К ней стали захаживать разного рода посредники и скупщики, пронюхавшие о ее бедственном положении. Один спекулянт купил прекрасный фарфоровый сервиз, которым она так гордилась; из мастерской Прамниека стали одна за другой исчезать картины; продано было кое-что из столового серебра. В это время Ольгу постиг новый удар: заболел воспалением легких маленький Аугуст и через несколько дней умер.

Целую ночь сидела Ольга у колясочки и, глядя на маленькое прозрачное личико, думала о том, как Эдгар выйдет из тюрьмы и спросит ее о сыне. Что она ему ответит? Может быть, сама виновата — не сберегла, не хватило настойчивости бороться за жизнь своего мальчика… Вот судьба и наказала ее. Но она так устала, что не было сил даже по-настоящему страдать, чувствовать боль.

Дворник привез гробик, жена его помогла убрать маленького покойника, а Ольга целый день ходила по учреждениям, потом съездила на Лесное кладбище и выбрала место для могилы на солнечном пригорке. На другой день старик извозчик отвез гробик на кладбище. Сторож помог похоронить маленького Аугуста.

День был ветреный, часто принимался идти дождь. Ольга посидела немного около свежего холмика, несколько раз принималась перекладывать осенние цветы и еловые ветки, чтобы могилка не казалась такой оголенной, потом пешком пошла домой.

На другой день она получила извещение. Ей предлагали освободить в двухдневный срок квартиру и переселиться в Задвинье, в маленькую рабочую квартирку, владелец которой был недавно расстрелян. Ольге разрешили взять с собой только те вещи, которые бесспорно принадлежали ей: платье, белье, альбомы с фотографиями и самую необходимую посуду. Все остальное как имущество арестованного Эдгара Прамниека должно было остаться на месте и перейти в собственность переезжавшего на квартиру полицейского чина. Ольга хотела взять кое-что из оборудования мастерской, этюды начатых картин — но и в этом ей отказали.

— Теперь вы свободный человек, — сказал чиновник, приехавший по поручению своего начальника выселять Ольгу. — Поступите на работу и будете зарабатывать на жизнь.

Вероятно, из желания скорее от нее отделаться чиновник прислал грузовик, и Ольгу с ее вещами перевезли в Задвинье.

Теперь она занимала в деревянном двухэтажном домике небольшую комнатку и кухню, окнами во двор. «Надолго ли? — думала. — Что еще меня ждет?»

Она так отупела от навалившихся на нее бед, что ей все стало безразлично.

Несколько дней спустя после переезда к ней пришла Эдит. Окинула взглядом комнатку, очень чистенькую и очень скудно обставленную, — поморщилась.

— Неправильно это, Ольга.

— Что неправильно?

При появлении Эдит Ольга не выразила ни радости, ни недовольства.

— Ты опускаешься. Если ты будешь продолжать в том же духе, от твоей интеллигентности и следа не останется. Это начало деклассирования, милая. Я знаю, к чему это приводит.

— Вы же сами проповедуете, что латышам не нужна интеллигенция, что мы пригодны только к физическому труду. Чего ты так расстраиваешься?

— Ты все перепутала. Руководство партии национал-социалистов вообще-то не настроено против интеллигенции. Мы только не хотим перепроизводства интеллигенции. Должно существовать равновесие между различными слоями общества.

— Вот я вам и помогаю установить это равновесие.

— Мы его и без этого установим — точно так же, как регулируют рождаемость. В семье, где не хотят лишнего ребенка, прибегают к абортам. А когда ребенок родился, его надо растить. Нерационально уничтожать оформившуюся личность.

— Скажи правду — ты ведь не затем пришла сюда, чтобы вести диспуты?

— Нет, конечно… Я пришла побранить тебя за то, что ты забыла старых друзей и при первом же осложнении закусила удила. Ах, Ольга, почему ты не позвонила, когда заболел ребенок? Ведь я могла устроить его в хорошую клинику… Он бы остался жив.

Ольга отвернулась, стала смотреть в окно.

