По мере увеличения африканского населения в период между двумя войнами, голод к земле вызвал настоящий голод. 90 процентов новобранцев из кикуйю были отвергнуты армией, поскольку страдали от плохого питания. Давление на почву усиливалось, ее плодородность уменьшалась, эрозия была такой ужасающей, что краснозем с гор Кикуйю, уносимый рекой Тана, оставил пятна в Индийском океане на расстоянии двадцати пяти миль от берега. Поселенцы обвиняли 200 000 скваттеров на своих фермах за то, что едят «сердце нашей земли»[3076]. С молчаливого согласия правительства они все больше усложняли условия жизни скваттеров, добавляя им работ, уничтожая их скот и превращая их из арендаторов в крепостных.
Во имя охраны природы и рационального природопользования администрация Найроби тоже использовала принудительные меры и физическое давление на «местные резервы». Например, в 1938 г. она попыталась снизить выбивание пастбищ скотом в районе Мачакос, к югу от столицы, путем вынужденной продажи 22 500 голов скота камбы. Много скота купили белые поселенцы по сниженным ценам. Это привело к яростным протестам. Поэтому боевые ряды уже выстроились для внутренней борьбы перед началом мирового конфликта. А он сам по себе усилил этнические разногласия в Кении.
Это произошло из-за того, что поселенцы стали гораздо сильнее во время войны. Ранее Великая депрессия ударила по ним. Многие полагались на государственные субсидии, чтобы продолжать заниматься своим бизнесом — выращиванием экспортных культур, кофе, чая и сизаля. В отличие от них у африканских крестьян и скваттеров дела шли хорошо. Они использовали современные плуги и мотыги для обработки большего количества земли, поставляли дешевые товары типа маиса на внутренний рынок.
Война изменила это положение вещей. Поселенцы могли выгодно продать все, что производили. Поэтому они выкупили свои закладные, пытались улучшить и механизировать поместья. Часто это налагало дополнительные расходы на скваттеров. Колонизаторы образовали соединения индивидуалистов, а то и эксцентриков, которые могли завтракать розовым джином или подать гостям обед из яичницы-болтуньи и гадюки обыкновенной. Как писал один чиновник, они составляли «ряд европейских племен»[3077], столь же отличных друг от друга, как африканские.
Колонизаторы принадлежали к разным клубам, охотились с конкурирующими стаями. Поселенцы преследовали противоречащие друг другу цели. Например, фермеры, занимающиеся земледелием, полагались на скваттеров. А те, кто разводил на ранчо скот, хотели от них избавиться. Однако всех объединяла примитивная нацеленность контролировать «неотесанных дикарей», которые могли превратить Кению во «вторую Либерию»[3078].
Им это удавалось через местные советы (которые получили власть над скваттерами в 1937 г.) Административные посты, которые освободились из-за недостатка мужчин в военное время, заполнялось колонистами. Поэтому правительство в Найроби, которое ранее представлялось внешне бесстрастным, в гораздо большей степени стало отождествляться с интересами поселенцев. Оно назначало «местных вождей», которые с готовностью сотрудничали с ним. Африканцы отделялись от своих номинальных лидеров, причем так резко, что это подстрекало к гражданской войне.
Администрация обеспечивала систему налогообложения и регулирования торговли, отдававшую предпочтение белым. Она сильно давило на чернокожих фермеров, указывая, что сажать, как выращивать и где продавать. По словам главного комиссара по делам местного населения, организация продажи маиса в Кении была «самой явной, бесстыдной и основательной попыткой эксплуатации народа Африки из известных с тех самых пор, как Иосиф собрал всю пшеницу в Египте»[3079].
Правительство поддерживало выселения. Во время войны применялись различные схемы — например, перемещение 11 000 скваттеров, которых изгнали из долины реки Рифт в суровую и унылую местность с вертикальными обнажениями породы, прилегавшей к бамбуковому лесу. Эти места известны под названием Оленгуруоне. Скваттеры тут же заявили о собственности на это место. Они отказались от указов бюрократов и начали долгую, ожесточенную и обреченную на провал борьбу с целью утвердиться там и заставить принять их претензии на землю. В 1944 году африканцы дали первые кровные клятвы в солидарности.
Примерно в то же самое время Джордж Найтингейл из Министерства сельского хозяйства (но не сидевший в самом Министерстве, а работавший на местах) возглавлял менее известную, но столь же неудачную программу в Килифи, к северу от Момбасы. Предлагалось выделить бывшим скваттерам участки земли в размере двенадцати акров для выращивания кокосов, орехов кешью, масличных пальм, бананов, апельсинов, лимонов, грейпфрутов и маниоки. Судя по отпечатанным на машинке мемуарам Найтингейла, губернатор лично заверял африканцев: «Через три года они получат сертификат о праве собственности на их участки, если выполнят указания Министерства и во всем другом докажут свою пригодность. Поскольку я был единственным чиновником, с которым они имели дело, от меня и ожидали выполнения правительственной части сделки. Это никогда не было выполнено. И то, что администрация перевела все поселение на производство хлопка после войны, стало причиной моего ухода в отставку из Министерства сельского хозяйства. Конечно, можно говорить о долгой истории обещаний африканцам, которые нарушались правительством»[3080].
Указания государства могли бы быть более терпимыми, если бы не имели такого непостоянного характера. Они не только менялись, но и ставили в тупик. Во время войны на африканцев давили, чтобы они использовали каждый клочок земли, причем так интенсивно, как только возможно. Их заставляли отказаться от оставления земли под паром, игнорировали опасности эрозии или истощения почвы. В конце войны толстый маленький губернатор сэр Филипп Митчелл предупредил: «Местные ресурсы, если честно, просто уходят ко всем чертям»[3081].
Поэтому он одобрил программу повышения плодородности почвы и предупреждения «на самом деле шокирующей трагедии»[3082]. Эта программа включала огромное количество трудной, неоплачиваемой работы, которая навязывалась белыми людьми и по большей части выполнялась чернокожими женщинами. Землю террасировали, мульчировали и пытались сохранить другими способами. Ограничили подготовку почвы к посевам и запретили культивацию таких прибыльных культур, как кофе, чай, сизаль и пиретрум в африканских заповедниках, а также сократили поголовье скота. Обязательное требование было завуалировано, как забота о благополучии. Тем временем европейцы, количество которых значительно выросло после еще одного, послевоенного притока солдат-поселенцев, увеличили скорость выселения с собственных ферм. Между 1946 и 1952 гг. сто тысяч скваттеров лишились скота без компенсации (в виде оправдания говорилось, что его перемещение будет способствовать распространению болезней). Они были насильственно «репатриированы»[3083] на так называемые «родные земли», которые лишь немногие из них когда-либо видели. Здесь эти люди оказались дополнительным грузом на земле.
Такая противоречивая и репрессивная политика посеяла зерна революции, в особенности среди наиболее бедных кикуйю. Требования «земли и свободы» сопровождались более яростными церемониями, на которых давались клятвы. Целью было объединенное сопротивление тому, что виделось как белая тирания. Одна женщина сказала: «Я дала клятву, чтобы моих детей не поработали так, как меня»[3084].
