Большая часть бревен для сруба была уже распилена. Фундамент Закис успел сложить сам, работая по вечерам. В углу хибарки подсыхала дранка для кровли, а в сарайчике хранился ящик оконного стекла. Вся полученная от государства ссуда пошла в дело, теперь бы дней на десять позвать мастеров, чтобы поставить сруб. Остальное можно потихоньку да полегоньку сделать самим.

— Видно, еще одну зиму придется прожить в этой старой хибарке, — вздохнула Закиене, — кто теперь станет помогать?

— Если надо будет, проживем и в хибарке, — сказал муж. — Мне чего хотелось — мне хотелось, чтобы больше не мозолила глаза эта развалина, когда вернутся Аугуст и Аустра. Как только новый дом будет готов, тут же ее и снесем.

— Только бы вернулись, — снова тяжело вздохнула жена. Положив руки на колени, она сидела в кухне на скамеечке и печально глядела в оконце. За последние дни она места себе не находила от тоски. Лучше было не поминать в ее присутствии старших детей. — Бог знает, когда это будет… доведется ли еще когда свидеться.

— Ты вечно так — только плохого ждешь. Оба взрослые, у обоих головы на плечах. Никакой работы не боятся. Они-то нигде не пропадут. Выдержать бы только нам.

— Война, отец. Если бы знать, что Аугуст и Аустра на той стороне, мне бы и горя мало. А если не успели? Разве их пощадят?

— Должны были уйти. Иначе кто-нибудь из них заглянул бы домой. С нами вот хуже получилось. Не надо было столько времени мудрить и ждать неизвестно чего. Давно бы успели уехать.

— Да кто же из нас больше мудрил?

— Мне ведь приходится за всех вас думать, — ответил Закис. — Оставить все добро и уехать бог знает в какую даль — конечно, полбеды. Да ведь сомнение брало — а вдруг бы напрасно убежали… Вдруг бы немца задержали и погнали обратно? Кто мог сказать, что он прискочит так скоро?

При желании они успели бы уйти и в начале июля, но в это время прошел слух, что немцев отогнали за Даугаву, и Закис не решился покинуть насиженное гнездо, пока еще оставалась надежда удержаться. А там нагрянули немцы, и об уходе больше нечего было думать. Черная тень легла на их жизнь. Вставая поутру, они никогда не знали, что принесет им вечер. С каждым днем все наглее становился старый Лиепниек. Когда началась уборка сена, батрак Лиепниека завернул однажды на покосы Закиса и будто ненароком выкосил самый лучший луг.

— Не сердись, зайчик, — издевался потом Макс Лиепниек. — Тебе же меньше возни. Достаточно того, что накосишь в кустах да по кочкам.

А когда сено было высушено и сложено в копны, сам Макс приехал на лошадях и наложил два воза. И все с шутками, со смешком:

— Даже и спасибо не скажешь! Тебе его и сложить некуда: ни сенного сарая, ни сеновала. Грех же оставлять под открытым небом такое добро. В нашем сарае оно сохранней будет.

Закис только зубами скрипнул, глядя вслед возам с сеном, которые, покачиваясь, двигались по косогору к усадьбе Лиепниеков. Теперь негде искать правды.

Это пока только с сеном, а что дальше будет, когда дело дойдет до уборки хлеба, картофеля? В волости уже арестовали нескольких новоселов. Двоих казнили здесь же, на глазах у людей. Удивительно еще, что кулаки до сих пор не приходили за ним, — не иначе, хотят даровую рабочую силу оставить. Тогда Закис начал тайком рыть в лесу погреб.

— Спрячем там часть хлеба и картофеля, — сказал он жене. — Если эти изверги придут грабить, хоть что-нибудь самим останется.

При детях он ни разу не обмолвился о погребе, чтобы они по своей наивности соседям не проболтались. Ах, дети, дети, только и радости в жизни, что они. Как ни устанешь за день, как ни тяжело на душе от всяких мыслей, а как затеют возню, все будто легче становится. Слушаешь их щебетанье — и не хочешь, а усмехаешься.

Какие только игры они не придумывали — в войну и любое происшествие, о котором говорили взрослые. А иногда Мирдза принималась рассказывать сказки, и тогда даже двухлетний Валдынь слушал с разинутым ртом, а четырехлетняя Майя все время перебивала ее вопросами: а как заяц мог влезть на дерево? А где лиса взяла винтовку? Все ли лисы умеют стрелять?

