Сигарета в пальцах «Медика» дотлела, и он прикурил новую.

— Хороший газ. Двадцать секунд агонии и все. Спасибо партии.

— На понт берешь, — вяло ответил Климов. — Лапшу вешаешь. Каждый газгольдер Си-Би-Зет на спецучете. Даже если вывезли его из Польши или из Германии ребята ГРУ, генштабовская контрразведка, охранять боевой газ будут они. Их люди. А не местная вохра или вояки.

— Верно, — польстил самолюбию Климова «Медик». — В идеале так. Но где он, идеал? Союз распался…

— Развалили.

— Это сути не меняет. Главное, что его нет. И все, что было раньше, более не существует, не работает, не действует. Законы, порядки, инструкции… Россия с голой задницей, а ты мне про какую-то особую секретность, подчиненность, согласованность… херня на постном масле! — «Медик» стряхнул пепел, посмотрел на Климова с издевкой. — Выхарила партия таких, как ты, и подтереться не дала. Жуй теперь сопли. — Он швырнул пустую пачку в угол. — А вывезли эти газгольдеры сюда пять лет назад. Уфаловали немцы Горбача, взяли за эти… — «Медик» показал, за что взяли любимца всего мира, и все так же: вбок и вверх выпустил дым. Сама беспечность, откровенность и уверенность в успехе.

— Запрятали в рудник?

— Да, в восьмой штольне.

— И никто не охранял?

— Нет, почему же, — снова затянулся сигаретой «Медик», — охраняли. Но уже не так, как было раньше. Один пост.

— Дублированный или одинарный? — потирая сердце, глухо спросил Климов и почувствовал, что в пиджаке кармана что-то есть. Кроме бумажника.

— Конечно, дубль. Но подчинен уже не ГРУ, а МВД;

сплошная лажа. Так что, никаких проблем. Взяли жену с пацанкой одного из постовых, он и увял. Тревогу поднимать не стал. Сказал, где код замка.

— И где он? — спросил Климов. Он припомнил, что лежит в его кармане. Прижал веко.

— Постовой?

— Нет, код.

Такого хохота давно не приходилось слышать. «Медик» всхрапывал, постанывал, сгибался пополам и грохотал голосовыми связками. Даже сучил ногами.

— Ох, ты злыдень! Уморил до колик. Ха-ха-ха! Пошел по следу.

Климов сидел молча.

Отхохотавшись, «Медик» встал, неспешно подошел к большому сейфу, вставил ключ и открыл дверцу.

— Вот он, код. Иди, взгляни.

— Т-ты что, с-серь-езно?

Климов внутренне оторопел. Даже почувствовал симптомы заикания. Так дети, внутренне робея перед школой, начинают вдруг сюсюкать и неправильно произносить слова, желал, видимо, запомнить себя в детстве. Прощание с беспомощностью тела и косноязычием души. До старости. Чтоб легче было в будущем не чувствовать себя большим, разумным, сильным. Чтоб у черты небытия, у края смерти предстать ребенком, который проживает в памяти непрожитую жизнь, нисколько не испытывая страха перед смертью: человек защищается от нее памятью.

Приглашение взглянуть на код значило многое и, прежде всего, эта вольность «Медика» таила в себе смерть. Немедленную и неумолимую. Если тайну знают двое, это уже не тайна. Это бред. Беспамятного человека.

— Ну, чего же ты? Иди… — «Медик» приглашающе повел рукой. — Смотри. Запоминай. Я разрешаю.

Нотки садизма прозвучали в его тоне. Любил санитар Сережа держать головы больных, когда на них накладывали электроды. Обожал видеть конвульсии. Страдания. Мученья. Маску смерти.

«Если встану, он меня убьет, — зажался в кресле Климов. — Или отдаст «Чистому». На растерзанье».

— Я пас. — Развел руками Климов. — Мне это до лампочки.

— Увял?

— Хочу пожить.

— Похвально, — сказал «Медик», но в его горячем одобрении сквозило больше сожаления, чем похвалы. — Не хочешь много знать?

— Считаю лишним.

— Будешь на меня работать?

«Медик» закрыл сейф, убрал в карман ключи.

— Мотор не тянут, — глухо сказал Климов. — Не сейчас.

Запищавший на столе японский радиотелефон заставил

«Медика» взять его в руку.

— Да, Зиновий. Хорошо. Сидит напротив. Что ты… парни «Чистого» собьют рога любому… Да… И Слакогуз вернулся… пятерых… работают на нас, играют в руку… Да… А как там абвер?.. Дают «Боинг»?.. Только вертолеты?.. Ну, ослы…

Дверь в кабинет открылась, и на пороге вырос Слакогуз.

— Я нужен?

— Заходи, — «Медик» повел рукой в сторону Климова. — Знакомься. — И снова начал говорить по телефону. — У меня.

