Взаимное непонимание усилило межрасовое презрение. Британцы испытывали отвращение к китайскому меню, которое включало змей, черепах, собак, кошек, летучих мышей, только что родившихся крыс (это блюдо называлось «медовые глазки») и сырые обезьяньи мозги. Но они сочли, что китайцы с готовностью станут покупать твид. Китайцы думали, что британцы выглядят, словно дьяволы, воняют, как трупы и, вероятно, имеют перепончатые ступни. Они также считали, что запрет на экспорт ревеня из Кантона может заставить Англию остановиться в развитии через эпидемию запоров.
Кантон был единственным морским путем в самодостаточную и высокомерную вселенную императора Дао Гуана. Иностранцам даже не позволяли заходить в сам город. Их приравнивали к купцам, которые пытались вести дела в Лондоне, только ограничивали им свободу передвижений в Ваппине (Гуанчжоу)[619]. Там они оказывались фактически в тюрьме — на маленькой и приземистой фабрике, напоминающей гетто, между гранитными стенами Кантона и Жемчужной рекой (Чжуцзяном).
Этот широкий водный путь столь же активно использовался, как и Темза под Лондонским мостом. Чжуцзян был «водным миром»[620] сампанов, крытых соломой, быстроходных шхун, плавучих домов с овальными крышами, яликов парикмахеров, лихтеров с бочкообразными корпусами, баржей мандаринов, украшенных флагами, а также красно-черных джонок с одной мачтой и сплетенным из циновок парусом, с полуразвалившимися ютовыми надстройками, деревянными якорями, оснасткой из ротанга и огромными глазами, нарисованными на носу. (Последнее делалось для отпугивания морских змей).
На сорокамильном пути из Кантона к морю река петляла среди серых глинистых ровных участков, заливаемых при приливе и обнажаемых при отливе, мимо зеленых рисовых полей, разделяясь на лабиринт мелких каналов. Один из первых рукавов назывался «Лоб-Лоб-Крик», по нему в роскошно украшенных «цветочных лодках» скользили одетые в шелка проститутки, чтобы удовлетворять похоть[621] иностранных моряков. За этими сделками следили мандарины, которые брали обычную часть прибыли.
В нескольких милях вниз по течению, недалеко от острова Вампо, стояли у причала большие торговые суда. Среди них можно было увидеть плоскодонные, водоизмещением в тысячу тонн, принадлежащие «Ост-Индийской компании». Их украшали флаги с черно-белыми клетками и красно-белыми полосами, которые реяли среди леса мачт, стоек, подпорок и перекладин. С этих судов выгружали хлопок, шерсть, олово, свинец и серебро, а также часы, украшенные драгоценными камнями музыкальные шкатулки и другие редкие вещи и безделушки с часами, которые называли «синг-сонг».
Но основной поток судов шел между укрепленными защитными полосами, известными, как «Челюсти Тигра», а затем выливался в широкую дельту, охраняемую португальским анклавом Макао и скалистым часовым Гонконгом. Британские купцы оказывались словно бы засаженными в бутылку в единственном порту Кантоне, с жарким малярийным летом и влажными ревматическими зимами. Они подвергались ограничениям, вымогательствам и унижениям, постоянно имели разногласия и не ладили со своими хозяевами. Местные жители плевались, гикали, свистели, а также жестами ясно показывали, что они презирают, смеются над ними и ненавидят «заморских чертей» («фан Ки»).
Дела ухудшились, когда «Ост-Индийская компания» лишилась монополии на торговлю с Китаем в 1834 г. Частные торговцы сражались с муссонами на быстрых новых трехмачтовых клиперах, которые считались лучшими судами в мире[622]. Они начали перевозить беспрецедентные количества опиума из Индии.
Обычно капитаны не хотели сами заниматься контрабандой. Поэтому недалеко от китайского берега они переправляли ящики из мангового дерева (к 1840 г. — сорок тысяч, и в каждом из них было по сорок коричневых брусков опиума размером с человеческую голову) на узкие обтекаемые суда, известные под названиями «взлетающие драконы» или «быстрые крабы»[623]. На них было по три мачты, в также пятьдесят или шестьдесят весел. Они передвигались быстро, несмотря на тяжелое вооружение и железные сетки, спроектированные для защиты от пушечных ядер. Поговаривали, будто у них есть «приклеенные крылья»[624]. Экипажи состояли их жителей Кантона, живущих в лодках, которых называли «паразиты на земле, настоящие драконы на воде»[625].
Китайцы платили британцам за опиум серебром, тем же самым металлом, которым сами британцы платили китайцам за их собственный «наркотик», вызывающий сильное привыкание — чай. Он стал «жизненной необходимостью»[626] в Британии, где ежегодно потреблялось тридцать миллионов фунтов чая на сумму свыше 2 миллионов фунтов стерлингов.
Поэтому весы для драгоценных металлов, которые сильно кренились в сторону Китая до 1830-х гг., теперь склонялись в пользу Британии. По словам одного памфлетиста того времени, это позволяло Индии «увеличить в десять раз потребление британских товаров, поддерживать огромное здание британской власти на Востоке и, путем операций по обмену и переводу денег за чай и другие китайские продукты, вливать огромную прибыль в британское казначейство. В результате британская нация ежегодно получала шесть миллионов»[627].
Чайные пошлины составляли десятую часть национального дохода, достаточную для финансирования половины Королевского ВМФ. Сами британцы в виде стимулятора использовали черный чай «конгоу», в то время как китайцы травились маком.
Опиум, известный, как снотворное, египтянам, грекам и римлянам, имел много свойств. Он мог действовать, как болеутоляющее, успокоительное, афродизиак, продлевал эрекцию и эякуляцию. Опиум возбуждал воображение тех, кто, подобно Томасу де Куинси, погружался в «пропасть божественной радости»[628].
Британцы, которые позволяли свободную продажу опиума дома, явно не относились к наркотику серьезно. Они утверждали, что жалобы Пекина на его разлагающее и развращающее действие являются ложными и скрывают страхи перед усилением британской мощи и потерями китайского серебра — «идола их истинного поклонения»[629]. Англичане одобрительно сравнивали действие опиума на китайцев с действием джина на своих соотечественников. Некоторые даже заявляли: «Опий осуществлял важную миссию успокоения китайца и погружения его во временное забытье». Человек забывал о зле, которое его окружало, о проблемах, которые ему досаждали. Наркотик «вводил в заблуждение его душу при помощи видений Рая, где бегают жареные щенки и крысы; где можно есть птиц прямо из гнезд, а у всех женщин маленькие ступни»[630].
Это обман и ложь. Бёрк справедливо осуждал торговлю опиумом, которую называл «контрабандной авантюрой», а также «большим позором для британцев в Индии»[631]. А доктор Арнольд из Регби сказал: навязывание наркотика Китаю было «национальным грехом самого большого из возможных размаха»[632].
Обычно опиум давал ужасающие последствия для потребителей. Они страдали от расстройства пищеварения, истощения, крайней худобы, вялости и апатии. Кожа становилась бледной и землистой, зубы чернели, мозг затуманивался. Под конец наркоманы превращались в «ходячие скелеты»[633].
Более того, от зависимости было не избавиться без «извиваний всем телом, пульсирующей боли, учащенного сердцебиения и чувства разбитости всего тела». Это испытал де Куинси[634].
