Конечно, стае шакалов забираться во владения горных львов рискованно и даже безрассудно, но человек, его самка и оставшийся детеныш были так близки и так аппетитны, что удержаться от преследования не удалось. И вот теперь человек стоял, озираясь; шакалы лежали где-то в траве, не шевелясь и выжидая команды осторожного вожака; женщина с ребенком, перебравшись по дереву через ущелье, с волнением ожидала своего мужа; а горный лев, заслышав шум и почуяв запах, затаился в стороне, желая, чтоб человек с копьем поскорее исчез, а шакалы… Куда деваться шакалам? Это в долине им есть куда бежать и где прятаться, здесь же их участь предрешена — раз уж лев положил на них глаз.

Ксор спустился за спиной стоявшего и тихонько потрогал того по плечу. Охотник бросил быстрый взгляд назад, увидел высокого светловолосого человека и вновь застыл, вглядываясь в заросли. Однако взгляд его стал мягче, и в выражении лица появилась надежда: вдвоем легче справляться с опасностями.

— Кто ты? — коротко спросил охотник.

— Твой создатель, — спокойно ответил Ксор. — Львы, шакалы, эта трава и дерево у тебя за спиной — тоже моих рук дело.

Охотник молчал. Тогда Ксор добавил:

— Пока я рядом, ничего не произойдет. Даже это копье не упадет на землю.

Он выхватил из напряженной руки человека копье, поднял его на уровень глаз, и отпустил. Копье осталось висеть в воздухе.

Охотник недоверчиво покосился на высокую, но абсолютно неподвижную траву, посмотрел на копье и перевел взгляд на Ксора.

— Создатель? Чего ты хочешь, создатель шакалов, которые украли вчера у меня дочь?

— Вон ту? — Ксор показал рукой на другую сторону ущелья. Охотник повернулся, вытянулся и закрылся рукой от солнца, чтоб получше видеть.

На другой стороне пропасти, прячась за ветвями сосновой кроны, женщина прижимала к себе малютку-девочку, а рядом стоял, насупившись и озираясь, мальчик постарше.

— Девочку украли шакалы, а я отнял ее у шакалов. Чтобы вернуть тебе. Чтобы ты мне верил. Ты слышишь меня? — сказал Ксор громко, потому что охотник рассматривал свое семейство и никак не реагировал на слова.

— Да, слышу.

— Тогда скажи: чего ты ждешь? Почему стоишь тут, когда твоя жена уже давно на другой стороне? А лев не хочет попадаться тебе на глаза, собравшись пообедать шакалами?

— Я чувствую, что на другой стороне — избавление. Но не могу пройти…

— Я знаю, почему ты боишься ступить на ствол дерева, — мягко сказал Ксор. — В своей прошлой жизни ты испытал страх: за спиной у тебя был огонь, и никакой возможности спастись, а перед тобой — окно, из которого в погожий денек можно было увидеть не только Гудзон и Манхэттен, но и корабли на океанском рейде…

— Ты говоришь непонятными словами, создатель.

— Неважно… В общем, ты в прошлой жизни шагнул с большой высоты, испугавшись пожара. Поэтому теперь тебе страшно ступить на этот мостик.

— Огня я тоже боюсь, так что ты, наверное, говоришь правду. Но что из того, создатель?

— А вот что… Ты можешь смело ступать на ствол этой сосны и идти к жене. Упасть я тебе не дам. Удержу, вот как удерживаю твое копье.

Охотник бросил торопливый взгляд в сторону. Копье покоилось в воздухе.

— Но страха твоего я перебороть не могу. Ты должен сам его пересилить.

Охотник с ужасом взглянул в провал, судорожно сглотнул и спросил:

— Там… На той стороне ущелья… с нами будет все хорошо?

— Некоторое время, — кивнул Ксор. — Лев, хозяин здешних мест, после того, как вы удалитесь, изловит вожака шакальей стаи, а потом и всех его сородичей. Сыт он будет несколько дней. После пойдет по вашим следам. Тебя он опасается, так как уже имел дело с охотниками. Но еще больше опасается остаться голодным.

— Он нападет?

— Он — нет. Вы успеете уйти за границы его территории. Там дальше, ниже, ближе к долине, живет пещерный медведь, и лев не сунется в те края.

— Я никогда не видел пещерного медведя…

— Постарайся и дальше его не встречать. Потому что твое копье ему понравится. Мясо из зубов выковыривать…

Охотник улыбнулся. Потом вскочил на толстый ствол поваленной сосны и медленно пошел, не оглядываясь и не глядя под ноги. Его взгляд был устремлен вперед, руки разведены в стороны. Копье плыло рядом.

