— Могу залезть в школу, в которой училась. Школа не охраняется, — девчоночий голос из темноты.
— Отпусти Леру, мать. Она принесёт, — шепчет Марика. — Делай, что тебе говорят Там! — Марика смотрит вверх.
— Лера, можно пойду с тобой? Я юркий и сильный, дотащу сколько надо. Все ходы-выходы знаю.
— Спасибо, Коль, идём!
— Вам нужен защитник! — говорит она. — Нельзя одним…
— Взрослый привлечёт к нам внимание.
— Отпусти их, мать, с ними ничего не случится!
«Господи, помоги им!» — Она смотрит вслед детям и говорит неуверенно:
— Давайте пока подумаем, где будут спальни, классы, мастерские…
— Какие мастерские?
— Столы, стулья, полки, электрические приборы нужно делать, полы настилать?
— Но у нас нет электричества.
— У нас есть люди, и каждый найдёт себя. Изобретатель будет изобретать, художник — рисовать, садовод — растить сад, дети — учиться.
— Слушайте её, мать говорит то, что здесь будет! — Марика приподнимается и снова теряет сознание.
— Жора, пожалуйста, помоги ей! — умоляет она и шепчет: — Господи, спаси Марику, сбереги всех ушедших, пусть все вернутся! Пусть все эти люди выживут!
«Ты поможешь им, мать!» — звучит голос.
«Тебя уже в тебе нет, — вспоминается Цветаева, — ты уже целиком во мне. Пропадаю в собственной груди…» Эти голодные люди, окружившие её плотным кольцом, никому не нужные дети, Назаров и Марика, умирающий Ганя — в её груди. Это её дети. Она отвечает за них. И здесь, в подземелье, будет жизнь такая, какую когда-то создал в их сёлах граф Гурский. За такую жизнь борется Адриан, дай Бог, спасшийся от Будимирова.
«Господи, помоги мне! Помоги мне, мой граф! О.Пётр, святые, помогите!» — молит она, продолжая держать руки на худеньких плечах Марики, спокойно уснувшей, и в себя собирает тихие голоса. Увидеть всех своих детей пока не может, но она слышит их. У неё есть дети, и их много, как они с Адрианом и мечтали.
Глава девятая
Состояние невесомости. Он лежит в своей кровати и не хочет вставать, день, два.
Над ним склоняется граф.
— Вставай, мой мальчик. Мы с тобой будем идти и идти. Я расскажу тебе, как я любил твою маму.
— Почему ты бросил меня?
— Я никогда не бросал тебя. Твоя мама не сказала, что ждёт тебя. Она вышла замуж. И только много позже я понял, что ты — мой сын. Я старался заботиться о тебе, но твой отец… он не отец… не позволил. Я просил отдать тебя мне, он не отдал. Из-за тебя столько времени уделял школе: чтобы ты узнал как можно больше.
— Почему ты не сказал мне, что я твой сын?
— Хотел сказать, но ты всегда убегал от меня, а мне запретили приходить к тебе. Почему ты ненавидел меня, разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Ты убил меня. Твоя мать…
— Замолчи! Я не хочу слушать, какая хорошая и красивая была у меня мать. Когда она узнала, что ждёт меня, она должна была сказать тебе. Почему не сказала?
— Это сложная история…
— А то, что я убил тебя, это не сложная история? Я бы никогда не убил тебя… я рос бы с тобой… и вырос бы другим.
Чуть учащённое дыхание, запах свежести, голос из разных встреч:
— Почему ты всегда убегаешь от меня? Я обидел тебя?
— Я так хочу, чтобы вы с Адрюшей дружили! Почему ты никогда не придёшь к нам? Почему отказался сидеть с Адрюшей за одной партой?
— Ты очень способный и умный. Почему бросил школу? Хочешь, я с тобой позанимаюсь, и ты всех быстро догонишь!
— Поговори со мной, расскажи, что ты читаешь, о чём думаешь? — И эта чёртова улыбка…
У него был родной отец. Отец любил его! И любит сейчас. Вот же, он здесь, повторяет то, что говорил давно, в прошлой жизни, и что, оказывается, сидит внутри всегда, как хроническая болезнь. Детство — сейчас, и всё ещё можно поправить! Не убегать от отца, млеть под его горячей, чуть дрожащей рукой, ощущать энергию незнакомых чувств. Непривычно кривится лицо в улыбке — не тогда, сейчас отец положил руку на голову.