— Отказалась от нашей помощи, а потом будешь говорить, что виноваты в его смерти мы. Я ведь знаю, что ты думаешь. Но это не так. Твой ребенок никому не мешал, из него мог вырасти достойный гражданин Великогермании…

— Достойный раб… Раб, для которого самое большое счастье в жизни — угождать своим господам. Ведь он был латыш!

— Но ты пойми, что немецкий народ согласен вобрать в себя лучший, полноценный слой латышского общества. Слой, к которому принадлежите вы с Эдгаром.

— То-то вы и бросили Эдгара в тюрьму.

— Потому что он отказался присоединиться к нам. Но мы от него еще не отказались. Как только Эдгар подтвердит свою готовность сотрудничать с нами, его освободят.

— А он все не хочет? — зло засмеялась Ольга. — Хочет оставаться Эдгаром Прамниеком — художником латышского народа?

— Его ни к чему не принуждают. Пусть сам решает.

— Он уже решил. Чего вы еще ждете?

Эдит старалась быть терпеливой.

— В конце концов сейчас самое главное — добиться освобождения Эдгара. Тебе хочется, чтобы его освободили?

— Я не хочу уговаривать Эдгара. Он умнее меня. Зачем я буду навязывать ему свою волю?

— Я другое тебе предлагаю. Напиши прошение начальнику политической полиции. От своего имени. Эдгар даже не узнает об этом. Я уверена, что достаточно будет твоего прошения, а начальник очень славный человек. Я с ним даже немного знакома.

Ольга задумалась. «Может быть, в этом нет ничего дурного? Я буду писать — не Эдгар, это его не унизит…»

— Я никогда не писала таких прошений, — неуверенно сказала Ольга.

— Я помогу, — засуетилась Эдит. — Где у тебя бумага, чернила?

Ольга не спеша достала письменные принадлежности, села за столик. Эдит придвинулась к ней и стала диктовать. Несколько раз, когда дело доходило до изъявления верноподданнических чувств правительству «Великогермании» и его представителям в Латвии, — Ольга бросала перо, но Эдит уверила ее, что иначе нельзя.

— Надо писать по форме. Без этого твое прошение даже не дойдет до начальника. Не бойся, это тебя ни к чему не обязывает.

И Ольга поддалась. Когда прошение было написано, Эдит достала из сумочки конверт и сама написала адрес.

— Завтра Освальд сам передаст его. Думаю, что результат будет известен на днях. Начальник полиции невероятно оперативен.

Она посидела с полчаса и рассказала про свои семейные дела.

— Освальд сейчас страшно занят, домой приходит поздно ночью… Почему ты никогда не зайдешь ко мне? Не стоит избегать людей, Ольга, ты еще молодая женщина. Насидеться с вязаньем еще успеем, когда состаримся. Сейчас надо жить.

Ольга таки не поняла, что она этим хотела сказать. «Жить… маленький Аугуст тоже хотел жить».

Прошла неделя. Ольга не получила ответа на прошение, зато полицейский принес повестку: явиться в управление труда. Когда она пришла туда, чиновник сказал: «Вы одинокая, бездетная женщина. Мы все обязаны участвовать в строительстве новой Европы. Вы пойдете работать судомойкой в офицерскую столовую. Когда приобретете профессиональные навыки, будете обслуживать столики. Желаю успеха».

Ольга не протестовала, не стала просить другой работы. Не позвонила она и Эдит. Одним унижением меньше, одним больше…

Однажды вечером, возвращаясь с работы, Ольга встретила на улице Эриха Гартмана, того самого «прогрессивного» немецкого писателя, который за несколько месяцев до войны, оплакиваемый своими латышскими друзьями, вернулся в Германию, где его якобы должны были бросить в один из больших концентрационных лагерей, устроенных Гиммлером для изоляции лучших умов Европы. Когда Гартман, здороваясь с ней, галантно приподнял шляпу, Ольга не поверила своим глазам, но тут же вспомнила чудо, происшедшее с Эдит, и все поняла.

— Госпожа Прамниек, разве вы меня не помните? — заговорил Гартман, останавливаясь перед Ольгой. — Неужели я настолько изменился? И года не прошло, а мне, видимо, придется заново представляться своим старым друзьям.

Ольге ничего больше не оставалось, как остановиться и подать ему руку.