Люсьен выпрямился и весело взглянул на нее:

— Гарт? Заявится сюда? Нет, вряд ли. Хотя теперь, когда про это упомянули вы, я, пожалуй, даже удивился, отчего он до сих пор не примчался в Суссекс, пылая праведным гневом. Вы помните, что на меня напали в Лондоне? Так вот Гарт оказался в тот момент со мной. Один из бандитов упомянул Суссекс, вот мы и подумали, что опасность исходила отсюда — хотя теперь я уверен, что это была ошибка. Я уверен, что покушение устроил один юный идиот, который не умеет играть в карты. Но вы правы, теперь, когда я подумал об этом, я не понимаю, как это Гарт до сих пор не нашел предлога, чтобы проведать меня здесь.

Кэт поднялась на ноги.

— Это было бы очень мило с его стороны, Люсьен, — сказала она. — По-моему, скоро пойдет дождь, так что нам лучше вернуться. Вам еще надо сделать крюк, чтобы забрать коня, а я отправлюсь прямиком через луг. Да и к тому же мне давно пора сменить Хоукинса. Вы ведь знаете, что у меня есть в доме определенные обязанности.

Она не стала дожидаться ответа, а просто пошла прочь, но не успела сделать и двух шагов, как он заставил ее остановиться, схватив за руку:

— Что случилось, Кэтрин? Вы понеслись быстрее, чем Калибан. Не может же быть, чтобы вы испугались промокнуть в такой теплый летний день, особенно если учесть, что на небе нет ни облачка. Я что-то не то сказал? И вы вспомнили кого-то, кто ушел на войну, но не вернулся?

Она нахмурилась, а потом замерла, как будто почувствовав скрытый смысл вопроса. Она должна поставить на этом точку — и немедленно!

— То есть вы хотите сказать, мой любовник? Уж не та ли это история, которую вам было угодно придумать, дабы объяснить самому себе тот факт, что я родила внебрачного ребенка? И что я шарахаюсь от каждого, кто прикоснется ко мне, желая сохранить верность этому моему погибшему возлюбленному? Тогда все кажется оправданным, да, Люсьен? Тогда будет простительно, что я утратила целомудрие? Это можно даже приписать истинному патриотизму? Ну, как бы мне ни было неприятно разочаровать вас, мистер Тремэйн, я должна вас заверить, что ничем подобным здесь и не пахло. Я не проливала слез по отцу своего ребенка. Я проливала слезы только лишь по этому ребенку и еще по самой себе — и перестала это делать уже довольно давно!

Он заключил ее в объятия, хотя она пыталась вырваться, и прижал к груди ее голову:

— Кэтрин, простите меня. Вы были правы. Я действительно строил догадки. Возможно, мне даже казалось, что, будучи друзьями, мы могли бы доверить друг другу наши тайны. Но ведь вы-то и так уже знаете все мои тайны, правда? Пожалуйста, простите меня. Я обещаю больше не настаивать на признаниях, пока вы сами не будете к ним готовы. А я буду лишь благодарен, если вы захотите поговорить со мною.

Взяв в ладони ее лицо, он мягко, но настойчиво заставил ее поднять взор, так что у нее не оставалось выбора, как заглянуть в его глаза, не успев скрыть своих слез.

— Мы все еще друзья с вами, Кэтрин? — спросил он, и его низкий хриплый голос больно резал ее напряженные нервы.

— Друзья, — прошептала она, не в силах сердиться на него. А потом она закрыла глаза, потому что он наклонился и поцеловал ее.

Ее губы раскрылись и впустили его, ее слезы иссякли. Новое сильное ощущение пронзило ее как молния. Так вот что значит быть женщиной: это и ощущение всеобъемлющей любви, и безусловного подчинения, безоглядного и полного доверия к тому, кто сильнее ее, к мужчине, чьи руки направляли ее мягко, не прилагая силы, не стараясь утвердить над ней свою власть. Люсьен и брал ее своими поцелуями, и отдавался сам, окружал ее своей любовью, своей нежностью и обещанием несказанного счастья.