Как получилось, что он превратился в Будимирова? Откуда в нём взялась душащая его злоба, если она не могла быть генетической? В нём текла добрая кровь. Разве злоба и ненависть заразны, как корь?
Он — сын Будимирова.
Он — сын графа!
Они теснятся в нём оба.
Один заставляет его швырять в стены и в окна ботинки, стаканы, стулья. Другой выдавливает из него «папа» — слово незнакомое и слезами застилает день.
Один велит диктовать приказы: заковать в камень город, затянуть небо с солнцем пологом. Другой прижимает к груди руки с клочком клетчатой бумаги, молит:
— Прошу, скажи: «Адриан, я здесь!»
Случившаяся жизнь и не случившаяся.
Убить, задавить, уничтожить.
Не сметь позвать робкими губами «папа!», «Магдалина!». Не сметь дотронуться до волос единственной за жизнь женщины.
Сколько суток длится это раздвоение — «я» против «я».
За «я» Будимирова — город без солнца и деревьев.
За «я» графа лишь голос из небытия, лишь раскосый взгляд Магдалины. Не предполагал даже, что существует нечто такое, не материальное, что нельзя потрогать и уничтожить.
Зашторил окна, отключил телефон: боится оборвать своё вознесение в прошлое.
Они сидели друг против друга много часов, дней. Они говорили друг с другом. Он слушал её, и проявлялся день за днём, прожитый в селе без него. О чём он мог рассказать ей? О том, как его уничтожал Будимиров и как он стал мстить миру за пережитое. Считал: перед ней должен вынуть себя из себя — на её суд. Ни одному человеку в мире не говорил о себе. И тем более не жаловался. А тут жаловался, как жалуются Богу: не может понять, что с ним? Его словно взболтали, в нём сумятица, суета. И только она способна спасти его. Он ждал чуда.
Тот их разговор прервал Ярикин. Привёл к Колотыгину.
Если б не Колотыгин, чудо произошло бы: спасла бы его Магдалина?
— Вернись! — зовёт он её. — Объясни, что со мной случилось в жизни, что сейчас со мной, могу ли всегда видеть открытый тобой свет? Я буду очень внимательно слушать тебя, вот увидишь, я пойму. Если граф — мой отец, значит, он есть во мне, и его много, я хочу познакомиться с ним, какой он был, и с собой, каким я был при тебе. Помоги! Вернись! Объясни! Положи руку мне на голову, улыбнись мне!
— Что прикажете? Вы больны! Врач у двери.
— Приведи её, найди! Живую! Только она поможет…
— Мы обыскали и город, и пригороды, сторожат её и в селе.
— Найди! — Сам себя не узнаёт: просительные ноты.
Граф распахнул руки, зовёт: «Иди ко мне, сынок». Улыбается: «Ты мой сын!», «Ты добрый!»
— Прочь все! — кричит Будимиров. Никто не должен слышать голоса его отца. — Папа! — зовёт он.
Первый раз в жизни он произносит вслух это слово. У него есть отец, папа. Дар Магдалины.
— Ты убил его! — слышит он голос Адриана. — Ты убил нашего отца! Такого отца!
— Нет! — Будимиров вскакивает и несётся в беспамятстве в конец столовой. Он теперь и спит здесь — здесь они с Магдалиной сидели за общим столом, здесь смотрели друг на друга. — Нет! — кричит. — Не убил! Нет! Папа! Вернись!
Кому кричит он: отцу, Магдалине?
Он был богачом. На старте жизни — мать, отец, дед, брат, сестра, Григорий и Магдалина. Его семья. Он мог сидеть с ними за общим столом, радоваться решённой задаче, учиться вместе с ними в университете. Он бы научился улыбаться!
И тётя Алина любила его. Часто приходила к ним, приносила ему и матери подарки. Приглашала в графский дом, говорила, что выучит его музыке, расскажет о картинах. Умоляла его и маму приходить к ним в праздники. А он не шёл.
Сейчас таращит глаза в прошлое и представляет себе, как идёт по залу его отца. Голоса из прошлого: «Рафаэль», «Леонардо да Винчи»… Имена и голоса остались, а что говорят ему отец и тётя Алина о картинах и скульптурах, не помнит, был слишком мал, когда рос там. В его собственном доме.
