Покорение и подчинение африканцев было столь же очевидно и в городских джунглях — например, в Найроби. Это особенно ощутили 97 000 африканских военнослужащих, которые вернулись с войны. За морем они сражались за свободу рядом с белыми солдатами, а дома столкнулись с репрессиями из-за черного цвета кожи. Расовые предрассудки были включены в законы. Например, если белый мужчина совершал половой акт с чернокожей женщиной, его не ждало наказание. Если же чернокожий мужчина занимался сексом с белой женщиной, его следовало вешать.
В отличие от Танганьики, подмандатной территории, где различные расы свободно общались, Кения наложила запреты по цвету кожи. Были разделены почты, больницы, школы, церкви, кинотеатры, железные дороги и туалеты. Африканцев и азиатов не пускали в гостиницы, бары, рестораны и ряд других мест, включая кабинки для голосования. Конечно, клубы «были строго для европейцев, причем не для всех европейцев»[3085]. Жокейский клуб даже отказал в просьбе одному губернатору сделать Ага-хана временным членом.
Найроби к 1950 г. стал процветающим городом с населением почти в 150 000 человек, но он являлся памятником развития «по расовым линиям»[3086]. Дом правительства сэра Герберга Бейкера на вершине горы представлял собой огромный особняк с дендрарием и большими винными погребами. Он выходил на роскошные западные пригороды с теннисными кортами и бассейнами на каждом углу. В квартале, где располагались различные учреждения, стояли бунгало с колонами и портиками среди георгинов и гладиолусов. Коммерческий центр, построенный примерно тогда же, был сделан из бетона и стекла.
Азиатские кварталы выглядели убогими в сравнении с европейскими. Восточный базар состоял из ветхих и засиженных мухами лавок. Там пахло потом, дымом, навозом, дешевой рыбой и всякими отбросами. Более того, места проживания африканцев оказались самыми шумными из тех, которые Марджери Перхам назвала «тропическими Ист-Эндами»[3087].
Во время визита в Найроби в 1950 г. Феннер Брокви вызвал негодование поселенцев, разместившись у африканцев. Он сообщил министру по делам колоний о четком разделении участков между тремя расами. «Меня везли по жилому району Мутайга — долине, по обеим сторонам которой растут деревья. Среди них можно увидеть вызывающие очарование глубокие спуски к петляющей реке. Там стоят красивые дома, в окружении больших садов, где ярко цветут цветы… Ни одному африканцу не позволено иметь дом среди красот Мутайги. На следующий день я отправился в жилые кварталы Найроби, которые отданы африканцам… Деревьев там нет, земля голая и плоская, покрыта грубой коричневой травой. Посещая эту унылую местность, я смог понять горечь африканцев, которые сопровождали меня. И, показывая на покрытые лесом возвышенности, где живут европейцы, они спрашивали, почему их обрекли на жизнь среди этой пустоши…»[3088]
Брокви стал предшественником Франца Фанона, который отмечал в своем классическом обвинении колониализма, «Несчастные на этой Земле» (1961): «Взгляд, который местный житель обращает на город поселенцев, полон вожделения и зависти. Он выражает мечту о владении всем этим»[3089].
Такие мечты отражали кошмар африканских поселков из бараков и лачуг.
В темных городских массивах Найроби из камня, бамбука, дерева, олова, картона, пропитанной смолой мешковины и рифленого железа, люди могли спать по четырнадцать человек в комнате. Веранды, ящики и прочие пустые упаковки, брошенные, сломанные автобусы тоже использовались для сна. Они были переполнены. Вода поставлялась в недостаточных количествах, длинные очереди выстраивались перед закатом у водонапорных труб. Санитарное состояние оказалось ужасающим, на тысячу человек имелся, возможно, один общественный туалет. Процветали болезни.
Лишь немногим удавалось вырваться из нищеты, хотя большинство горожан были кикуйю — трудолюбивыми и предприимчивыми людьми, которых белые называли «кенийскими евреями». (Такое описание не считалось лестью этой национальности). Безработица была очень сильной, заработная плата — самой низкой в империи. Африканцы за равную работу с европейцами получали лишь одну пятую часть европейского заработка. Детский труд был распространен повсеместно, поскольку ходить в школу для африканцев считалось необязательным, а детям требовалась еда.
Стоимость жизни все время увеличивалась. Между 1939 и 1953 гг. цена на маисовую муку поднялась на 700 процентов, а к 1948 г. лишь немногие африканцы в Найроби ели больше одного раза в день[3090]. Только меньшинство могло себе позволить приличную одежду, большинство оборачивалось одеялами или носило рваную и ношеную одежду европейцев.
Африканцев часто терроризировали преступники, которые орудовали на улицах вооруженными бандами. Им не давали покоя и силы охраны закона. Полицейские проверяли пропуска, квитанции об уплате налогов, осуществляли выселение, обеспечивали соблюдение различных указов — например, по продаже спиртного, которое было запрещено для африканцев. Часто вымогались взятки, которые заменяли штраф или порку. К женщинам относились как к проституткам, а к мужчинам — как к бродягам. Тех, кого подозревали в наличии венерических болезней, публично осматривали на Бахати-роуд. Белые редко заходили в «черный зоопарк»[3091], что они иногда объясняли, замечая: «Рим строился не один день»[3092].
На самом деле африканцы оставались в целом невидимыми для европейцев. На них обращали внимание, чтобы унизить, чтобы заставить прекратить смеяться, сбить с головы головные уборы и заставить склонить головы. Иногда, как писал глава профсоюза луо Том Мбойя, белые миссионеры даже настаивали, чтобы чернокожие, отправляющиеся в церковь, ерошили волосы и приходили босыми. Африканцы отвечали на расовую дискриминацию в таких масштабах, повторяя одно слово: «ухуру» — «свобода»[3093].
Вскоре стало очевидно, что Национальный союз африканцев Кении, основанный в качестве партии умеренных националистов в 1944 г., чтобы занять место запрещенной Центральной ассоциации кикуйю Гарри Тхуку, не может завоевать «ухуру». Этой цели противились сверху.
Сэр Филипп Митчелл, губернатор с 1944 по 1952 гг., верил: Британии не следует давать незрелому африканцу «излишнюю степень свободы от контроля, пока он не будет готов к этой свободе»[3094]. Митчелл был консерватором с репутацией либерала, приобретенной, когда он выступал за создание многорасового общества в Восточной Африке. Но даже это было реакционной концепцией в том виде, в котором он его представлял. Ведь губернатор считал, что у различных этнических групп должна быть «доля и жизненно важный интерес в соответствии с их нуждами и способностями»[3095]. Поэтому только европейские поселенцы могли улучшить землю и направлять местное население Кении на путь истинный «из состояния первобытной необразованности и дерзости»[3096]. Митчелл считал, что в этой задаче им должны помогать назначенные британцами вожди в резервациях, а не городские политики, которых он считал агитаторами, создающими различные проблемы.
Губернатор был умен, ясно и четко формулировал свои мысли, был резким человеком и обладал яростным боевым духом соперничества. Он хотел закончил свою карьеру пэром, женившись на той, которая стала первой женщиной, победившей его в игре в гольф. Митчелл утверждал, что прогресс идет благодаря сельскохозяйственным мерам и другим мерам, улучшающим быт. Поэтому он часто применял в Кении старомодную колониальную политику.
