— Это есть то, что я сделаю, будьте уверены. Идем, mon petit, — просюсюкал он, беря Нодди за ручку. Мы здесь решительно de trop, не так ли? Ты будешь любить меня, если я покажу тебе свои часы? — спросил он, извлекая из жилетного кармана богато изукрашенные золотые часы на толстой цепочке. — Они умеют делать самые удивительные штуки.

После того, как граф с Нодди удалились, на лужайке на несколько секунд воцарилась напряженная тишина. Гарт понурил голову, словно только теперь пожалев о своей несдержанности:

— Кэт, простите меня. Обычно я не бываю таким неотесанным. Это все оттого…

— Это все оттого, что вы родом из-под Уимблдона, насколько я могу судить. — Кэт чувствовала, как ее обволакивает какое-то ощущение нереальности происходящего, похожее на то, какое она испытывала после бегства из Ветел до тех пор, пока силком не вернула себя в мир людей. Кэт не может позволить случиться такому снова. Жизнь слишком бесценный дар, даже если приносит одну лишь боль.

Кэт больше не в силах была откладывать. К тому же она чувствовала, что Люсьен буквально готов взорваться от любопытства, ведь он уже давно намекал — да что там намекал, он говорил ей прямо, — как ему хочется узнать ее историю. Она не сомневалась в его горячей заинтересованности, а возможно, и в любви — она лишь опасалась его реакции.

— Я знала, что близкого друга Люсьена зовут Гарт, — выдавила она с принужденной улыбкой, обращаясь в основном к Гарту, — но вашу фамилию я услышала в первый раз совсем недавно. Это одна из самых странных вещей в мире — когда какая-то ерунда вдруг обретает огромное значение.

— Так я был прав? — Гарт приблизился к ней на шаг, качая головой. — Я подумал… я предположил… но ведь вы понимаете, что меня отправили в школу совсем маленьким, и в то время вы были еще такой крошкой… а потом я жил в Лондоне, а потом ушел на войну и лишь изредка наносил визиты матери. Боже милостивый! Теперь я наконец вспомнил все до конца! Моя мать упоминала об этом, да я не придал ее словам особого значения. Вы, кажется, гостили у кого-то в Америке… в Бостоне, не так ли?.. А потом застряли там, потому что началась война! И тем не менее я вижу вас здесь! Как? Почему?

— Бостон? — Кэт улыбнулась, странно развеселившись. — Частенько я гадала, как он объяснит мое исчезновение. А он изобретателен, мой досточтимый отец, не так ли?

— Как бы очаровательно ни протекала ваша беседа, дорогие, — вмешался Люсьен, — вам не кажется, что в нее можно было бы включить и меня? Признаться, я вслед за нашим приятелем Гаем начинаю чувствовать себя решительно de trop.

Гарт ухмыльнулся. Он гордился собой и поздравлял себя с такой памятливостью и проницательностью, не подозревая, как неприятно будет услышать Люсьену то, что он собирается выложить.

— Хотя это слегка запоздалая формальность, — выпалил Гарт, — но все же, Люсьен Тремэйн, мой любезный друг, отважный товарищ по оружию и явно введенный в заблуждение поклонник, позволь мне с огромным удовольствием представить тебе Кэтрин д'Арнанкорт. Леди Кэтрин д'Арнанкорт, если уж быть точным, из поместья Ветлы, Уимблдон!

Кэт словно во сне почувствовала, как Люсьен поднял ее руку и прижался губами к ставшей вдруг ледяной коже.

— Леди Кэтрин? Это воистину великая честь. Вы по-прежнему полны сюрпризов, не так ли, дорогая?

— Люсьен… — начала она, не имея понятия, что сказать, что она должна сказать, чтобы он понял. — Я хотела рассказать вам, — услышала она собственную ложь, — правда я хотела. Но никак не могла выбрать подходящий момент.

Он выпрямился, причем выглядел теперь ужасно холодным и далеким, несмотря на беспорядок в прическе и в одежде — они делали еще более страшной подчеркнутую учтивость его манер.

— Безусловно, вы собирались сделать это, дорогая. Вот только откуда же было взяться подходящему моменту, если вы с утра до ночи заняты вашими многочисленными обязанностями по дому? Интересно, знает ли Эдмунд, какой чести он удостоился? Ведь за ним ухаживала леди Кэтрин. Как это снисходительно с вашей стороны, дорогая леди. Должен признаться, что я ошеломлен самою мыслью о том, что вы ухаживали и за мной во время моей болезни. Кормили Нодди!