Разозленный донельзя царь не вошел, а ворвался в шатер, шуганул склонившихся в поклоне дев, угостил затрещиной мальчика, расставлявшего свечи, и бухнулся на трон так, что прочное дерево заскрипело, а иссиня-черные доспехи лязгнули.

Мыслимое ли дело! Три месяца войско в походе, сколько чужих земель захвачено, народов пленено, городов повержено — а казна как была пуста, так пуста и осталась!

Он еще наследным принцем понимал, что простым его царствование не будет. Венценосный папаша к концу жизни подувлекся роскошествами, а о наполнении казны забыл. Да и раньше об этом не слишком-то заботился… Советники, понятно, не стали перечить монарху, жадно вбирающему радости последних мгновений жизни, и позволили истратить заемные средства на оплату пурпурных шелков; тонкокожих заморских плодов, истекающих сладостным и ароматным соком; диковинных рыб, которых как ни готовь — невозможно испортить! А жрицы храма богини сладострастия? Это ж сколько пришлось отцу пожертвовать настоятелям, чтоб три десятка искуснейших дев поселились при дворе? Причем каждую неделю две или три новых приезжали, и столько же уже обжившихся, познанных, признанных — уезжали, не взирая на мольбы и не слушая протестов…

Наследный принц и сам попал под чары одной из иноземных красавиц — вон она, стоит смиренно! — но одно дело утехи плоти, другое — существование всего государства. Незадолго до смерти отца советники докладывали, что общая сумма задолженности не превышает полуторасот возов серебра, что очень немало для такой страны, как Кассор! Немало, но посильно: царскому двору принадлежат огромные площади горных пастбищ, на которых потомственные пастухи, истинные кассорцы, испокон веку разводят тонкорунных коз и овец. Два-три года торговли драгоценными шерстяными тканями и пушистой пряжей, твердым соленым сыром — первой закуской во всех кабаках Кассора — и долг покрыт!

Не хватит поступлений от шерсти и сыра — не беда, скалистые берега страны — излюбленное место обитания моллюсков, которые способны ничтожную песчинку за те же два-три года превратить в полновесную жемчужину. И делать-то ничего для этого особенно не нужно: достаточно возле колонии ракушек, прилепившихся к подводным скалам, насыпать песку. Песок, правда, приходится возить издалека — ну, да что это за расходы? Один тюк некупленного пурпура позволил бы завалить песком весь берег…

Но когда престарелый отец наконец скончался, взору коронованного наследника предстало государственное хранилище ценностей, в котором серебра, золота и самоцветных каменьев едва набралось — в пересчете на имевшую хождение монету — возов пятьдесят. Зато расписок, подписанных и запечатанных главой казначейства вместе с сиятельным монархом, было предъявлено аж на шестьсот возов! Чтоб вернуть одни только проценты по этим шкуродерным займам, и пастухам, и собирателям жемчуга пришлось бы трудиться до конца жизни.

В общем, юный Алаксор нашел выход. Сам, без помощников и подсказчиков! Он понял, что нужна победоносная война. Не маленькая, междуусобная, которая частенько опустошала просторы Кассора или сопредельных ему государств (не затрагивая, впрочем, больших городов), а большая, долгая и серьезная. Алаксор, когда объявил свою волю подданным, не был обескуражен гулом недовольных голосов. Во-первых, война для любого кассорца, а равно и любого иноземца — это что-то вроде шахматной партии. Жизнь человеческая священна, и никто не станет сводить на поле боя солдат, вооруженных орудиями убийства и намерениями раскроить череп ближнему. Достаточно выставить на стратегически верные позиции свое войско, дать противнику убедиться в бесплодности его тактических ухищрений — и победа признана. С наложением контрибуции и взятием дани, а как же иначе… Но без бессмысленного уничтожения самых ценных ресурсов любого государства — людей. А во-вторых, предложив соотечественникам дальний военный поход, Алаксор был по-царски щедр и не по-царски мудр. Всех, абсолютно всех своих сторонников и противников, обязанных по роду, должности и положению принимать участие в царских затеях, он наделил поместьями, имениями и даже целыми деревнями. Не оставив себе почти ничего… Кроме дворца и парка, в котором когда-то играл ребенком. Когда ошеломленные подданные спросили, что же будет питать царскую семью, Алаксор ответил: «Надежды».