– Доброе утро, миссис Дрейтон, – произнес в трубку Дэвид. – Я – друг Ханны, Дэвид Крейвентон. Сожалею, сама она сейчас не может подойти к телефону, так как еще не оправилась после вчерашнего.

– А что случилось вчера?

– Муж ударил ее и попытался задушить, и если бы не водитель такси, то, вполне вероятно, мерзавец преуспел бы.

– О нет! Не мог же он зайти так далеко.

– Боюсь, что смог. Когда таксист доехал до нас, Ханну пришлось выносить из машины на руках. Муж разорвал на ней пальто.

– О, Господи! Господи! Никогда бы не подумала, никогда, что он на такое решится. Мне ужасно жаль. Вы ей передадите? Можно ли... могу ли я ее навестить?

– Да, да, разумеется. Уверен, Ханна очень обрадуется вашему визиту.

– Скажем, завтра?

– Да, завтра будет замечательно.

– Благодарю. До свидания.

– До свидания, миссис Дрейтон.

Перед возвращением в спальню Дэвид заглянул на кухню и сказал:

– Чертовски глупо было не провести телефон в спальню. Проследишь за этим, Питер?

– Да, разумеется.

Дэвид развернулся и заспешил обратно в спальню, где с улыбкой сообщил Ханне:

– Звонила твоя подруга миссис Дрейтон.

– О, как мило с ее стороны.

– Она спрашивала, может ли завтра тебя навестить.

– Тогда мне надо вставать.

– Нет уж, вставать ты не будешь. Тебе нет никакой необходимости подниматься, а если все-таки придется, то только чтобы перебраться на диван, договорились?

Ханна болезненно сглотнула.

– Не мог бы ты для меня кое-что сделать? Позвони, пожалуйста, Джейни и сообщи, где я. Боюсь, что она позвонит туда и застанет Хамфри в его теперешнем состоянии.

– Да, конечно, конечно. Ах, кстати, вспомнил: завтра к тебе еще заскочат Джилли и Наташа, а мне в это время должно сидеть в издательстве и держать круговую оборону.С большей частью корреспонденции я справляюсь и здесь, но Джилли настаивает, чтобы в его отсутствие непременно кто-нибудь был на замене. Периодически прошу нанять второго помощника, но в ответ слышу одно и то же: «Да, но не раньше, чем когда мы заработаем немного денег и сможем себе это позволить». Очень смешно: когда Джилли заработает немного денег.

– Он и правда несметно богат?

– Ну, вернее сказать, он очень богат. И хотя принято утверждать, будто толстосумы не знают себе цену, но Джилли-то знает и на сторонний взгляд трясется над каждым пенни. При этом никто не догадывается, скольких людей он по-тихому поддерживает. О, странный человек наш Джилли.

Ханна прижала ладонь к щеке любимого и тихо спросила:

– Но он тебе нравится?

Дэвид ответил шепотом, касаясь губами ее уха:

– Открою тебе секрет. Я никогда никому в этом не признавался, но... он – моя третья любовь.

– Третья? – ее губы на мгновение замерли у его рта. – А кто же вторая?

– Вон тот парень на кухне; а первая – эта самая прекрасная женщина в мире.

– О, Дэвид, Дэвид. Что бы я делала без тебя, что я буду делать без тебя, и как мне жить, если вдруг тебя потеряю? Я однажды читала стихотворение, в котором женщина говорила, что любовь – это на три четверти боль и на четверть тревога, и, думаю, она права, да, я все сильнее убеждаюсь, что так и есть.

– Что ж, тогда пора тебе разубеждаться, потому что любовь полна боли только если невзаимна. Когда двое любят друг друга, любовь – это чистая радость. Я признаю некоторую тревогу, то есть, беспокойство за благополучие любимых, но кто бы захотел влюбиться, зная, что это будет одна лишь мука?

– Я.

И права была та поэтесса, потому что сама по себе любовь – неизбывная боль сердца.

– Послушай. – Дэвид обхватил лицо Ханны ладонями и нежно провел по щекам. – Ты не должна так думать. Что бы с нами не сталось, пока мы вместе – с нами любовь. Любовь без боли, исполненная радости, счастливая любовь. – Уже усмехаясь, он добавил: – А сколько еще прилагательных можно привести, чтобы описать ее: восхитительная, совершенная, вечная, беспредельная.

