Люсьен почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Его руки машинально прижали ее еще крепче, словно побуждая взять назад последние слова. Он страдал, полагая, что у нее был любовник, которому она отдала свою девственность. Но осознание того, что она была изнасилована, что ее телом воспользовались против ее воли, — просто делало его больным.

— Ох, Боже милостивый, — прошептал он, не замечая, что говорит вслух. — Я этого не вынесу.

Ее горький хохот прервал его. Она заговорила торопливо, и каждое ее слово причиняло ему боль, словно кнут, раз за разом впивавшийся ему в спину.

— Конечно, вам не перенести! Да и с чего должно быть иначе? Я расскажу это точно так, как рассказала своему любезному папе, как повторяла себе это каждую ночь, пока не заставила себя забыть. Пока Эдмунд, умеющий прежде слушать, а уж потом судить, не убедил меня, что я должна забыть.. Слушайте внимательно, Люсьен, а потом скажите, верите вы мне или нет. Я была изнасилована, хотя слово это узнала гораздо позднее. Вам придется извинить мне такую непонятливость, ибо у меня не было матери, которая объяснила бы мне подобные вещи. Но зато потом я отлично выучила это слово. Все слова! Изнасилована. Взята помимо воли. Обесчещена. Они все ужасные, не так ли? О, они ужасны даже на слух!

— Кэтрин…

— Нет! Я хочу, чтобы вы выслушали! Я настаиваю, чтобы вы выслушали! Он нашел меня в амбаре, Люсьен, я пришла туда, чтобы посмотреть на новорожденных котят. И была так рада увидеть его, что закричала: «Дядя, пойдите поглядеть на этих милых котят!» Вы понимаете, я звала его дядей, оттого что знала всю жизнь. Кошка затащила котят под край скошенной крыши амбара, в самый угол, так что мне пришлось подвинуться, чтобы мой «дядя» тоже мог их увидеть. Он устроил меня у себя на коленях, и мы вместе любовались на котят, совсем маленьких, у них даже еще не раскрылись глаза, и они вслепую тыкались в бок матери. Мой «дядя» гладил меня по рукам, пока я сидела у него на коленях, и все повторял, что я выросла совсем большая с тех пор, как он видел меня в последний раз. А потом, постепенно — я и не заметила, когда именно, — оказалось, что его руки стали более настойчивы, грубы и нетерпеливы, так что я захотела вырваться.

— Кэтрин, хватит. Во имя всего святого, хватит!

Однако она продолжала, как будто и не слышала его, и глаза ее оставались сухими, а лицо пугало своей безжизненностью. В эти минуты она выглядела именно так, как выглядела год назад, когда он впервые повстречался с ней.

— Но он не отпустил меня, Люсьен. Он только захихикал и спихнул меня вниз, и моя голова оказалась в углу, как раз возле котят. Он прижался ко мне губами, он заглушил мой крик о помощи и принялся стаскивать с меня одежду, задирать мне юбки, — его руки были повсюду на моем теле. Я попыталась бороться, но только закатилась еще дальше в угол и едва не задавила одного из котят. Кошка стала шипеть и царапаться, а потом собрала свой выводок и оставила меня одну. А мой «дядя» уже расстегнул бриджи и коленом раздвигал мне ноги и твердил, что мне нельзя кричать, что я никому не должна говорить о том, что он сейчас мне сделает, и объяснял, что хочет только кое-что мне объяснить. Я по-прежнему не понимала, что происходит. Я только знала, что ужасно смущена и напугана. И я получила в тот день в амбаре изрядное образование. Весьма болезненное образование. Хотите ли вы, чтобы я перечислила все, чему выучилась в тот день? И чему выучилась через несколько месяцев, когда мой отец, пылая праведным гневом, ворвался ко мне в комнату, чтобы обвинить меня в том, что я завела любовника? И когда он, при виде моей плачевной глупости, сам был вынужден объяснить мне, что я жду ребенка? Хотите ли вы услышать те слова, которыми он обзывал меня, когда я наконец все поняла и рассказала ему, как мой «дядя» — а его ближайший друг и собутыльник — изнасиловал меня? — Кэт замолкла, переводя дыхание. — Или вы наконец-то наслушались достаточно?

