На третью ночь в назначенный час и в условленном месте Архелай со своими людьми открыл заднюю дверцу крепости, которую ему доверили охранять, и, пока все безмятежно спали, впустил тысячи эллинов. Вскоре весь город был захвачен. Захватчики поджигали кварталы, где жил простой люд, и резали бедняков. Богатые кварталы, дворцы архонтов и царские дворцы они не тронули. Как не тронули никого из архонтов или из царской семьи. Дворцы Приама были нужны, они должны были перейти к Архелаю. И архонты были нужны: на другой же день они стали бы вернейшими друзьями нового царя и честнейшими слугами иноземных «освободителей».

Так и случилось.

Три дня и три ночи продолжались пожары, резня, грабежи и насилия над беднотой. Еще текла кровь по уличным канавам, небо темнело от дыма и копоти, когда архонты Трои, одевшись в самые блестящие одежды, улыбающиеся и гордые, пройдя сквозь шеренги «национального» и «союзного» войск, проводили Архелая в храм и «увенчали» его короной царя «освобожденной» Трои! Народ молчал. И думал о том, что теперь ему придется кормить вдвое больше тиранов: и местных, и иноземных!

Наши дали Архелаю советников-эллинов, чтобы он всякий раз спрашивал у них, как поступать. Иными словами, чтобы они ему приказывали. Первым и самым лучшим из них был Одиссей! Народ разоружили, а для порядка была поставлена охрана. Царь Архелай и градоначальник в знак благодарности дали крупнейшим улицам Трои эллинские названия, присвоив им имена самых жестоких убийц троянцев: улица Ахиллеса, улица Агамемнона, улица Менелая, улица Тидея, проспект Одиссея, площадь Пенелопы и прочее. Таким образом, своего у Трои осталось только ее лжецарь, ее пустое название на бумаге, вылинявшее знамя и «независимость». Во всем остальном она превратилась в колонию эллинов.

Прошло несколько дней. Еще не успели высохнуть слезы и кровь народа, как началась охота на «предателей». «Предателями» оказались те, кто воевал против эллинов, а «патриотами» — те, кто предал родину!

Теперь у них была власть.

— А Елена?

— Она исчезла. Среди тысяч рабынь, которых ахейцы связанными отводили к морю, чтобы потом продать или увезти с собою, была и Елена. Но кто бы мог узнать ее? Богоподобная дочь Лебедя, Идеал, ничем не отличалась теперь от простолюдинок! Представь себе ее положение! Вместе с другими забракованными она была продана каким-то сарацинам-работорговцам. Те отвезли ее на Родос и продали царице Поликсо, причем ни они сами не знали, кого продают, ни та не знала, кого покупает.

Елена совсем пала духом. Столько лет (а ведь, в сущности, она была неплохая, только несчастная; виною тому ее горячая кровь) она жила самой мученической в мире жизнью! Эллины ругали ее почем зря и не убили только потому, что не нашли. Троянцы плевали на нее и не убили только из страха. Лишь мы, поэты, возвеличили ее! Попав в руки царицы-эллинки, она решила, что теперь ее мукам наступит конец. И открылась ей. Тогда Поликсо пришла в дикую ярость. Из-за этой вот прелюбодейки погиб на чужбине ее муж, царь Тлеполем, сын Геракла! И в отместку повесила ее на дереве.

— Бедняжка!

— Жалеешь, потому что ее уже нет. А если бы она была жива, ты бы ее ругала.

Так окончился этот великий поход.

— А Одиссей?

— Не знаю. После войны все цари перессорились и передрались при дележе добычи. И уже готовы были схватиться за мечи. Но Одиссей удержал их: «Если будете цапаться, то войско, которое вас ненавидит, потому что вы забрали себе все, а ему не дали ничего, нападет на вас и уничтожит».

