Организаторы Фестиваля прилагали особые усилия для противопоставления альтернативных имперских моделей (например, Тюдоров) римской. Они нацелились избежать «любого намека на неизбежность упадка и краха»[1495].
* * *
Вначале казалось, что Первая Мировая война — трагический кульминационный пункт европейского соперничества. Ее уже давно рассматривали как вероятную, но невозможную (по выражению Бергсона).
Думалось, что война снимет угрозу краха империи. Но, по общему признанию, баланс сил был в пользу противника. Германия с армией, созданной на основе закона о воинской повинности, которая в 1913 г. насчитывала 660 000 человек, в вопросах военной мощи значительно превосходила Британию. Бисмарк язвительно заметил, что если британская армия вторгнется в Рейх, то он отправит полицию ее арестовывать.
Кайзер с таким же презрением относился к Британским экспедиционным силам, состоявшим из 160 000 человек. Более того, он предполагал, что трудности Великобритании дадут возможность диссидентам в империи поднять знамя восстания. Но, к удивлению самого британского правительства, которое объявило войну 4 августа 1914 г. от имени всех подданных короля (не советуясь с ними), националистические лидеры сразу же собрались вокруг общего флага. Революционер Тилак поклялся в незыблемой верности делу Британии, а пацифист Ганди собирал новобранцев для армии, куда Индия в итоге поставила полтора миллиона человек.
Хотя закон о самоуправлении Ирландии не вступил в силу до окончания войны, ирландский лидер Джон Редмонд обещал объединенный фронт против общего врага. Он даже предложил сформировать отдельную армию из своих соотечественников.
Китченер, новый военный министр, отверг эту идею, но 160 000 ирландских добровольцев пополнили ряды двухмиллионной армии англичан, которые потоком стекались под знамена. Бывший премьер-министр Канады сэр Уилфрид Лорье, несмотря на давнюю борьбу за автономию, поддержал правительство сэра Роберта Бордена в 1914 г. Он объявил: «Когда Британия находится в состоянии войны, то и мы находимся в состоянии войны»[1496].
После первоначального всплеска энтузиазма франко-канадцы помогали меньше. Однако 30 000 человек записались в армию вместе с 600 000 британскими североамериканцами.
Австралия и Новая Зеландия повторили формулу Лорье. Южная Африка, единственная среди доминионов, стала свидетельницей восстания против участия в войне. Буры сражались с бурами, а премьер-министр Бота нанес поражение восставшему генералу де Вету. И доминион дал свыше 135 000 солдат.
Новобранцы поступали со всех частей империи и из-за ее пределов: маори и жители Фиджи, обитатели Вест-Индии и Фолклендских островов, различных приграничных территорий, патаны, китайские кули, африканские аскари, голландские фермеры с мыса Доброй Надежды и шотландские пастухи из Патагонии. Дапай-лама даже предложил тысячу солдат из Тибета.
Патриоты испытывали возбуждение от этого международного потока под знамена империи. Джулиан Гренфелл, «золотой мальчик потерянного поколения», говорил, что это усилило его веру в старый флаг и отечество, в тяжелые бригады, оборону из последних сил и во всю имперскую идею.
Жизненно важным стал вклад заморских территорий деньгами, боеприпасами и сырьем. Имперский меч, опущенный на весы войны, вполне мог изменить равновесие. Он, вероятно, увел от поражения в 1917 г. и наверняка помог обеспечить победу в следующем году.
Эта победа вместе с новыми территориями, которые Британия получила после нее, казалось, исполнила мечту об объединенной империи. Джон Бьюхан, участник «детского сада» Милнера (группы молодых учеников и последователей) лирически писал на эту тему: «Война показала те великолепные вещи, к которым создатели империи стремились и о которых молились — союз, основанный не на статутах и официальности, а на вечных простых вещах и человеческом духе»[1497].
С другой стороны, мировая война привела к необратимым переменам в политическом климате. Она ускорила крах Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской империй. Черчилль жаловался на «дождь империй, падающий из воздуха»[1498].
И этот развал оказал глубоко разрушительное влияние на Британскую империю. Если выразиться просто, то страна-мать перенесла жуткую потерю крови и богатств. Примерно 725 000 британцев были убиты (это 9 процентов мужчин в возрасте до сорока пяти лет), 1,7 миллиона получили ранения. Молодые офицеры понесли еще большие потери, 30 000 пожертвовали жизнью. Они стали потерянным поколением строителей империи.
Война обошлась в 9 миллиардов фунтов стерлингов, что увеличило национальный долг Британии в четырнадцать раз. Из-за этого будущие траты на империю пришлось жестко ужать. Дальнейшие сокращения объяснялись потерянными рынками и прибылью конкурентов — Японии и США.
Ужасающее количество потерь повлияло на колониальную (и внутреннюю) уверенность в британском лидерстве — в частности, из-за того, что Центральные державы оказались «по крайней мере, на треть лучше в массовой бойне, чем союзники»[1499].
Доминионы пострадали пропорционально своему населению — практически, столь же сильно, как Британия. В результате их народы чувствовали большую гордость за свой национальный вклад в победу, а их премьер-министры приобрели большее влияние на имперскую внешнюю политику. По словам сварливого и драчливого австралийского премьер-министра Билли Хьюза, в Римской империи имелся только один Цезарь, зато в Британской империи их много![1500]
Военные неудачи, например, на полуострове Галлиполи и в Месопотамии, подрывали престиж. А от него, как выразился Морис Хэнки, секретарь Комитета по обороне империи, зависела Восточная империя Британии[1501].
Пасхальное восстание в Ирландии и большевистская революция в России вдохновили независимые движения по всей Европе. Военные цели союзников, в особенности, провозглашенные гордым и великодушным американским президентом Вудро Вильсоном, привлекали еще большее количество людей. Когда Вильсон проповедовал идеалы свободы, демократии и патриотизма, те, кто страдал под имперским ярмом, приветствовали его, считая спасителем. Мирный договор рассматривался как ужасающее предательство. Арабы, которых Т.Э. Лоуренс подбадривал «строить священный дворец мечты их национальных чувств»[1502], просто поменяли одну имперскую державу на другую, с добавлением унижения от наличия христианских сюзеренов и еврейского родины в Палестине. Индия испытывала горькое разочарование оттого, что за свой огромный вклад не получила справедливого вознаграждения. Ведь Декларация Монтегю в 1917 г. обещала «постепенное создание правительства, способного нести ответственность»[1503]. В Африке конфликт вызвал широко распространившийся раскол. Как писал сэр Гарри Джонстон, он стал «началом восстания против главенства белого человека»[1504].
Если вкратце, то Первая Мировая война, как и все крупные события, имела сложные и противоречивые последствия. Она скрепила «красную нить родства»[1505] между метрополией и доминионами. Однако Канада в некотором смысле действительно родилась, как гласит житейская мудрость, среди бойни на горной гряде Вими-Ридж[1506]. Австралия и Новая Зеландия выковывали свою индивидуальность во время суровых испытаний на полуострове Галлиполи. Повсюду конфликт одновременно усиливал имперскую солидарность и стимулировал надежды на самоопределение. Кастовый дух индийских войск пережил катастрофу на Ипре. Но по мере того, как борьба продолжалась, чужеземные придатки Британии, как и придатки Рима, о которых говорил Гиббон, научились презирать ее манеры имитировать мастерство, «при помощи которого она поддерживала свое увядающее величие»[1507].
