— Во что? В кости?

— Я не играю в кости. Я играю мечом. Я уже говорила тебе, что лучший из мужей царства — это я. И докажу это.

— Мне стыдно драться с женщиной. Дай мне самого сильного из твоей челяди.

— Самая сильная — я. Идем!

Во дворе нас ждали Долий и Мелантий: один держал мое оружие, другой — его.

— Возьми меч и встань на расстоянии четырех шагов. Когда я сосчитаю до трех, защищайся!

Его молодчики и мои стражники растерянно смотрели на нас.

— Всем положить оружие наземь! Пусть слуги заберут его и запрут в арсенале до конца боя. А то, чего доброго, затеют драку между собой!

Потом, обращаясь к Антиною:

— Если будешь побежден, станешь моим слугой!

— А если ты будешь побеждена?

— Меня никто не сможет победить, никогда и ничем!

— А если судьба поступит наоборот?

— Тогда ты станешь моим мужем. Только мужем, но не царем!

В тот момент Паллада сделала меня божественно красивой и сильной. И вместо одной души вселила в меня десять!

— Раз! Два! Три!

При слове «три» я кинулась на него, как ястреб на голубя. А он, как голубь, уклонялся то вправо, то влево, стараясь избежать моих ударов. Долго гремели и звенели мечи, латы, щиты и шлемы. Я не давала ему дух перевести.

Подобно тому как с противоположных горных вершин срываются ветры, сцепляются между собой и, обнявшись, с бешенством и ревом кусают друг друга, а сухие ветки, земля и вода вздымаются ввысь и кружатся столбом так быстро, что мысль не поспевает за ними, и черные вороны на вершине столба тщетно пытаются, подставляя железную грудь, пробиться сквозь вихри, чтобы укрыться в пещерах, — так и мы бились с бешенством и ревом, как встречные ветры!

Я летала, будто архангел, и била его своим мечом, но рукою Афины!

Он был совсем измотан и страшно побледнел. Тогда я нанесла ему тыльной стороной своего меча сильный удар по пальцам, и меч выпал у него из рук.

Я подняла его и возвратила Антиною.

— Держи! Им ты будешь служить мне и станешь первым архонтом в государстве… А пока что собери своих молодчиков и отправляйся восвояси!

— А их оружие?

— Останется здесь. Тебе оно не нужно. Пока я жива, я буду защищать и тебя, и твоих людей. Я!

Факел Эриды светит намного дальше, чем видит глаз Возмездия. Этот факел всему виною, ибо он внезапно возник из преисподней и зажег пожар на Итаке и на всех островах. Но в этом повинна и я, потому что не считалась с могущественной богиней и до сего времени не удосужилась воздвигнуть ей даже жертвенника. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда, и я приказала воздвигнуть в ее честь великолепный храм с двумя колоннами у входа.

Факелом Эриды оказался язык Терсита. Я совершила ошибку, не повесив его тогда за язык на виду у всех! А он сбежал с каменистого острова, тайком вернулся на Итаку и поднял народ против архонтов.

В тот момент меня не было. Я отправилась вместе с доблестными архонтами, без Эвримаха, как атаманша пиратской армады, грабить побережье Албании.

Этот год был, правда, худшим по сравнению с прошлыми. От суховея, болезней и морозов погиб урожай на полях, в оливковых рощах, огородах и виноградниках. Бедняки не смогли выплатить архонтам долги. И, конечно, по «законам богов и людей» долги погашаются кандалами.

Рабы тоже не образумились. Они не только не работали, но вдобавок разоряли имения. И архонты вынуждены были, опять-таки согласно «законам богов и людей», сечь их до смерти или вешать.

И тут — будем откровенны! — самым справедливым оказался Эвримах. Он забил до смерти и повесил больше всех. И тогда случилось неожиданное, то, чего не случалось с сотворения мира: своими же цепями рабы избили богорожденного архонта. И убили бы его, если бы не подоспели слуги. Ему сломали левую руку, и теперь она висит у него на перевязи.

С Итаки факел Эриды перекинулся на другие острова. Всеобщий бунт черни. Многовековую ненависть эти плебеи вознамерились выместить за несколько дней!

Архонты заперлись у себя в замках. Их слуги разбежались; и тогда снова появился Терсит — этот безбожник, факел Эриды! Он их вооружил, собрал всех вместе, заставил поделить между собою деньги и сформировать правительство!

