Палмерстон, щеголь периода Регентства, который доминировал в большинстве правительств раннего периода викторианской эпохи, оставаясь премьер-министром большую часть времени до своей смерти в 1865 г., в молодости имел кличку «лорд Купидон». Это было отданием должного его любвеобильной натуре. Правда, Палмерстон не всегда мог оставаться в рамках приличий. В 1837 г. он попытался совратить (возможно, даже изнасиловать) одну из фрейлин в Виндзорском замке. Из-за этого у него начались серьезные проблемы с девственной королевой. Монархиня не одобряла и тот своевольный и властный способ, которым Палмерстон вел международные дела.
Он был знатной особой из «вигов», склонялся к популизму, негодовал из-за монаршего вмешательства, восстановил против себя принца Альберта и посоветовал монархине ограничить международную корреспонденцию семейными сплетнями. Палмерстон столь же резко обходился со своими коллегами по кабинету, которые часто приходили в ужас от яростности его высказываний, от опрометчивости и необдуманности его поведения. В роли премьер-министра лорд Мельбурн начинал многие предложения в своих письмах министру иностранных дел словами: «Ради Бога, не надо…»[607]
Однако британскому электорату нравилась резкая манера обращения «лорда Пемзы» с чужестранными монархами и влиятельными лицами. Среди других он оскорбил папу, который так хвалил светское правление, что, как предполагал Палмерстон, «не стал бы открывать ворота Рая, пока не сможет устроить какой-то маленький ад на земле»[608].
Кроме того, Палмерстон оскорблял людей, позволяя военным оркестрам играть в парках по воскресеньям. Священнослужители жаловались, что он «относится к небесам, как к иностранной державе»[609].
Палмерстон был неизлечимо фривольным, но и чрезвычайно трудолюбивым, и неистово патриотичным. «Панч» писал, что он никогда не спит, хотя иногда «кладет голову на заряженную пушку»[610].
Эдвард Булвер-Литтон, автор «Последних дней Помпеи», говорил о Палмерстоне, как об «испорченном ребенке мамы Англии»[611]. Когда у него бывает вспышка раздражения, он бьет всю посуду, а мама с гордостью говорит о его характере.
Палмерстон был бойким, лихим, щегольским, жизнерадостным, веселым и оптимистичным, сочетал в себе патрицианское презрение к шумным народным протестам и ругани с беспутной склонностью к игре на создание общественного мнения. Он олицетворял «человека с зонтиком на верху омнибуса». Премьер добавлял, что общественное мнение «обладает большей силой, чем бросок кавалерии или грохот артиллерии»[612].
Палмерстону никогда не аплодировали громче, чем когда он заставил Грецию выплатить компенсацию иберийскому еврею Дону Пацифико, который претендовал на британское гражданство, поскольку родился в Гибралтаре, за ущерб, нанесенный его собственности в Афинах во время антисемитских выступлений. Завершая бравурную парламентскую защиту своей дипломатии канонерок в 1850 г., Палмерстон выступил с памятным заявлением о том, что «как римлянин в старые времена оставался свободным от унижения, когда мог сказать «я — римский гражданин», так и британский подданный, в какой стране он бы ни находился, должен чувствовать уверенность: внимательный глаз и сильная рука Англии защитят его от несправедливости и зла»[613].
Менее известна эффектная концовка речи Маколея в Палате общин, которая прозвучала раньше речи Палмерстона на целое десятилетие. Он тоже прославлял достижения своей страны в том, что «имя англичанина стало столь же уважаемым, как когда-то было имя римского гражданина»[614].
Маколей в то время являлся военным министром, он пытался оправдать политику Великобритании в отношении Китая. Это привело к Опиумной войне (1839—42 гг.), характерному примеру драчливости и неуживчивости Палмерстона. В результате она дала небольшую прибавку территории и большой прирост влияния Британской империи.
Целью войны, по словам оппозиции, была защита британских дельцов, занимающихся незаконной торговлей наркотиками. Это деморализовало бесчисленное количество китайцев. В ответе Маколею молодой У.Ю. Гладстон сказал: Англию уважали из-за ее флага, который всегда реял над делом справедливости, но война за оборону этого «позорного контрабандного трафика» покрыла всю страну позором[615]. Он даже предположил: поскольку у китайцев не было оружия, способного изгнать врагов, они вполне могут пойти на отравление британских колодцев.
Палмерстон использовал это неуместное замечание в своей собственной речи, добавив: задачей его страны не является сохранение «нравственности китайцев, которые склонны покупать то, что другие люди склонны продавать им»[616]. Но правильно сохранять законный бизнес и законную собственность британских купцов в Кантоне.
Расширение торговли, как считал министр иностранных дел, было равноценно продвижению цивилизации. С точки зрения Пекина все обстояло как раз наоборот. Это был спорный вопрос между незрелой Британской империей и древней Поднебесной империей. Большая ирония заключалась в сердце их долгой борьбы: каждая империя считала другую полностью варварской.
Китай, где Конфуций учил философии, когда Рим еще был деревней, где порох изобрели, когда в Европе еще было средневековье, где Хубилай-хан царствовал над крупнейшей империей из когда-либо виденных, когда Эдуард I сражался с разъединенным королевством, теперь казался британцам безнадежно отсталым. Им восхищались на Западе в период Просвещения, когда на пике была мода на китайские безделушки. Но в дальнейшем его предали презрению за континентальную замкнутость, так называемую ментальность Великой Стены.
Срединное царство отвергало все попытки завязывания отношений Британией после первой дипломатической миссии, возглавляемой лордом Макартни в 1793 г. В отчетах этого знаменитого посольства китайцы представлены, как очень вежливые и гостеприимные деревенщины, которые плюют на ковер и открыто ищут на теле паразитов, коих затем со смаком съедают. Они не смогли осознать ценность английских подарков, врученных учтивому и обходительному, но безжалостному восьмидесятилетнему императору Цян Луну. Карету никогда не использовали, потому что Сын Неба не мог сидеть ниже своего кучера. От механического планетария отмахнулись, как от глупой игрушки, карту мира отвергли на основании того, что Китай там изображен слишком маленьким и не в середине. [Картографические претензии оказывались почти такими же обычными, как расовые. В центре Средиземноморья Рим был главой мира. Средневековые христиане, чьи географические карты геометрически имели форму буквы «Т» внутри «О», ставили Иерусалим в центре мира. Британия стала гордиться своим положением с 1767 г. Тогда «Морской альманах» установил Гринвич первым меридианом долготы. Это получило международную ратификацию в 1884 г. Имперские картографы, пользуясь меркаторской проекцией, увеличивали размеры Соединенного Королевства. В 1944 г. американцы призвали к тому, чтобы их карты отражали новое распределение сил, поставив США географически в центр мира. — Прим. авт.]
«Непроницаемые жители Поднебесной»[617] были невыносимо покровительственны по отношению к большеносым, краснолицым и одетым в обтягивающие одежды «варварам». Макартни и лорд Амхёрст, который последовал за ним в Запретный Город в 1816 г., явно не знали, как себя вести, потому что отказывались низко кланяться его императорскому величеству. Такие неотесанные посетители не могли понять: Срединное царство, которое властвовало от Каспийского моря до архипелага Рюкю, от озера Байкал до Бенгальского и Сиамского заливов, было «единственной цивилизацией под небом»[618]. [Географические упоминания о Байкале и Каспии — это видение исключительно автора книги. — Прим. ред.]
