На самом деле лорд Соме, зять Уинстона Черчилля, который согласился занять этот пост, обеспечил сочетание дипломатической учтивости и светскости с военной прямотой и грубоватостью. Его задачей было наблюдение за выборами, которые решат судьбу Зимбабве. Он признавал в своей неподражаемой манере, что они едва ли пройдут без насилия. Африканцы, говорил Соме, не ведут себя, как жители маленького Пэддлетона-он-Марш: «Они, не задумываясь, вставят палки друг другу в одно место, и будут делать друг другу гадости и мерзости»[3382].

Как жаловались Смит и Нкомо, произошло достаточно случаев запугивания и даже террора. Но Соме отказался отменить выборы, на них победил Мугабе, притом — с большим отрывом. Он собрал 63 процента голосов жителей страны. Сомнений в результатах не оставалось. Поэтому 17 апреля 1980 г. африканцы праздновали то, что их новый лидер назвал «днем рождения великого Зимбабве». Британия теперь навсегда ушла из Африки, причем менее дискредитированная, чем Португалия в Анголе, не говоря уже про Францию в Алжире. Страна испытывала ощутимое облегчение.

Через девяносто лет колониальная мечта Родса, давно ставшая ночным кошмаром, испарилась. Хорошо это или плохо, но чернокожие Родезии стали теперь хозяевами собственной судьбы. Белые Родезии едва ли показали хороший пример демократии. Южная Африка осталась последним бастионом апартеида.

Как выразилась лондонская «Таймс» (эхом повторяя знаменитое прощальное слово Ричарда Никсона), у мира «больше не осталось лягающейся имперской и расистской Британии»[3383]. Но многие британцы испытывали острую ностальгию по погибшей империи, а некоторые страстно желали восстановить ее славу, как Карл Великий возродил величие Рима. В кабинете премьер-министра в Палате общин царило настроение меланхоличного негодования, когда он с коллегами-консерваторами собрались у телевизора, чтобы посмотреть, как «Юнион Джек» спускают на Доме правительства в Солсбери, и услышать последние аккорды сигнала горна «вечерний отбой». «Бедная королева! — воскликнула миссис Тэтчер. — Вы осознаете, какое количество колоний отсоединилось от Британской империи с тех пор, как она взошла на трон?»[3384] Железная Леди заплакала.

Если вспомнить Рим, то там колесо фортуны поворачивалось медленно. Но, как говорил Гиббон, его ужасающее вращение увело город и империю с высоты величия, «похоронив их в общей могиле»[3385]. Великобритания выжила, но ее империя, хотя и не разрушилась полностью, исчезла с поразительной скоростью. Между 1945 и 1965 гг. количество людей, находившихся под колониальным правлением Британии, уменьшилось с семисот миллионов до пяти. За время жизни одного поколения примерно двадцать шесть стран, составлявших основную часть Британской империи, стали независимыми.

Несколько факторов, которые уже упоминались, помогли ускорить этот крах. Это потеря престижа в Азии, сопровождавшаяся послевоенной милитаристской слабостью, появляющийся национализм в колониях, мировое противостояние империализму и его отступление на почти всех фронтах, такие провалы, как Суэц, скандалы вроде того, что связан с лагерем Холла, возвращающийся в Соединенное Королевство экономический кризис, его сближение с Европой, демократические предпочтения благополучия у себя в стране, а не подъема за рубежом. Но какими бы ни были причины, многие патриотично настроенные британцы сожалели, что с карты мира так быстро уходят такие большие куски, окрашенные в красный цвет. [Как правило, в СССР Британия и ее владения помечались зеленым. — Прим. ред.] Они оплакивали потери, считая их серьезным национальным унижением. Патриоты осуждали это, как мерзкое пятно на своей мужественной и сильной нации. Они проклинали это, как бесславное предательство очевидной судьбы Альбиона.

Министры и чиновники делали все возможное, чтобы заклеймить каркающих пессимистов, обвиняя их в анахронизме и реакционности. Те, кто жаловались, что «мы продаем империю», отрекаясь от наших обязанностей, что «мы увлекаясь политикой стремления избежать трудностей», являлись, как правило, пожилыми джентльменами с колючими седыми усами, сидевшими в удобных креслах в клубах. Так выразился бывший глава Министерства по делам колоний сэр Джон Макферсон в 1960 г.[3386]

Это было очень меткое замечание, ведь усы исчезали столь же быстро, как и империя. Они не считались обязательными в армии уже в 1916 г., когда король издал указ, позволяющий брить верхнюю губу. Есть предположение, что эти изменения ввели ради принца Уэльского, у которого плохо росли волосы на лице[3387]. Но, судя по словам его секретаря, генерал сэр Невилл Макрели отдал этот приказ, поскольку сам очень не любил свои усы, которые «торчали во все стороны, напоминая небольшие щетки, используемые кухарками и другими людьми для чистки сковородок». Как бы то ни было, усы определенно вышли из моды к 1950-м. Они стали темой шуток благодаря Чарли Чаплину и Граучо Марксу. Они же стали международным символом «злодейства»[3388] благодаря усам-«щеточкам» у Гитлера, и «большим смеющимся тараканам» под носом Сталина. В Британии их рассматривали, как признак полковника Блимпа, знак определенного склада ума. [Полковник Блимп, всегда готовый к прошедшей войне, был персонажем политических карикатур в 1930-е годы. — Прим. перев.] Например, в романе П.Г. Вудхауса. написанном в 1954 г., говорилось о «легком дымке растительности»[3389], который культивировал Берти Вустер, чтобы приобрести «колдовской» вид. Но усы заклеймил Дживс, безупречный арбитр моды, назвав их «темным пятном, напоминающим густой индийский острый суп с пряностями»[3390].

Если серьезно, то сэр Джон Макферсон повторил принятую защиту «эволюции империи в Содружество»[3391]. Ббритания просто завершала (несколько ускоренным темпом) преднамеренный процесс опекунства, а ее колонии развивались от состояния опеки к свободе. Если Макферсон правильно говорил о «большой Британии», как о самоликвидирующейся сущности, то добавил чрезвычайно благоприятный блеск к тому, что называлось «паническим бегством из империи»[3392]. В конце 1950-х, когда он был ведущим чиновником Министерства по делам колоний, этот человек в частных беседах выражал отчаяние от грядущей перспективы превращения своего ведомства в «департамент скал и островов»[3393].

Казалось, Соединенному Королевству самой судьбой предназначено сохранить примерно двести разбросанных по всему миру маленьких зависимых территорий. Внутри страны и за границей враждебно настроенные обозреватели считали их кусками дискредитировавшего себя мирового порядка, пылью после взрыва системы. Они являлись (особенно — для американцев) остаточными символами четырех столетий стяжательства и наживы. Франклин Д. Рузвельт укорял из-за этого Черчилля в 1944 г., сказав: премьер-министру придется приспосабливаться к новому периоду, который начался в истории планеты. Президент предупреждал своего госсекретаря, что «британцы будут захватывать землю в любом месте в мире, даже если это просто скала или песчаная отмель»[3394].

Некоторые британцы действительно ценили стратегически ценные или привлекательные из-за чего-то иного остатки имперской власти. Ведь даже атомные частицы бывшей славы могли стать гранулами фундамента будущей мощи. Вскоре после своей речи о «ветре перемен» Гарольд Макмиллан решил: «Нам нужны только наши Гибралтары»[3395]. Цепь плацдармов, соединенных по воздуху и морю, становилась современным способом поддержания влияния Британии в мире. Их можно легко охранять. Ими окажется дешево управлять. С местным населением возможны лишь мелкие осложнения.