Захотели, видите ли, народовластия! Я пыталась выяснить у старейших мудрецов государства, что означает это слово, но никто не мог мне объяснить. Потому что никогда такого не было и быть не может!

Вооружились даже женщины и дети — эринии и дьяволята! — топорами и палками. Они захватили лучшие позиции на островах и охраняли свои «права»!

Попав в такую переделку, архонты тайком отправили корабль к берегам Албании просить меня вернуться назад, чтобы спасти их… А что я говорила?

Я быстро собрала своих храбрецов и вернулась на Итаку. Была ночь. Я направилась прямо ко дворцу и подняла стражу, которая тоже заперлась от страха в крепости. Мне, богорожденной царице, которой подобает воевать только с Титанами, было стыдно унижаться и биться с какими-то негодяями!

Светало. Никто не подозревал, что я вернулась. Всех встречавшихся на дорогах и в имениях я хватала и вешала. Окружала деревни и предавала их огню. Приказала резать стариков и детей; насиловать женщин; грабить приданое девушек. Терсит с теми, кого сумел собрать, чтобы оказать мне сопротивление, потерпел поражение. Его немногочисленные приверженцы погибли, а оставшиеся в живых разбежались. Он остался один и дрался против двухсот воинов, пока не был убит. Уже мертвого, я повесила его за язык! Исполнила свой обет. Через два дня колесо истории снова завертелось нормально. Порядок!

В назидание другим я на глазах у всех бросила собакам все мясо, привезенное из набега, чтобы знали, что наши верные псы достойны лучшей пищи, чем наш неверный народ!

Ночью во сне ко мне пришла моя покровительница Паллада, потрепала меня по щеке и сказала:

— Молодец!

Внешне воцарилось спокойствие. Но в глубине все клокочет. Клокочет ненависть. Вождем народа стал сын Терсита. Он тоже Терсит! Терсит Второй. Проклятое племя! Убиваешь одного, вырастают десять. Он ушел в горы, вместе с ним много мятежников. Другие ушли на Кефаллинию, на Лефкас, на Джанте, в Румелию. Будут новые виселицы и сожженные деревни!

«Покорившимся» я прибавила часы работы, урезала заработки и сломила их двойными поборами. Таким образом я возмещу причиненный ими ущерб и научу, вкусив худшее, не требовать лучшего!

Перепуганные архонты с Итаки и других островов побоялись оставаться у себя в имениях и для большей безопасности укрылись во дворцовой крепости, хотя у них были и оружие, и телохранители.

А теперь они расселись и не желают убираться отсюда. И вот со временем я стала сознавать, что не они были моими узниками, а я сама стала их узницей.

Кого только сюда не принесло! Первый и самый лучший — Эвримах, любимый сын Полиба, и сам Полиб вместе с ним! Потом Антиной, единственный сын Эвпейта; Писандр, сын Поликтора; Амфином, сын Ниса; Агелай, сын Дамастора; Хтесипп, сын Политерса; Лиокрит, сын Эбенора; прорицатель Леодий, сын Ойнопа; Демоптолем, Эвриад, Элат. Больше пятидесяти. Вначале они дрожали от страха, но когда миновала первая буря, пришли в себя и осмелели. Я велела им собирать пожитки и своих людей и возвращаться обратно к себе в замки. Им нечего и некого бояться, пока царствую я, амазонка! И вместо того чтобы бояться, как бы их не убили, пусть сами убивают.

А они и не думают двигаться с места. Чувствуют себя как дома, разгуливают, бряцая моим же оружием. Господа и хозяева. Отсюда, из дворца, говорят они, им сподручнее защищать и свои владения, и престол, и отечество! Вот и опустошают мои амбары, мои бочки с вином и мои стада.

Каждый день во дворе режут по двенадцать баранов, по восемь откормленных свиней и еще по два теленка. Режут, свежуют, опаливают и жарят на вертеле, ничуть не смущаясь тем, что я все вижу. Пируют, поют и пляшут. И заставляют Фемия петь под кифару новые «славные деяния мужей», царей, уехавших воевать против Трои. Однако они запрещают ему называть имя Одиссея! Говорят, будто эти неправдоподобные песнопения сочинил какой-то великий поэт. Его зовут не то Амер, не то Томар или как-то в этом роде!