нет слов утешения. Я потеряла самого любимого человека в жизни, его расстреляли по приказу Будимирова, он был мне как отец, и он был мой учитель. И я потеряла любимого. Мы не виделись с ним много лет. А несколько дней назад его пытали в тюрьме, выжил или убит, не знаю. Мои мальчики, моя сестра, мой брат могут погибнуть без меня — в любую минуту им отомстят за моё исчезновение. Мы все по одному. Но мы пока живы. И мы люди.

И человек повернулся к Магдалине. Сел. Огромный лоб, влажные глаза, ёжик волос, как у Карела, только более высокий, словно от ужаса волосы встали дыбом.

— Она всё смеялась. Утешала меня. «Вот увидишь, кончится этот кошмар. А пока мы вместе, ничего не страшно». — Голос у него оказался низкий, тихий, мурашки побежали от него по коже. — Она в детстве жила в Индии, занималась йогой. Никогда не болела. И меня, и детей научила всему, что знала сама. Мы могли долго не дышать, умели останавливать сердце. Нам нравилось медитировать. В медитацию уходили из того ада, в который нас погрузил Будимиров, созерцали мир, выдуманный нами: в нём яркие краски, блаженная музыка, святые. Я жизнь посвящу борьбе против Будимирова, создам отряд сопротивления. Противопоставим Будимирову силу много сильнее его силы, потому что мы способны любить. Это моё слово, и ты, мать, слышишь его. За всех нас отомщу. Меня зовут Поль.

Звучат два голоса — Поля и графа:

«Что он сделал с нашей страной?!»

«Ты умный и добрый, сынок!»

Два голоса, словно в объятии, переплелись.

И в языках ламп и свечей смотрит на неё осиротевший Поль. И Будимиров улыбается ей. Улыбка — неумелая. Нет в его лице ни одной морщины от улыбки. «Мы будем с тобой вместе править, и я постараюсь слушать тебя».

— Я слышал Марику. Ты, мать, построишь здесь государство в государстве. А я буду защищать его, всех научу задерживать дыхание, выполнять йоговские асаны… всё, что узнал от жены, отдам! И сам кое-что умею. В детстве был драчун. Но жена восстала против бокса и всяких силовых приёмов, её друг детства научил нас карате. Японская борьба отличается от обычной тем, что каждая клетка работает, и организм быстро и легко реагирует на агрессию. У них — оружие, у нас — умение владеть своим телом.

— Как видишь, с Будимировым это не помогает, — раздался громкий мужской голос.

Желваки заходили по щекам Поля. Какое-то время он молчал, потом с некоторой растяжкой сказал:

— Мы скинем Будимирова. Об этом позабочусь я.

— Поешь, пожалуйста, Поль, и начинай работать. У нас девять мальчиков школьного возраста и тринадцать мужчин.

— А почему девочки не могут участвовать?

Оказывается, люди слушают их разговор.

— И я хочу, мать! — говорит Раиса. — Явились в детский дом, всю мою группу забрали на фабрику, ребятам всего четырнадцать. Не знаю, превратили в роботов или нет.

— Нет пока, — звонко говорит Марика. — Они должны вырасти, иначе проку от них не будет. Но с ними проходит работа.

— Какая? Их, надеюсь, не бьют?

Марика не отвечает.

— А где мой отец, Марика?

— Простите, я не должна ничего говорить. Давайте просто жить. Верьте матери, прошу.

— Значит, нет его больше, да?

— Раиса, я мясо принёс, нашёл железный бачок и решётку. Вот уголь. На первый котёл хватит. Иди, вари суп.

С каким усердием сгребают люди грязь с земли, настилают на неё картон и доски, отмывают кастрюли с помойки, ложки!

Люди обретают имена, прозвища.

Она хочет оказаться сразу во всех точках подземелья. Звучит робкий смех.

И, наконец, её первый урок.

— Ты расскажешь нам сказку?

— Мама! — Окса влезает к ней на колени.

— Жил-был маленький мальчик. — Перед Магдалиной на ящиках, первых табуретах и досках сидят дети. — Ни папы, ни мамы не помнил. Его заставляли долбить камень. И он своими слабыми руками поднимал и опускал отбойный молоток. Даже плакать не мог — сил не было. Жил в тёмном подземелье. Иногда, когда злой хозяин начинал храпеть, выбирался наверх. Хватал ртом воздух. Однажды к ногам свалился пушистый комок. Мальчик поднял. На него смотрело незнакомое существо. «Кто ты?» — спросил мальчик едва слышно, чтобы не услышал хозяин. «Я — птица, — отвечало существо. — Твой хозяин украл у нас солнце, убивает всё живое, и мы улетели от него, но ты здесь, меня послали за тобой. Летим скорее». «Я не знаю, кто я, но я точно не птица, у меня нет крыльев. А если б и были, он догонит…» — уныло сказал мальчик. «Нет! — засмеялась птица. — И ты тот, кем считаешь себя. И у тебя есть крылья. Расправь их и лети за мной. Именно ты сорвёшь полог с неба, вернёшь солнце и всех нас, посадишь деревья!» «Но хозяин поймает и меня, и тебя…» «Нас много, а он один. Зажмурься и скажи: «Я могу лететь. Я могу сорвать полог с неба. Я могу посадить деревья. Вместе с птицами…»»

— Мама! — оборвал сказку Владим. — У дальнего люка тебя ждёт Конкордия.

— Не пущу. — Гуля хватает Магдалину за руку. — А что дальше? Я боюсь без тебя. — Давно уже дети не сидят — окружили её плотным кольцом, виснут на ней, говорят все разом: — Я хочу лететь… А мы можем сорвать полог? Не уходи!

— Мама, не уходи, — плачет Окса. — Хочу сказку!

— Обязательно доскажу, — обещает Магдалина. — А сейчас у вас урок математики. Сегодня Учитель хочет решать с вами задачи. — Она мягко высвободилась из объятий детей и поспешила за Владимом.

На лестнице, ведущей к одному из дальних люков, сидела девочка лет двенадцати. В свете лампы, что держал Владим, проявилось худое лицо и непропорционально большие глаза.

— Ты — Конкордия? И ты пришла к нам?

— Владим сказал, ты — мать всем. А мой шеф назвал тебя другим именем. Он очень просит прийти к нему.