Прежде всего запах — мочи, пота, крови. Сырость.

Ступенек оказалось одиннадцать.

Зыбкий колеблющийся огонь свечи. В его причудливых изломах — испуганные лица детей и взрослых. Магдалина переводит взгляд с одного на другое, но разглядеть не может — слишком скуден свет.

— Ты принесла поесть? — тонкий детский голос.

В эту минуту старик тяжело опустился на землю рядом.

— Она меня спасла! — сказал в темноту.

— У меня нет еды, — растерялась Магдалина.

— Мама! — ткнулась ей в ноги девочка лет трёх.

Ещё минуту назад готовая умереть, сейчас, выронив сумку, жадными руками подхватила тощее, в острых рёбрах, тельце. Девочка тут же вцепилась всеми пальцами в её шею.

— Мамку убили, а где отец, никто не знает, — сказал звонкий мальчишеский голос из темноты. — Окса ревёт и ревёт.

И снова раздалось давешнее: «Иди, мать».

Они с Адрианом стоят над рекой. «Я рожу тебе много детей, — говорит Магдалина, — и все вместе будем сидеть за столом и смотреть друг на друга». «Я тоже хочу, чтобы у нас было много детей», — его живой голос. Отражаются их лица в воде.

Сколько раз потом приходила к реке, смотрела в воду!

Мельтешат в солнечной ряби рыбёшки, возникают лица — её, Адриана, детей, исчезают, снова проступают. Она — мать.

Странное имя — Окса. Прижала девочку к себе, не оторвать.

— У Ганьки тоже нет родителей! — тот же голос.

Сжавшись в комок, лежит на земле ребёнок. Ещё несколько детей сидят, прижавшись друг к другу, еле видны их очертания.

Мокрая земля. Сочится по стене вода.

И для себя неожиданно Магдалина говорит:

— Как нет мамы? Иди, Ганя, к нам!

Мальчик поднимает голову, роняет.

— Помирает! — комментирует смелый голос.

Магдалина, боясь споткнуться и уронить Оксу, чуть не ощупью идёт к мальчику. Смутно различает пушистую голову, говорит громко, словно мальчик глухой:

— Ганя, ты скоро поправишься, и мы с тобой будем играть. Теперь и у тебя есть мама! — шепчет она мальчику.

— Мою маму убили, а папы никогда не было.

Дети обступают её.

— Во что ты будешь с нами играть?

— Ты сказки знаешь?

— Ты не бросишь нас? Ты будешь и моей мамой?

— Ты принесёшь нам поесть?

Шея ноет от Оксиных пальцев, но боль эта сладка: впервые со дня смерти графа Магдалина ощущает себя живой, самой собой, может говорить, что хочет. И она говорит:

— Давайте для начала все по очереди расскажем друг другу о себе. Называйте имя. Должны же мы познакомиться?!

Шаги, шарканье, шорохи. И вот она — в кольце затруднённого дыхания, покашливанья, хрипов, запахов немытого тела.

— Меня с другими диверсантами привели убивать, а я жив! Упал раньше, чем раздался выстрел. Зовут Афанасий.

Свеча — за спинами. Магдалина силится разглядеть, но видит лишь широкие плечи да валик волос.

— Я есть хочу!

— Ты найдёшь моего брата?

— Дай хлеба!

— Я инженер с шахты, удалось сбежать, когда стали всех арестовывать. И я, и те, кого расстреляли, не виноваты, порода рухнула. Сюда добирался несколько недель, — слабый голос.

Невысок, худ. Зовут Ив. Маловато для знакомства.

— Меня зовут Саломея. Фамилия рядовая — Макина. Убили мужа и двух сыновей. Последнего, младшего, превратили в робота, я должна отомстить.

Только насыщенный ненавистью голос да библейское имя.

— Я был учителем географии и биологии, да не смог работать так, как требовали, ушёл из школы. За мной явились — определить на завод, я сбежал.

— Как же это ты, Эдик, смог сбежать? От них не убежишь, тем более, ты вон какой фигурный! — злой голос. — Меня зовут Карел. Я, вот, сбежать не смог.

— Тебя сюда на руках принесли?

