— Вы недовольны мужем.

— И вы туда же! — Однако она продолжала: — Да, недовольна и им, и собой. И это недовольство давно во мне накапливается.

Она замолчала и, схватив меня за руку, потащила через освещенный перекресток и дальше — вниз по склону — к морю. Водяная пыль радужными облаками клубилась вокруг разбросанных там и сям фонарей. На поросшей травой пустоши и прибрежной тропке не было ни души. Мы спустились на тропку.

— Сначала я грызла себя за то, — снова заговорила она, — что поступаю нехорошо. Мне едва исполнилось девятнадцать, и меня терзало чувство вины — обычная вещь в молодости. А потом за то, что не довела все до логического конца.

— Вы что-то утаиваете.

Она подняла воротник шубки, защищаясь от брызг. Воротник полумаской закрыл лицо Мойры, придавая ей разбойничий вид.

— Так оно и есть.

— А мне кажется, вам хочется излить душу.

— Что толку? Все это в далеком прошлом, куда возврата нет, — сказала она горько и быстрыми шагами пошла прочь.

Я бросился за ней. Ее настроение то и дело менялось. С женщинами, пытающимися на склоне лет отыскать смысл своей жизни, такое случается.

На темной и узкой тропе можно было ненароком оступиться и рухнуть с кручи в бурлящее море. Я догнал миссис Смизерэм уже в бухте, свидетельнице счастливых дней ее молодости. Белые гребни разбивались о крутой берег. Мойра сняла туфли, я спустился по ступенькам вслед за ней. Мы остановились у самой кромки прибоя.

— Держи меня.

Я не понял, к кому она обращалась: ко мне или к тому, другому.

— Вы любили человека, который погиб на войне?

— Нет. Просто мальчика — он работал на почте.

— Это с ним вы сюда приходили, с ним чувствовали себя Евой в раю?

— С ним. И меня до сих пор гложет вина. Я жила здесь с тем мальчиком, пока Ральф сражался за родину. — Когда она говорила о муже, в голосе ее звучали саркастические нотки.

— Ральф писал мне длинные — как и положено мужу — письма, но это ничего не меняло. Мне только хотелось сбить с него спесь — такой он был самоуверенный, такой всезнайка. Думаете, я немного сумасшедшая?

— Нет.

— Знаете, а Сынок был сумасшедший. По-настоящему.

— Сынок?

— Ну, тот мальчик, с которым я жила в «Магнолии». Он ведь был пациентом Ральфа, я через мужа с ним познакомилась. Ральф просил меня приглядывать за ним. Вот вам ирония судьбы.

— Остановитесь, Мойра. Вы накличете беду.

— Некоторые могут сами накликать беду. Других она настигает. Если б можно было вернуть то время, я бы, наверное, поступила иначе...

— Что бы вы изменили?

— Не знаю, — сказала она уныло, — давайте не будем больше об этом говорить. — И зашагала прочь. От ее обнаженных ступней на песке оставались следы, посредине узенькие, словно осиная талия. Я залюбовался ее грациозной походкой, но она тут же неуклюже пошла на меня спиной. Она пятилась назад, тщетно стараясь попадать в свои следы. Вскоре она налетела на меня, и моя рука уткнулась в ее прикрытую мехом грудь. Я обнял Мойру и притянул ее к себе. Лицо ее было мокрым — от брызг или от слез, не знаю. Во всяком случае, я почувствовал на губах вкус соли.

Когда мы возвращались к машине, ярко освещенная улица уже опустела. Звезды были расставлены по местам и казались очень близкими. Так и не встретив никого на своем пути, я вошел в ресторан и позвонил Джорджу Траску.

Он тотчас снял трубку.

— Квартира Траска, — сказал он плачущим усталым голосом. Я представился и сказал, что хотел бы поговорить с ним о его жене.

— Моя жена погибла.

— Очень сожалею. Но, может быть, вы разрешите мне приехать. Я хочу задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста. — Видно, ему некуда было девать время.

Из машины, как серо-голубая кошка из норы, выглядывала Мойра.

— Отвезти вас в больницу? Мне придется поехать по делу.

— Возьмите меня с собой.

— Дело малоприятное.

— Мне все равно.

— Если б вы развелись с мужем и вышли за меня, вам было бы не все равно. Я почти все вечера так провожу.