– Не смеши меня, шея еще болит.

– Ах, твоя бедная шейка. Бедная, нежная шейка.

Дэвид прижался поцелуем к ее горлу, а Ханна положила руку ему на голову. И, глядя сквозь реальность в будущее, она все еще ощущала ту самую тревогу с привкусом ужаса.

Ужаса необъяснимого – потому что Ханна не представляла, чтобы Хамфри как-то еще ей навредил, – но неизгладимого. И сильного.

Миссис Дрейтон прибыла на взятой напрокат машине около трех часов дня, и шофер в униформе проследовал за ней в квартиру, неся в одной руке огромную корзину цветов, а в другой – декоративную плетенку с фруктами. Когда пожилая дама склонилась над Ханной и поцеловала ее в щеку, больная смогла произнести лишь:

– О, миссис Дрейтон. Какие прекрасные подарки. Вы так добры.

Питер поставил стул рядом с изголовьем дивана. Миссис Дрейтон развернулась и секунду-другую изучала слугу, прежде чем сказать «спасибо». Ханна улыбнулась про себя, угадав, что Питер признан непригодным на роль её избранника по причине преклонного возраста.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ну, гораздо лучше. Намного лучше, спасибо.

– Твой... Твой друг сообщил, что Хамфри пытался тебя задушить.

– Да, могу заверить, он приложил к этому все усилия и добился бы своего, если бы не водитель такси. После этого случая я навсегда прониклась симпатией к таксистам.

– Позволь мне взглянуть. – Миссис Дрейтон мягко отодвинула поднятый воротник халата Ханны. – Боже мой! Глазам не верю. Он, верно, зажимал пальцами твою трахею.

– Не знаю, что он там зажимал, миссис Дрейтон. В моем сознании все затуманилось после удара головой о стену.

Пожилая дама откинулась на спинку стула.

– Трудно представить, что это его рук дело, – произнесла она, медленно качая головой. – Я могу понять его крики, вопли и угрозы, когда вскрылась его двойная жизнь: разоблачение наверняка стало для Хамфри колоссальным потрясением. Но никакое потрясение не может служить оправданием применения к тебе подобного насилия. Ладно, как же нам быть дальше, моя дорогая?

– О. – Ханна сомкнула и развела ладони, лежащие поверх пледа, прежде чем заговорить: – Дэвид поручил это своему адвокату; я про заявление на мой развод.

– Раз уж теперь мы друзья, могу ли я спросить, а какие шаги мистер Крейвентон намерен предпринять по поводу своего брака? – тихо поинтересовалась миссис Дрейтон.

– Он также подает на развод. Они с супругой разошлись так давно, что в его случае процедура должна пройти довольно просто.

– Да-да, полагаю, так и будет, наверное, осложнений не предвидится в твоем случае тоже, потому что Хамфри нет никаких оправданий... Ах, как мило! – миссис Дрейтон повернулась к Питеру, толкавшему тележку с серебряным подносом, на котором расположился чайный сервиз с двумя фарфоровыми чашками, покрытыми изящным узором и покоящимися – каждая в своем блюдце – на кружевных салфетках. На нижнем ярусе помещались две тарелки: на одной – тонкие ломтики хлеба с маслом, на другой – пирожные.

Миссис Дрейтон похвалила сервировку, заметив:

– Знаю, что отступаю от хороших манер, обсуждая дом и порядки в нем, но не могу не сказать, что эти чашки на кружевных салфетках прелестно смотрятся. Не видела ничего подобного с тех пор, как покинула родительский кров. Мама обычно устраивала послеобеденный чай в половине четвертого, а по определенным дням приходили с визитом друзья семьи. – Пожилая дама улыбнулась Ханне. – И все женщины тогда носили шляпы, как и я по сию пору. Чаепития посвящались сплетням, и нам, детям, никогда не дозволялось на них присутствовать. А в детской не было кружевных салфеток под чашками! У нас и чашек-то не было, только кружки.

– Все верно, мадам. Все верно, – с улыбкой подтвердил Питер.

– Что же, по-вашему, верно? Что нам полагались кружки?

– Да, именно это: детям полагаются небьющиеся кружки, так как их игры с чашками и блюдцами влекут за собой ущерб для посуды.