Несмотря на отступничество Ирландии, война увеличила объем Британской империи, добавив два миллиона квадратных миль и примерно тринадцать миллионов подданных (по большей части — в Африке и на Ближнем Востоке). Конечно, новые колонии назывались подмандатными территориями. Это отражало высоконравственный тон, принятый миротворцами, и дурную славу, которая прилагалась к империалистической аннексии. Пока эти территории не будут готовы к независимости, их планировали удерживать под опекой от имени Лиги Наций, что преподносилось как священный долг. Но их окрасили красным цветом на карте. Казалось, что они составляют часть империи, которая достигла своего географического апогея между двумя мировыми войнами, став более внушительной, чем когда-либо. Однако с подъемом фашизма и приходом Великой депрессии эти территории все больше представлялись грузом, а не преимуществом для самой Британии. Многие почувствовали: империя стала пресыщенным гигантом, страдающим подагрой конечностей. Сам размер уменьшал и выкачивал ее силу.
Некоторые цитировали максиму, приписываемую Наполеону: «великие империи умирают от несварения желудка»[1508]. Другие вспоминали знаменитый вывод Гиббона: «Упадок Рима был естественным и неизбежным результатом чрезмерного величия. После того, как время или случайность убрали искусственные опоры, великолепная ткань порвалась под давлением собственного веса»[1509].
* * *
26 сентября 1914 г. процессия судов вошла в гавань Марселя при шумном приветствии, включая сирены, салют из орудий и музыку медных духовых оркестров, которые представляли бесконечные версии «Марсельезы». Конвой доставил первые 138 000 индусов, которые прибыли для поддержки шаткого Западного фронта. Их собирали среди представителей народностей, которые британцы считали «воинственными» — пенджабцы, белуджи, африди, сикхи, джаты, догры, гуркхи, патаны, гарвалы. Прибыли и контингенты из княжеств, правители которых сделали большой вклад в дело Британии, давая наличные, драгоценные камни, лошадей, верблюдов, а также подарив плавучий госпиталь под названием «Лоялти». Хотя сэру Пертабу Сингху, регенту Джодпура, было семьдесят лет, он лично пошел на действительную военную службу, словно чтобы подтвердить мнение Хардинга о том, что «князь — «белый человек» среди индусов»[1510].
Примерно через месяц после высадки на берег батальоны Лахорской дивизии отправились на передовую. Как раз тогда захватчики-немцы, отброшенные назад от реки Марны, попытались обойти по флангам союзников во Фландрии. В той низкой прибрежной долине, перерезаемой канавами, стоками и каналами, усыпанной фермами и рощами, индийцы стали свидетелями последнего этапа маневренной войны. Удар почти уничтожил Британские экспедиционные силы.
Индусы стали участниками первой битвы на Ипре, тошнотворного предвкушения позиционной войны в траншеях. Их смелость была очевидна с самого начала. Отбивая атаку противника, сипай Усман-Хан оставался на своем посту, хотя дважды был ранен из винтовки. Он лишь тогда позволил унести себя в тыл, когда осколки снаряда оторвали большие куски плоти от его ног.
Вскоре индийские подразделения участвовали в контратаке против колючей проволоки и пулеметов. К 1 декабря потери в их рядах составили 133 британских и 95 индийских офицеров и 4 735 солдат и сержантов. Несмотря на шок, многие сипаи испытывали возбуждение от участия в большом европейском «тамаша» («зрелище»)[1511]. На них произвели впечатление западные чудеса вроде «летающих стальных птиц»[1512], они думали, что Европа со своими знаниями, богатством и красотой живет в «первом Золотом веке».
Индийцы гордились своим воинским духом. Как писал один из них, смерть в битве «для нас, людей из касты раджпутов — это открытая дверь в Рай».
Казалось, что все патаны «действительно наслаждались войной»[1513] на всем ее протяжении. Гуркхи тоже продемонстрировали наслаждение от участия в схватке с врагом — они точили свои мечи-кхукри в поезде на пути в Калькутту «под впечатлением, что вот-вот встретятся с врагом»[1514]. Во Франции один солдат из этой народности демонстрировал в качестве трофея «лицо немца — не голову, а просто лицо, чисто отрезанное»[1515].
Если судить по письмам сипаев, то там был настоящий и крепкий имперский патриотизм. Один индийский офицер считал «великой честью то, что нам предоставляется возможность показать нашу верность нашему великому императору, жертвуя нашими телами»[1516].
Однако индийские войска были совершенно не подготовлены бойне, которая происходила на Западном фронте. События пробирали до костей, выворачивали наизнанку и разрушали душу. Индийцы относились фактически к приграничным полицейским силам — пехоте, которую обучали штыковой атаке в стиле, знакомом Веллингтону, кавалерии, вооруженной саблями и копьями. Две индийские дивизии (Лахорская и Меерутская) не имели современного оснащения. Они снимали колючую проволоку с заборов, окружающих фермы, делали фанаты из пустых консервных банок из-под варенья, использовали лошадей для перевозки 13-фунтовых артиллерийских орудий и импровизировали с «минометами» из дерева и рифленого железа. Индийские солдаты терпели дождь и снег в хлопчатобумажной форме цвета хаки, предназначенной для тропиков. Они привыкли к змеям, скорпионам и комарам и пришли в ужас от множества вшей, которые кусают «хуже, чем пуля из винтовки»[1517].
В полных воды траншеях, где находились одновременно живые и мертвые, нарушались все табу, и индийцы постоянно ритуально загрязнялись. «Части человеческих существ»[1518] были везде, обеспечивая пир для миллионов огромных крыс, которые бегали по всему, даже по лицу генерала сэра Джеймса Уилкокса, командующего индийскими дивизиями, когда он спал в землянке: «Я подпрыгнул, словно по мне выстрелили, и в результате ударился головой о деревянную подпорку»[1519].
И ничто не могло сравниться с самим объемом бойни. Один стрелок из числа гарвалов писал: «Когда мы добрались до их траншей, мы использовали штыки и кхукри. Кровь лилась такими по- токами, что мы не могли узнать лиц друг друга; вся земля была покрыта кровью. Лежали горы человеческих голов, некоторые солдаты лишились ног, другие были разрезаны на две части, некоторые остались без кистей рук, другие — без глаз»[1520].
Немцы отвечали убийственным огнем, превращая Нев-Шапель в «печь»[1521], а Ло — в ад. Индийские войска сжимались под ливнем металла, как «нищие в сезон муссонов»[1522]. Когда использовали отравляющий газ, некоторые поддались панике и с криками побежали прочь. «Мы приехали в ад!» — орали они[1523]. «Это не война, — писал один пенджабец, знакомый с пророчествами эпоса «Махабхарата». — Это конец света»[1524].
Моральный дух все время слабел — началась эпидемия нанесения ран самим себе, по большей части — в левую руку. Моральный дух сипаев упал больше, чем у других, поскольку их не отправляли домой в отпуск. Раненых перевозили в Брайтон-Павильон, который превратили в госпиталь для индусов, несмотря на их беспокойство о «возможной встрече» с британскими женщинами[1525]. Здесь, по разным отчетам, за ними или ухаживали, как за цветами, или относились, как к осужденным.