— Можно сказать и эти слова. Очнулся в луже какого-то отсека. По мне крысы шныряют. Голову поднять не могу. Стал на себя кричать в голос: «Сопля, ленивый урод, приходи немедленно в норму!» Так кричал, что крысы разбежались. Ощупал голову, а она и не голова вовсе, а какой-то скошенный вправо кочан. Гематома. Не внутрь прёт, мозги не придавила. Значит, не помру. В юности собирался идти на врача, для начала взялся учить все интересные слова в медицинском справочнике. Решил избавиться от опухоли: намочу руку в луже, приложу к опухоли, скорее снова в воду. А как смог поднять голову, злостью поставил себя на ноги и пошёл искать выход. Услышал голоса, вот и оказался здесь. Так что ты не ври, что убежал, от них не убежишь. Кто, как, когда меня сюда принёс, понятия не имею!

— Факты, Карел. А врать никак нельзя, большой грех.

— Кто уж тут врать станет, Карел, тут не до вранья, тут душу спасаем, так я говорю, мать?

Магдалина вздрогнула.

Голоса слабы, чувствуется, сколько сил и мужества нужно людям, чтобы вступить в этот, видимо, первый общий разговор.

— Собирался когда-то стать большим человеком: в университете занимался сразу на двух факультетах, экономическом и философском, да с приходом Будимирова ученье кончилось, подался торговать лампами. Весёлое занятие!

— Какими ещё лампами, Троша, чего врёшь? Лампы нынче дефицит! — Откуда силы у Карела — столько эмоций!

— Керосиновыми, какими ещё?! Или у тебя дома были электрические? — пытается парировать Троша.

— Представь себе! Жил в самом центре.

— А что же ты такой сердитый, если вечерами сидел при свете?

— Не сердитый я, Троша, сильно злой. Доброта, Троша, нынче только вред приносит. В пацанах добрый был, а потом, как начала меня жизнь мутузить по мозгам да по сердцу, так доброта-то быстренько выветрилась!

— Всех нас, Карел, в этой стране жизнь потрогала, да не каждый, Карел, позволил себе разозлиться. Вон сколько нас тут, не из всех же злость вылезает!

— А ты, Троша, случайно не поёшь? — раздался женский голос. — Такой сочный бас! У моего отца такой был. Когда он пел, посуда звенела, мебель ходуном ходила.

— Как зовут тебя? — спросил Троша.

— Розой. Да на розу я совсем не похожа. Зато, как и ты, духом не падаю. Люблю петь. Отец заставлял: «Почаще пой, Роза, лёгкие и мозги чистишь, гонишь ипохондрию».

Голоса сразу родственные. Припавшая к ней Окса. Непонятно как очутившийся у ног старик, что привёл её сюда, со свечой в руке. Бледен, глаза закрыты. Огонь свечи мотается из стороны в сторону, освещает измождённые лица.

Карел оказался невысоким, сухоньким старичком, с ёжиком волос, похож на сердитого кота. У Саломеи — собранные в узел волосы, непримиримое выражение лица. Ив курнос, кареглаз.

— Я — оттуда! — Человек взглянул вверх. Лицо аскета. Красив южной яркой красотой, но сейчас походит на растерянную истощённую птицу со встрёпанными перьями. — Зовут Роберто. Меня схватили прямо в университете, привезли в большой дом, посадили в лабораторию и велели делать препарат. В напарники дали парня. Мне казалось, он следит за мной.

— Вас хорошо кормили? — едва слышный женский голос.

Роберто пожал плечами.

— Мне всё равно, ем без разбору. Наверное, нормально. Попался я в другом. Могу делать только то, во что верю, а когда понял, что от меня требуют, потерял и сон, и аппетит. Первая нерешаемая задача в жизни.

— И как же из положения вышли? — жадно спросила Магдалина.

— Я не дипломат, но тут сообразил: показать свои чувства нельзя — убьют, и я обязан изучить состав препарата, его действие на людей, чтобы попробовать найти ему противодействие.

— И нашли? Ты спасёшь моего сына?! — Саломея чуть не трясёт Роберто. — Обещай, что спасёшь.

— Пока не нашёл, — вздохнул Роберто, — но кое-что понял. Препарат отшибает память. Жизнь начинается как бы с чистого листа. Что-то типа сильной анестезии: отключает нервную систему полностью, а вместе с ней и большинство болезней. Известно, разрушают здоровье нервы. Главное его действие: чёткое исполнение приказаний. Большинство компонентов знаю. А те, с которыми работал напарник, всегда были под замком. Чтобы найти их и создать противоядие, так я назвал его, нужны условия: лаборатория и люди. К сожалению, время идёт. Боюсь, в голове не удержать! Увидел вас, — смотрит он на Магдалину, — и понял: мы все спасены, вы поможете!