Если бы Кэт так не страдала, она дала бы ему пощечину.

Где-то позади старательно прокашлялся Гарт, пытаясь обратить на себя внимание:

— Люсьен, ради Бога, дай же бедной девушке возможность объясниться. Все может быть не так уж плохо, как ты воображаешь. Я знал графа, ее отца. И, насколько я помню, он никогда не пользовался репутацией рубахи-парня.

У Кэт вдруг возникло странное назойливое жужжание в ушах, как будто у нее в волосах поселился целый рой пчел.

— Вы знали его? Мистер Стаффорд… Гарт… вы хотите сказать, что мой отец мертв?

Гарт торопливо отвернулся, однако она успела прочесть ответ в его глазах. Ее отец умер. Странно. Она никак не ожидала этого, даже не смела надеяться.

Впрочем, она никогда и не стала бы на такое надеяться. И теперь, наверное, она должна что-то почувствовать? Горе? Облегчение? Что-нибудь?

Но Кэт ничего не чувствовала, совершенно ничего. Только оцепенение.

Пчелы у нее в ушах гудели все громче, все настойчивее, в то время как поле ее зрения почему-то сузилось настолько, что она смогла различить лишь маячившее перед нею лица Люсьена. Внезапно испугавшись чего-то, она рванулась к нему, но тут же почувствовала, что падает.

Последнее, что услышала Кэт, был голос Люсьена, звавший ее по имени.

Когда Люсьен донес Кэт до ее спальни, она уже почти пришла в себя, однако не заговорила с ним, не посмела даже взглянуть на него. И только появление Мойны в сопровождении рыдающей Мэри, их рассуждения по поводу обострения мозговой лихорадки заставили Кэт разразиться протестами, хотя это и не спасло ее от изрядной дозы лауданума.

Граф де ла Крукс — донельзя воспитанный и деликатный, и напрочь позабытый хозяевами — был вынужден вернуться домой и там вкушать свой ланч, тогда как Люсьен, выйдя из спальни Кэт, прямиком отправился с Гартом в гостиную, где, заперев двери, пригрозил другу неминуемой суровой расправой, если тот сию же минуту не выложит все, что ему известно про леди Кэтрин д'Арнанкорт.

После смерти матери Кэт жила в полной изоляции в доме отца, который около пяти лет ни разу не покидал границ поместья, предпочитая в одиночестве оплакивать кончину супруги, но волей-неволей время от времени принимая у себя рвавшихся утешать его дам, которые нескончаемой чередой тянулись к нему из Лондона. Насколько это было известно Гарту, единственным товарищем Кэт был ее младший кузен, Роджер, живший по соседству, да, возможно, гувернантка, хотя эту женщину, скорее всего, удалили из поместья после того, как Кэт исполнилось пятнадцать лет.

Слушая это, Люсьен не проронил ни слова. Его не покидала мысль, что вряд ли можно представить себе менее приспособленную к жизни особу, чем та девушка, которую описывал ему Гарт: выращенная взаперти, не умеющая позаботиться о себе. Считая, что для него важнее всего выяснить имя человека, лишившего Кэт девственности, Люсьен продолжал внимательно слушать, надеясь получить хотя бы какой-то намек.

Он заставил себя набраться терпения и не перебивать Гарта, пока тот излагал ему подробности кончины старого графа.

После этого Люсьен около часа провел у Эдмунда, стараясь вести себя как можно беззаботнее и попытавшись не возбудить в больном беспокойства из-за отсутствия Кэт. И вот наконец Люсьен счел возможным наведаться в спальню к Кэт, решив возле нее дождаться момента, пока она придет в себя.

Пребывая в полном расстройстве, следующие несколько часов Люсьен занимался тем, что раз за разом обдумывал все, что было ему известно про Кэт. Наконец к тому часу, когда солнце успело скрыться за верхушками деревьев, а вошедший на цыпочках Хоукинс принес зажженные свечи, Люсьен, не отрывая взгляда от неподвижно лежавшей девушки, пугавшей его неестественной бледностью, пришел к окончательному выводу, что он круглый дурак. Чертовски тупой, надменный дурак! Интересно, не чувствовал ли нечто подобное и Эдмунд, когда сидел у постели своей умиравшей жены?