Они вложили мечи в ножны, но не помирились. Сердито разошлись в разные стороны. Один прибыл к себе в страну благополучно, другой — после долгих мытарств, третьи погибли в море. Многие воины остались в Трое, сделались министрами и пашами и женились на аристократках. Некоторые основали колонии на побережье, обнесли их стенами и живут и царствуют там. Одиссей отбыл со множеством кораблей, битком набитых добычей. Стало известно, что по дороге он встретил армаду Филоктета, вероломно напал на нее, разбил, захватил корабли, людей и ценности. Самого Филоктета, окровавленного, он бросил на Лемносе в пустынной пещере, кишащей змеями. По другой версии, его постигло большое несчастье, он потерял всю армаду и только сам спасся на каком-то острове. Там его сделала своим мужем одна из нереид. Напоила водою забвения, и он не помнит больше ни родины, ни жены, ни сына, ни самого себя. Он не вернется. Но если тебя интересует мое мнение (не прогневайся! Раз уж ты правды требуешь!), его кости давным-давно обглодали акулы!…

— Если ты видел войну такой, то почему же описываешь ее по-другому?

— Этого желают цари и архонты, которые платят. Если бы я стал описывать все так, как было на самом деле, мне пришлось бы закрыть и лавочку, и глаза! Я совершил ошибку, сочинив эпос о Гекторе и послав своего брата (его тоже зовут Гомером) к Архелаю спеть ему самые удачные и сильные места из того, что я сочинил, в надежде на хорошее вознаграждение. А его здорово поколотили и изгнали из пределов Трои — чуть в море не утопили! Ибо теперь и официальное государство, и его история считают Гектора архипредателем…

Думаешь, то, о чем я рассказывал тебе, я сам видел? Это все я тоже сочинил. Я знаю людей. Если потянуть за краешек простыни и увидеть ногу спящей Сюзанны, можно угадать, какова она сама!

Теперь я задумал сочинить эпос об Одиссее. Назову его «Одиссея».

— «Одиссею» напишу я и назову ее «Пенелопея».

— Можно кое-что сказать тебе?

— Говори.

— Неант, сын Питтака, похитил из храма Аполлона на Митилене лиру Орфея. И пошел с нею в горы укрощать диких зверей: волков, шакалов и змей. А змеи, шакалы и волки его съели. Не инструмент создает Искусство, а человек.

Как мне надоело ждать Одиссея, так и женихам надоело ждать меня! Меня! Так только говорится! Царство! И они все сильнее принуждают меня принять решение: или выйти замуж, или…

Дернуло же меня попросить Посейдона (тогда!) прибрать одного и прислать мне пятьдесят! Ведь я пошутила. И вот теперь бог Бури прислал мне точно пятьдесят — бурю в мой дом. А недавно явился ко мне и расселся на двух стульях сразу, заняв почетное место на пиршествах, первосвященник. Он говорит, что у нас — у пастыря телесного (у меня!) и у пастыря духовного (у него!) — будет наилучшее потомство.

Телемах растет, я старею скорее, чем хотелось бы. Мне тридцать два; нет, тридцать! Как я ненавижу подсчеты!

Я не могу опереться ни на Телемаха, ни на армию! Ах, если бы пришло какое-нибудь иноземное войско! Только где его искать!

Я могла бы с помощью нескольких верных пособников отравить всех женихов. Но тогда я наверняка лишилась бы трона. Можно спокойно убить пять тысяч человек из народа! Но пятьдесят архонтов? У нас вспыхнула бы народная революция!

Я решила немного оттянуть развязку и послала к ним Гомера, чтобы он спел им и постарался их убедить, что Одиссей вскоре вернется, как вернулись Менелай и Нестор!

Если они так же трусливы, как и глупы, то, может, сами уйдут из дворца. Гомер поведал им, что видел Одиссея своими глазами на острове Тринакрия, еще более молодого и красивого, чем прежде, но только мраморного. И мрамор заговорил с ним и сказал ему: «Бог Гелиос наказал меня за то, что мои товарищи зарезали его священных быков и съели их. Но через полгода срок наказания истекает. И тогда…» Дальше он не расслышал, так как в тот момент ударила молния…

— Ты видел его своими глазами? — строго спросили его женихи.

— Да! Вот этими глазами!

— Выколите их ему! — приказали они своим молодчикам. И те моментально выполнили приказ — это им раз плюнуть.

Ужас! Несчастный кричал, и как отличался этот голос от голоса, каким он пел!

Женихи же, столпившись вокруг него, хохотали:

— Теперь будешь видеть лучше…

Я очень расстроилась. Не потому, что погиб поэт. Таких найдешь сколько хочешь. А потому, что не удался мой замысел. И мне дали понять, что словами на них не подействуешь и что они решили пойти на крайности — убить даже самого Одиссея, если тот вернется!