Кэт не почувствовала страха, когда он увлек ее на шелковистую мягкую траву, сам улегся рядом, а его пальцы принялись расстегивать пуговицы ее платья. Она почувствовала лишь легкую досаду от того, что этот мужчина не может оставаться возле нее всю жизнь.

Его губы двинулись ниже, по шее, и вот уже он покрывает легкими поцелуями нежную кожу у основания ее грудей. Она не чувствовала страха, и даже лениво улыбнулась, понимая, что теперь он ей не страшен. И он не торопил Кэт, его пальцы не пытались рвать ее платье или перейти к более интимным ласкам. Люсьен лишь приподнял голову и заглянул ей в глаза с таким выражением, будто его несказанно удивило то, что он сумел прочесть в ее взгляде.

Чтобы показать ему, что она нисколько не боится, что она принимает эти их новые, более глубокие отношения, Кэт закинула руки ему на спину, прижимая его к себе еще сильнее. Она почувствовала тепло его тела, и это оказалось таким чудесным ощущением, какое до этого ей довелось испытать один-единственный раз в жизни — когда она впервые взяла на руки Нодди. Кэт понимала, что чувство это называется любовью. Всепоглощающей, неумолимой любовью. И даже больше. Она ощутила первые жаркие порывы страсти.

А потом он ушел. Так стремительно, что она даже не сразу поняла, что случилось: она уже сидела возле дерева, прислоненная к стволу, и была одна. Люсьен стоял над ней, тяжело дыша, всматриваясь во что-то на лугу.

— Мне показалось, я услышал топот копыт, — сказал он, торопливо взглянув в ее сторону, прежде чем спуститься на пару шагов вниз по склону. — Это Гай. Судя по тому, откуда он появился, он должен был выехать с задов Тремэйн-Корта. Странно. Я думал, он собирается уехать на несколько дней по делам — мы даже перенесли обед. Сидите тихо, Кэтрин, и тогда он, быть может, вас не заметит. А я спущусь ему навстречу.

Кэт лишь молча кивнула. Она смотрела, как он спускается с холма и машет графу, услышала звук его голоса, хотя слов разобрать и не могла.

Кэт стала застегивать платье, не зная, то ли ей проклинать графа, то ли благодарить его.

Люсьен, посвистывая, шел от конюшни. Он провел еще одно приятное утро, объезжая норовистого Калибана, в сопровождении неизменного графа де ла Крукса. Беззаботная болтовня Гая, его веселые шуточки с легким налетом скабрезности помогали скоротать время между завтраком и посещением Эдмунда.

Последние несколько дней пролетели для Люсьена незаметно: все возможное время он проводил возле Эдмунда, не выпуская из рук его сухую ладонь, — часы летели за часами, полные живительных воспоминаний об их прежней жизни в Тремэйн-Корте. Они почти не вспоминали ни о тех годах, когда он служил в армии Веллингтона, ни про последний год в Лондоне, предпочитая лишний раз перебрать в памяти события, связанные с их счастливой прежней жизнью.

Старые раны затянулись. Они вспоминали любимого пони Люсьена по кличке Прыгун, и то лето, когда Эдмунд учил Люсьена плавать, и зиму, когда они вместе со слугами отправились на боксерский турнир, и весну, когда совершили путешествие в Озерный край и его мать требовала останавливать коляску чуть ли не через каждые пять миль, чтобы нарвать каких-то новых растений для своего травника.

Люсьен улыбался, шагая по двору и выстукивая ритм рукоятью кнута. Им всякий раз не хватало времени, чтобы успеть обсудить до конца дня все пришедшие на ум воспоминания.

О Мелани они не говорили.

Зато Кэт Харвей постоянно фигурировала в их беседах. Люсьен не мог не вспоминать ее проницательные серые глаза, волосы цвета воронова крыла; не мог не думать, как приятно будет перебирать их пальцами, когда он освободит их от этих безжалостных шпилек. И всякий раз напряжение возникало у него в чреслах, стоило ему вспомнить вкус и податливость ее губ.

Что же касается самой Кэт, то теперь, когда Люсьен большую часть дня проводил у Эдмунда, она спокойно могла посвящать свое время Нодди. Кэт затворилась в детской и покидала ее лишь на время кратких прогулок по саду самым ранним утром, пока Мелани не успевала еще выбраться из койки.