На самом деле у Смита ни в коей мере не истощилась типичная для Гладстона способность к увиливанию. Как он сказал во время квази-черчиллевского выступления по радио, это «был не конец и даже не начало конца — возможно, конец начала»[3370].
Сильно расхваливаемый прорыв Киссинджера оставил Смиту достаточно места для маневров. Он подчеркнул свою преданность ответственному правлению большинства. Больше не было препятствий для развития.
Лидеры националистов не одобрили сделку. На самом-то деле Мугабе и Нкомо, которые сформировали беспокойный альянс под названием Патриотический фронт, в октябре 1976 г. отказались отдать приказ о прекращении огня, пока не получат контроль над временным правительством. Так что конференция, которая проводилась под эгидой британцев в Женеве с целью введения в действие предложений Киссинджера, не решила ничего. Закончились ничем и дальнейшие усилия нового министра иностранных дел, Дэвида Оуэна, который, судя по всему, видел себя инспектором манежа в странном дипломатическом зверинце. Он характеризовал Смита как шакала, Форстера — как гиппопотама, Нкомо сравнил со слоном, а Мугабе — с пантерой. Для осложнения метафоры американский орел кружил над головами, и Оуэн не был уверен, не зарычит ли британский лев.
Мугабе считал, что нельзя ничего решить без «яростной и кровавой войны», чем обеспечил ответ. Он заявил репортерам: «Доктор Оуэн не смог убедить нас, что Британия находится в положении, позволяющем произвести переход власти к народу Зимбабве»[3371].
Смит с таким же пренебрежением говорил о британском «странствующем цирке». Он сосредоточился на разделе африканской оппозиции, достиг соглашения с ее самым сговорчивым представителем, епископом Музоревой. Так был создан черный марионеточный режим, что требовало кое-каких уступок и большого количества убеждения. В 1977 г. задача Смита стала сложнее из-за «распространения терроризма по всей стране»[3372]. Партизаны тысячами бушевали в провинциях, атаковали города и даже угрожали небесам — в конце концов, они сбили два самолета «Виконт» при помощи ракет «SAM-7». Война обходилась по 500 000 фунтов стерлингов в день (четверть всех трат правительства), экономика лежала в руинах. Несмотря на строгий контроль за эмиграцией и обменом, 1 500 белых в месяц шли «желтым путем» или «куриной тропой». Поэтому Смит испытал облегчение, когда в марте 1978 г. Музорева подписал так называемое Солсберийское соглашение. В теории по нему вводилось правление большинства, открывая Родезию тому, что Гиббон называл «неудобствами дикой демократии»[3373]. На практике белые сохраняли скрытый контроль. Смит отступил, чтобы оставаться на своем месте.
Обман становился все более очевидным в течение следующего года. Смит мало что делал для облегчения расовой дискриминации. Партизанская война усилилась, а он тем временем углубил недоверие между черными лидерами, попытавшись (что не удалось) отсоединить Нкомо от Мугабе. Наконец Смит одобрил новую конституцию, которая дала африканцам большинство в парламенте (хотя один чернокожий получал один голос, а один белый — два голоса). Но удержалась власть европейцев над судебной системой, полицией, гражданской службой и вооруженными силами.
Музорева, который считал себя африканским Джорджем Вашингтоном, был проклят собственными сторонниками за принятие такого положения вещей. Мугабе назвал епископа «Бее-Бее — черной овцой», поскольку он постоянно следовал за своим белым хозяином. Однако во время всеобщих выборов, на которых разгорелась ожесточенная борьба, Музорева получил две трети голосов и пятьдесят одно из девяноста двух мест в парламенте. Так что 1 июня 1979 г. он стал премьер-министром нового государства Зимбабве-Родезия.
Афро-английское имя поносили почти все. Смит написал в своем дневнике: когда Музорева прибыл в свою официальную резиденцию, он выглядел, «словно пестрый петух, драчун-коротышка. Он сидел на фургоне со впряженными волами — копии тех, которые использовала колонна первопроходцев, когда они оккупировали страну в 1890 г. Я сжался и закрыл глаза. Музорева и его предки даже не изобрели колесо ко времени появления белого человека!»[3374]
Новый британский премьер-министр, Маргарет Тэтчер, относилась к правому крылу «тори», которые инстинктивно предпочитали белую Родезию. Поэтому она вполне могла симпатизировать этим чувствам. Железная Леди определенно не доверяла черным националистам и их требовательным приспешникам из Содружества. Она любила говорить, что аббревиатура «CHOGM» (встреча глав правительств стран Содружества) на самом деле расшифровывается иначе и означает «обязательные подачки жадным попрошайкам»[3375].
Однако министр иностранных дел при миссис Тэтчер, лорд Каррингтон, который нацелился отказать в признании правительству Музоревы, обратил ее в свою веру, хотя премьер сделала это неохотно. Каррингтон заявлял: это правительство ложное и незаконное, оно гарантирует лишь продолжение гражданской войны, которая уже стоила двадцать тысяч жизней. Великобритании следует придерживаться той же линии, что и США. Американский президент Джимми Картер, выступал за достижение расовой справедливости.
Однако Каррингтон предложил премьер-министру шанс для деколонизации без американской помощи, шанс найти собственный путь из Африки. Пресса Замбии клеймила Тэтчер, называя ее расисткой. Она прибыла на августовскую конференцию стран Содружества в Лусаке в черных очках, уверенная, что ей в лицо плеснут кислотой. Но на самом деле ее приветствовали радостными возгласами, и изменение позиции Маргарет Тэтчер стало триумфом. Миссис Тэтчер объявила, что «полностью выступает за настоящее правление чернокожего большинства в Родезии»[3376]. Она танцевала с Каундой, называя его «дорогим и милым человеком»[3377]. Замбийский президент объявил: «Железная Леди принесла луч надежды на темный горизонт».
Жители Замбии стали свидетелями «апофеоза благословенной Маргарет», как сообщал репортер «Дейли телеграф». Он сказал, что они не удивились бы, если бы увидели, как ее самолет, направляющийся домой, «тянет в небо херувим»[3378].
Так осенью 1979 г. в Ланкастер-хаусе произошла последняя встреча всех заинтересованных сторон. Мугабе участвовал только потому, что Машел угрожал закрыть базы его партизан в Мозамбике. Но он заставил обратить на себя внимание, поскольку был очень хорошо образован, безжалостно умен и неприятно несносен.
Мугабе мог вызывать обиды и разногласия. «Именно мы освободили Родезию, — заявил он лорду Каррингтону. — Вы сейчас просто вмешиваетесь, чтобы воспользоваться нашей победой»[3379].
Этот укол оказался болезненно близким к истине. Но Мугабе сделал вывод, что может обеспечить долгую власть через урны для голосования. Бросая вызов плакатам с надписями «Повесить Каррингтона», которыми размахивали лоялисты-«тори», поддерживавшие режим восставших, министр иностранных дел потратил много недель на обеспечение соглашения. Он изолировал Смита, который считал себя преданным участниками собственной делегации, готовыми пойти на компромисс, и с горечью (но без иронии) рассуждал об афоризме Цицерона: «Страна не может пережить предательства изнутри»[3380].
Каррингтон добился прекращения огня от Нкомо и Мугабе, хотя его никогда не соблюдали в полной мере (даже несмотря на прибытие английских войск). Он заставил Музореву, ослабленного диетой из моркови и картофельно-лукового супа, единственной еды, которую он посчитал съедобной в своей гостинице, уступить британскому губернатору. «Правда? — спросил Нкомо. — А у него будет плюмаж и конь?»[3381]