Она похлопала меня по колену.

— Знаю, что не гарантирована от страданий. Я сама подставляю себя под удар. Но до смерти надоело осторожничать, чтоб не дай бог не нарушить профессиональную этику.

Я взял ее с собой. На Бейвью-авеню полицейской машины уже не было. У дома Трасков по-прежнему стоял черный «фольксваген» с помятым крылом. Теперь я вспомнил, где видел его: в Пасадене, под ржавым навесом миссис Свейн.

Я постучал, дверь открыл долговязый Джордж Траск, в темном, как и подобает случаю, костюме и черном галстуке. Держался он незаметно и услужливо, как держатся гробовщики. Только по его покрасневшим глазам и по тому, что он меня не узнал, я понял, как он потрясен.

— Мистер Траск, познакомьтесь с миссис Смизерэм. Она психиатр и занимается социальным обеспечением.

— Как мило, что вы пришли, — сказал ей Траск. — Но мне не нужна помощь. Все налажено. Может быть, пройдем в гостиную, поговорим? К сожалению, не могу предложить вам кофе, мне не разрешают ходить в кухню. Да и потом, — продолжал он, и мне показалось, будто голос его доносится откуда-то издалека, — в то утро, когда убили мою жену, испортился кофейник.

— Очень вам сочувствую, — сказала Мойра.

Мы прошли вслед за Джорджем Траском в гостиную и сели рядышком напротив него. За неплотно задернутыми шторами виднелись городские огни, отражающиеся в воде. Их красота и красота женщины рядом лишний раз напомнили мне о страданиях Джорджа Траска, сравнить которые можно было лишь с пожизненным одиночным заключением.

— Компания отнеслась ко мне очень сочувственно, — сказал он, поддерживая разговор. — Дали отпуск с полной оплатой на неограниченное время. Так что я успею все уладить, верно?

— Вам известно, кто убил вашу жену?

— У нас на подозрении один человек — рецидивист с послужным списком в километр длиной, он знал Джин с детства. Полиция просила меня не называть его имени.

Они явно подозревали Рэнди Шеперда.

— Его задержали?

— Полиция рассчитывает поймать его сегодня ночью. Надеюсь, они его поймают и посадят в газовую камеру. Мы-то с вами знаем, отчего так часты преступления и убийства. Суды жалеют преступников, не выносят смертных приговоров. А если и выносят, закон то и дело нарушается и убийцы выходят на волю. Теперь газовые камеры не в почете, так чего же удивляться, что у нас ни в грош не ставят порядок и законность.

И он уставился широко раскрытыми глазами в пустоту, словно ему открылся мир, объятый хаосом.

Мойра подошла и погладила его по голове.

— Не надо так много говорить, мистер Траск. Это вас только расстроит.

— Знаю. Я сегодня весь день без передышки разговаривал.

Он закрыл руками пылающее лицо. Сквозь пальцы ярко, как монеты, сверкали глаза. Но голос звучал громко, словно существовал сам по себе.

— Этого старого мерзавца в любом случае стоило бы отправить в газовую камеру. Даже если не он ее убил, все равно он виноват в ее смерти. Это он подбил Джин искать отца. Заявился на прошлой неделе, нарассказал кучу небылиц, он-де знает, где отец Джин, наконец-то она разыщет папочку. И вот к чему привели его разговоры, — сказал Траск убитым голосом. — Джин отправилась в могилу за отцом.

Траск заплакал. Мойра утешала его — теперь уже не словами, а междометиями.

И тут я заметил, что на пороге двери, ведущей в коридор, стоит, как одряхлевший призрак дочери, Луиза Свейн.

— Как поживаете, миссис Свейн? — подошел я к ней.

— Не слишком хорошо, — она провела рукой по лбу. — Хоть мы с бедняжкой Джин и не ладили — она была, что называется, папина дочка, — но любили друг друга. А теперь я осталась совсем одна, — она медленно покачала головой. — Джин меня не послушалась. Я знала, что Джин играет с огнем и старалась ее удержать.

— Что вы имеете в виду?

— Разное. Она копалась в прошлом, воображала, что отец жив, а ни к чему хорошему это привести не могло. Такие игры опасны. Элдон — преступник и водил компанию с преступниками. Вот один из них и убил Джин за то, что она слишком много знала.