Люсьен прижал к груди ее упрямую головку, его пальцы запутались в тяжелом узле волос, которые тут же рассыпались волной. Его ладонь легла ей на затылок и гладила, гладила ее. Люсьена сжигали и гнев, и жалость, и желание защитить Кэт. И как только ее отец смог выслушать ее и не поверить?

— Кэтрин, милая, — зашептал он ей на ухо. — Простите меня. Простите нас всех. Мужчины — ужасные создания, ужасные и себялюбивые. Но вы тоже выслушайте меня. Гарт рассказал мне кое-что, чему я только теперь нашел объяснение. Я не должен был торопиться пересказывать это вам — подробности о смерти вашего отца. Это причинит вам новую боль, но я уверен, что лучше вам сразу узнать, что случилось. И я думаю, что ваш отец поверил вам. Слишком поздно для вас обоих — но он все-таки поверил и тогда постарался сделать для вас все, что мог. — Люсьен набрал в грудь побольше воздуха и спросил: — Его звали Юстас Лангфорд?

Кэт подняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо, ее ладони уперлись ему в грудь.

— Как… как вам только удалось это узнать?

У Люсьена щека задергалась в нервном тике.

— Гарт рассказал мне, как умер ваш отец. Он не мог с уверенностью назвать дату, но это наверняка произошло в то время, когда вы только что сбежали из Ветел, а мы с Гартом воевали на Полуострове. Это объясняет и то, что вас не разыскали, — просто никто не знал, что вы сбежали. Все окружающие были вполне удовлетворены историей, которую рассказал им ваш отец про Америку.

Он прижал ее к себе еще сильнее, свободной рукой продолжая гладить по спине.

— Кэтрин, вам надо постараться быть храброй. Ваш отец вызвал на дуэль некоего Юстаса Лангфорда — по какой-то совершенно пустячной причине, которую Гарт даже и не запомнил, — и застрелил его. Затем ваш отец отправился домой, дожидаться прибытия констебля, но сердце его разорвалось, прежде чем его смогли арестовать. Титул теперь перешел к его брату, но насколько Гарта просветила его мамаша — сводная мама, почитающая своего сына подходящим кандидатом на вашу руку по возвращении из Америки, — ваше довольно значительное наследство в целости и сохранности дожидается вас в Ветлах.

Люсьен следил за тем, как постепенно его слова проникают в сознание Кэт. Все эти годы она укрывалась в Тремэйн-Корте, вдали от всех и всего, что любила. Она кое-как сумела зализать свои раны и даже набраться достаточно сил, чтобы протянуть руку помощи Эдмунду, Нодди и самому Люсьену.

Ей приходилось заставлять себя быть сильной столь долгое время, что он не сомневался: она не сразу осознает, насколько резко изменилась ситуация с той минуты, как ее опознал Гарт Стаффорд.

Теперь она вольна покинуть Тремэйн-Корт, покинуть Люсьена, вольна вернуться в Ветлы и снова начать жизнь, достойную леди д'Арнанкорт. Она вольна перебраться в Лондон, где благодаря ее имени и богатству наверняка будет пользоваться сногсшибательным успехом в обществе, которому ничего не известно об истинных причинах ее отсутствия. Она вольна оставить в прошлом и эти два горестных года, и самого Люсьена Тремэйна, незаконнорожденного ублюдка, у которого на нее прав не больше, чем у человека с луны.

Люсьен не отважился заговорить, он лишь следил по ее выразительным серым глазам, как она осознает это. Он продолжал смотреть и тогда, когда задрожала ее нижняя губа и из глаз скатились первые слезинки, тут же превратившиеся в бурный поток.

— Ох, Люсьен, — всхлипывая, пробормотала она. Ее внутренние преграды наконец-то пали, и она обхватила его руками, в надежде найти утешение, разделить с ним боль и даря в то же время проблеск надежды, хотя Люсьен, как никто другой, должен был понимать, что не заслужил права надеяться. — Что же мне теперь делать? Папа умер!

Мойнино зелье потихоньку делало свое дело. Мелани раскинулась на розовом атласном покрывале, а вокруг кровати горели восковые свечи, распространяя сладковатый аромат и мягко освещая ее кожу цвета слоновой кости. Она улыбнулась, наблюдая в висевшем над кроватью зеркале, как ее руки шарят по ее телу, ласкают его, гладят.