Теперь на Слакогузе был такой же «камуфляж», как и на «Медике, только промокший, грязный, порванный на локте и бедре.

«Значит, Петр пятерых в горах оставил, — разгадывая смысл отрывистого разговора «Медика» с «Зиновием», решил про себя Климов. — Обошел группу, разоружил крайнего, а там уже сшибал по-одному. Как мух резинкой. Слакогуз, конечно, не сглупил: в бой не попер, слинял тихонько. Брюхо подвело. Вон, как присел на стульчик смирно: глаз не поднимает».

«Медик» глянул на часы, сказал, что «время терпит», пожевал губами, неожиданно повысил голос.

— Решили штурмовать? Включают «Альфу»? Лично преданные президенту спецподразделения? А как же быдло в штольне? Баксов жалко? Ах, не желают выпускать «козырных»? Семьдесят «авторитетов» для них много? Чеченам больше платят, откупаясь… Вшивота… Ты передай им, передай по-свойски… Если они пожертвуют… ага… тем самым, кто их любит и им верит, я сам взорву… ты слушай… нет, Зиновий… доберусь… код у меня есть… взорву гранатой… Передай… Да я спокоен… До эфира.

«Медик» бросил телефон, взбешенно посмотрел на Слакогуза, отшвырнул от стола стул и припечатал кулаком столешницу.

— Опсосы, падлы! Им людей не жалко…

Было видно, что его корежит злоба, он никак не мог прийти в себя. В чем-то он жестоко просчитался. Обманулся. А люди не выдерживают этого, мстят за обманутость надежд. Сильные — безжалостностью к себе, слабые — к своим домашним, близким. Любящим. Насмешки, наскоки, нападки, разночтение поступков, фактов, глумление над искренним и откровенным вживляется в плоть отношений меж людьми. Так вживляются животным электроды, прямо в мозг. И Климову показалось, что сам он нашпигован электродами — прямо раскалывается голова — опутан счетчиками, проводками, снимающими уровни его терпения и мужества. Выходит, руководство МВД и контрразведка пожертвовали Ключеводском? Всеми его жителями? Решили провести захват всей банды? Провокация чистой воды. Хотя и требования террористов провокационны, практически невыполнимы. Бред какой-то! А он тут в одиночку партизанит, всякий миг рискуя своей жизнью. Ищет ходы- выходы, подходы к штольне… Мечтает выручить людей, спасти заложников, когда они обречены, забыты, списаны со счета.

— Кровососы! — снова стукнул «Медик» по столу и посмотрел на Климова, — Все понял?

— Нет.

— А что тебе неясно? — вызверился «Медик». — Что-о? Кранты нам всем, ты понял, всем кранты! Тебе и этим, — он потыкал пальцем воздух, направляя его вниз, — червям подземным, быдлу смирному, совкам вонючим… Ненавижу!.. — Воротник душил, и он рванул его что было силы. Пуговица отлетела. Чиркнула по спинке стула, покатилась по ковру. — Да только я устрою фейерверк! Взорву газгольдеры без всякого… Один! Верно, Мишаня? — Он посмотрел на ошарашенного Слакогуза, подмигнул ему и утопил в карманах куртки кулаки. — Поставим на уши Зиновия, ага?

Слакогуз пробормотал что-то невнятное, испуганно примолк. Похоже, на такой исход он не рассчитывал. Ошибся.

Климов шевельнул плечом, зажатым пальцами телохранителя, скривился от жестокого удара в челюсть, застонал. Спросил со слезой в голосе:

— И сколько нам до смертушки осталось?

«Медик» еще больше помрачнел и глубже утопил в карманы руки.

— Время терпит.

Климов глянул на часы. Они были разбиты.

— До восьми утра?

— А ты откуда знаешь? — «Медик» даже склонил голову, слегка откинулся назад. — Засек по сбору?

— «Чистый» надоумил.

— А… — протянул «Медик» и чему-то ухмыльнулся. — Пустил слюни.

Судя по внешней скованности, по тому, как он нервно вдавливает кулаки в карманы куртки, не замечая, что пуговицам тесно в петлях, можно было предположить, что санитар Сережа, «Медик», вор в законе относится к тому типу людей, которые, обладая холодным рассудком и неизбывно ощущая его жесткую опеку, способны, тем не менее, принимать мгновенные решения, безотчетно повинуясь интуиции или капризу. Зная за собой зависимость от перемены настроения, они изо всех сил цепляются за логику суждений, боясь проявить в своих действиях слабость характера. Климов, может быть, только потому и слушал так напряженно-скрытно, что открывался ему сейчас человек, чем-то очень похожий на него самого. А когда знаешь себя, легче понять другого. Понять и повлиять на его действия.