— Значит, подождем, — с надеждой в голосе негромко сказал Климов. — Поживем-подышим.

Складывалось такое впечатление, что он, Климов, спешил преодолеть враждебность «Медика» и отчужденность Слакогуза, не слишком задумываясь, какими глазами будет смотреть на последнего.

— «Шило» взяли?

Слакогуза словно по лицу ударили, так нервно встрепенулся он на стуле.

— Доберемся.

Климов посмотрел на «Медика», тот — на него. Возникла пауза.

— Ушел на перевал, — подсказал Климов. — Дохлый номер.

— Верно, дохлый, — согласился Слакогуз. — Но только не для нас, а для него. Там везде мины.

Яд ухмылки обескровил его губы.

— Так что, Климов, — неожиданно и непривычно обратился санитар Сережа, — ты теперь один. Свидетелей, как говорится, нет. Мы все повязаны подписанной нам смертью. Тем более, что там, — он закатил глаза под потолок, — тебя клянут: Зиновий сообщил, что всех заложников — уже двенадцать человек — расстрелял ты. Палач и правая рука Зиновия. А он известная фигура. Мафиози. Ему верят. Поэтому и акцию проводит он. Руководит. Ведет переговоры.

— В бункере сидит?

— Да, в изоляции. Не любит дневной свет. Привык к ночному.

— Климов сокрушенно застонал, зажал виски руками.

— Что же делать?

— Давить ухо. — Усмехнулся «Медик», глянул на часы. — Сейчас тебя Мишаня отведет, укажет место, спрячет под замок от «Чистого», а то он тебе брюхо вспорет и кишкой удавит, шибко лютый, просто нехороший… А то, что ты босой, — он уловил взгляд Климова, досадно брошенный на ноги, — это даже лучше: ближе к Богу. Кстати, — он достал коробку спичек, сигарету, — можешь помолиться. Свечки я тебе оставил. Там, в кармане. Босиком до рая, как до бани.

«Догадливая бестолочь», — стал подниматься Климов и, не распрямляясь, сгорбленно-сутуло, двинулся к двери. На полпути что-то припомнил — тронул пальцем лоб и обернулся:

— Спички, если можно. Зажечь свечку.

— Это сколько хочешь.

«Медик» бросил ему в руки коробок и подмигнул:

— А ты мне свечечку взамен, одну

хотя

бы.

Отказать было нельзя.

— Зачем она тебе? — с укором спросил Климов. — Мне молиться, поминать покойницу, а ты…

— А я, — ответил «Медик», — зажгу ее тогда, когда ты принесешь мне «Магию и медицину».

Климов сник. Позволил подхватить себя под мышки и волочь к двери.

Глава двадцать четвертая

Климова втолкнули в лифт, протащили по вестибюлю, выволокли на улицу. Дождь со снегом сразу остудил лицо. Босые ступни стали зябнуть. Ранние сумерки осени со всех сторон зажали двор шахтоуправления, в глубине которого располагались гаражи, подсобки, мастерские. Если бы не свет прожекторов, мир просто-напросто предстал бы черным. Ветер, такой же сильный, как и утром, уже не разметал сырую хмарь. Наоборот, сгущал ее все больше.

Запихнув Климова в милицейский «Уаз», Слакогуз с подручными повез его до мрачного строения «дробильни» — небольшой рудничной фабрички по выработке щебня и бетона.

Фонарь, висевший под навесом центрального входа в «дробильню», освещал высокие металлические двери, выкрашенные в зеленый цвет, на фоне которых застыл часовой. Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Климов представил, как такой в потемках просит закурить, и содрогнулся: есть типы, чья внешность внушает ужас. Вроде бы ничего такого, а у человека поджилки трясутся.

— В жмурню? — спросил он Слакогуза и, услышав утвердительное «да», звякнул ключами, отомкнул замок и пропустил сначала Слакогуза, потом Климова, подталкиваемого телохранителями «Медика».

Пройдя по какому-то длинному и плохо освещенному коридору Слакогуз свернул налево, взялся за шаткие ржавые поручни и стал спускаться в узкий подвал, на бетонной стенке которого Климов усмотрел потеки крови. Под этой стеной, на одной из ступеней лестницы, валялся сломанный женский каблук.

Очутившись в подвале, Климов увидел еще один боковой ход, куда его толкнули мимо Слакогуза, задержавшегося возле металлической решетки. Слева и справа бокового хода находились глубокие ниши, в одну из которых Климова и запихнули.

Ударили так, что он упал на груду тел.

Безжизненных.

Холодных.

На расстрелянных заложников.

Климов инстинктивно вскочил на ноги. Он много видел трупов, может, больше, чем иной служитель сельского погоста или городского кладбища, но лежать на них ему не доводилось.

Под потолком потрескивали и зудели две люминисцентные лампы, и свет их отбрасывал синюшно-матовые тени на расплывшуюся рожу Слакогуза и злобные лица охранников.

— Держи, — обратился один из них к Климову и бросил ему в ноги пистолет.

Климов недоумевающе пожал плечами, осторожно наклонился, кося глазом на охранника, взял свой

«Макаров»,

сверил номер: правильно, и серия и номер его личного оружия, подкинул на ладони, выщелкнул обойму. Не глядя, понял, что она пустая. Вернул на место: загнал в рукоять. Передернул затвор. Спустил курок. И на мгновение ослеп от вспышки, только еще выше вскинул пистолет.

Слакогуз захохотал.

— Еще разочек!

Климов услышал характерный звук сработавшего объектива и вновь зажмурился от фотовспышки.

— Гад!

Что было силы он метнул

«Макаров»

в Слакогуза. Метил в объектив, но попал в руку. Еле уклонился от удара в пах, отбил ногу охранника.

— Штэмп сытый!

Слакогуз потер ушибленную руку, передал фотоаппарат со вспышкой ближнему мордовороту и ехидно произнес:

— Не стоит прыгать с крыши, чтобы напугать кошку.

По-видимому, эта фраза служила сигналом к избиению, поскольку Климов тотчас пропустил удар в плечо. Отлетел в угол. Поднимаясь, вынужден был опереться о холодное чье-то бедро. И это подогрело жажду мести. Бросило в контратаку. Когда человек ничего не боится, это всегда страшно. Пугает неизвестность: какая сила придает ему уверенность в своей живучести и неприкасаемости?

— Отбей ему бубны, — посторонился Слакогуз и спрятался за спину ринувшегося в бой охранника.

Плечо, бедро, — парировал Климов удары и, мгновенно перейдя в стойку «змеи», пропустил бьющую ногу выше себя, ударил охранника в пах кулаком, подсек и увернулся. Ниша была узкая, зато до потолка не сразу и допрыгнешь. И пол был гладкий, залитый бетоном. Климов почувствовал, как сила прилила к ногам, как жестко-прочно пятки ощутили твердь. Им овладело то состояние опустошенности, за которым нет ни страха боли, ни страха смерти.

Тело стало легким, словно ветер.

Уловив запредельностъ во взгляде Климова, охранник чертыхнулся, откатился к решетке у входа, вскочил на ноги. Его свиные глазки заюлили.

— Скажи спасибо, что я знаю дисциплину. Кабы не «Медик», я б тебя… — он не договорил и взялся за решетку. — Запираем? — Вопрос адресовался Слакогузу.

— Погоди, — ответил тот. — Дай с другом юности потолковать.

— Пошел ты, — сказал Климов и заметил в углу ниши банку из-под пива. «Это они зря оставили, — подумал он и понял, что его затея отравить резервуар с водой, который должен где-то быть у террористов, не дала бы результата. Всех их сразу не опоишь, да и заложников могли поить этой водой. Опять же, у них Юля…»

— Послушай, Климов, — обратился Слакогуз, стоя у входа, — что ты веник мочишь? Теперь ты наш и ни-ку-да, он повел пальцем, — никуда теперь не денешься. Снимки, гарантирую, будут отличные, негативы профессиональные: всю жизнь люблю и занимаюсь фотографией, если ты помнишь. Даже в горах тебя снимал, печатал карточки, а ты… по дорогому аппарату, который стоит уйму денег: три тысячи гринов, почти семь миллионов, металлическими штучками швыряешься, разбить стремишься и увечье нанести… не совсем умно. Несерьезно. Глупо как-то…

— Что ты хочешь? — подошел к нему поближе Климов, чтобы меньше щуриться от света ламп. — Сработал «компру» и вали. Проваливай к едрене фене. Мусор драный.

Слакогуз захихикал. Дружески-беззлобно. Словно доказывал всем своим видом: да, я мент, и ты — мент, я мусор, и ты — мусор, только я здесь у себя, здесь я — хозяин, а ты — тьфу! стыдно сказать: говно на палочке.