— Все — нет, но эта лиса была умная-умная… — объясняла, не задумываясь, Мирдза. — Она и сено косить умела. У нее была такая ма-аленькая коса, но настоящая, как у тяти. Она вставала на задние ноги и ходила по лугу.

— А у лисы тоже были штаны? — спрашивала Майя.

— Да, такие, как у Валдыня.

— Как у меня? — маленький Валдынь запрыгал от радости. — Мне мама штанишки сшила.

— У лисы тоже была мама, — продолжала Мирдза —. Она умела стрелять. А отец у них был сердитый старик. Он курил трубку. Он был, как старый Лиепниек. Маленьких лисичек он заставлял пасти коров.

— А он их тоже бил прутом? Как старый Лиепниек пастушка Петю? — интересовалась Майя.

— Ну да, бил. А лисята взяли и убежали в лес и залезли на дерево. А отец не мог забраться на дерево, он рассердился, сел под дерево и стал реветь. Но тут пришли коровы и забрались в рожь. Он побежал за коровами и стал бросать в них камнями.

— Как Лиепниек, да? — не удержался Янцис.

В их головах все хорошее связывалось с родной хибаркой, с отцом и матерью. Все дурное приходило от Лиепниека, и они ежеминутно вспоминали его.

Снаружи послышался топот многих ног. Дети сразу притихли и вопросительно поглядели на родителей. Переглянулись и Закис с женой.

— Ступай посмотри, отец, кто там, — сказала Закиене.

Закис поднялся, но не успел дойти до двери, как она без стука распахнулась и в кухоньку ввалилось несколько мужчин. Все были незнакомые, кроме Макса Лиепниека. Понте с Зиемелем привезли с собой нескольких вооруженных айзсаргов.

— Кто здесь Закис? — громким, резким голосом спросил Понте. — Ты, что ли?

— Это моя фамилия, — ответил Закис. — Вы ко мне?

— К тебе, к тебе, господин хибарочник, — продолжал Понте. — Нам надо немного поговорить. А это кто? Твои дети? Сколько их у тебя?

— Вы же сами видите.

Поразительно плодовитая порода, — захохотал Зиемель. — Настоящие зайцы.

— Что вам надо, господа? — спросил Закис.

Дети попрятались по углам и с интересом наблюдали чужих. Валдынь прижался к матери и до тех пор теребил ее за юбку, пока Закиене не взяла его на руки. Теперь он мог все рассмотреть.

— Расскажи, что тебе известно про сына и дочь, — спросил Зиемель. — Куда ты их спрятал? Когда они в последний раз были у тебя?

— Ровно за неделю до войны.

— А потом? Какое оружие ты получил от них? В каком месте спрятал? Говори же, черт тебя возьми!

— Я не знаю, про какое оружие вы говорите. У меня никогда никакого оружия не было. Нет и сейчас.

— Значит, нет? — злобно засмеялся Макс Лиепниек. Подойдя вплотную к Закису, он ткнул пальцем ему в лицо. — А что это у тебя во рту? Мало ты крови моему отцу испортил? Такого змеиного языка, как у этого большевика, во всей волости не сыскать. Детей коммунистами вырастил, а у моего отца землю отнял! На, получай теперь!

Кулак его с силой ударил по лицу Закиса. Дети громко заплакали. Закиене только крепче прижимала к груди Валдыня. Но отец даже не пошатнулся, не охнул.

— Обыскать все углы, — приказал Понте. — Чердак, погреб, все обшарить. Не может быть, чтобы так ничего и не нашлось.

— Руки ему надо связать, — сказал Макс Лиепниек.

— Да, конечно, свяжите. — Понте кивнул айзсаргам.

И тут же два кулацких сынка крепко скрутили Закису руки. После этого они с полчаса рылись во всех углах, перевернули вверх дном всю хибарку, но ничего не нашли, кроме нескольких изданных в советское время книг, которые привезли из города Аугуст и Аустра.

— Посмотрим, что здесь. Ага, «Краткий курс», — смеялся Зиемель. — Да он, оказывается, ученый муж. Ну, теперь, братец, тебе преподадут другую науку. Пошли, друзья. Нечего здесь больше делать. Идем, идем, Закис. Нам без тебя скучно будет.

Окружив Закиса, они вышли во двор. Айзсарги сняли с плеч винтовки и, держа их на весу, встали позади Закиса. Закиене с детьми вышла следом за ними. Попрощаться им не позволили. Сухими потемневшими глазами глядела жена хибарочника на чужаков, которые подгоняли ее мужа. Макс Лиепниек обернулся раз и крикнул издали: