— Видишь, Рута, что бы с нами было, если бы мы не убрались оттуда вовремя, — сказал Ояр. — А теперь все это добро падает на пустое место. Немцы думают, что на базе сейчас паника, что мы, полуголые, бежим к югу, и у тех, что засели по ту сторону леса, от нетерпения дрожат руки. Они не могут дождаться того момента, когда мы выскочим из лесу прямо под их пули.

— А справа? Кто там стреляет?

— Немцы шерстят друг дружку. Мазозолинь столкнул их лбами, и теперь они до тех пор не успокоятся, пока не перестреляют друг друга или пока не рассветет. Ага, и эти не выдержали!

Думая, наверно, что пришло время перейти в атаку, эсэсовцы из северной группы бросились в лес, все время стреляя на ходу из автоматов. Сначала изредка, потом все чаще начали постреливать и с восточной стороны; наконец, заговорили автоматы и пулеметы, которые тщетно ждали появления партизан у южной окраины леса.

— Теперь пойдем! — скомандовал своим партизанам Ояр. — Здесь нам больше делать нечего. Пусть эти собаки с божьей помощью дерутся до утра.

У старой мельницы они дождались собранных Сашей Смирновым партизан, находившихся на постах охранения, но самому Саше не суждено было доложить командиру полка о выполнении задания. Задержавшись во время поисков одного из постов, он попал под огонь северной группы немцев, когда она бросилась в атаку. Товарищи вынесли его тело из леса и похоронили в кустах недалеко от мельницы. Он был единственной жертвой в этом ночном бою. Мазозолинь со своими двадцатью партизанами пришел следующей ночью на новую базу. Один был ранен в плечо, другому пуля срезала пол-уха. Зато немцам пришлось зарыть в землю несколько сот своих. На краю леса, в том месте, где произошел ночной бой, появилось целое кладбище с рядами белых березовых крестов и одним большим крестом в голове строя. Об этом событии ни одним словом не упоминалось в сводках гитлеровского штаба, ни одна газета не посвятила ему ни одной строчки, зато латышам о нем скоро стало известно.

Ояр Сникер и Роберт Кирсис давно собирались встретиться, но до сих пор им это не удавалось. Выпросив отпуск, якобы для того чтобы съездить в деревню и встретить там Янов день, Кирсис, наконец, выбрался из Риги и с помощью Ансиса Курмита достиг базы Капейки. Капейка дал ему в провожатые Иманта Селиса, который уже успел побывать у командира полка на новой базе. По дороге Имант рассказал Кирсису все новости, какие знал сам, — об исчезновении Яна Аустриня, о гибели Курмита из Саутыней, о большом наступлении на партизанскую базу.

— Ничего не поделаешь, друг, — сказал Кирсис. — У нас одни опасности кругом, и все равно надо жить и работать. Если мы будем бояться опасностей, — немцы не будут бояться нас и наступят нам на голову. — Потом с улыбкой посмотрел на Иманта. — Ты чему-нибудь учишься или только воюешь?

— И воюю и учусь, «Дядя». Занимаюсь русским языком, повторяю алгебру, физику, геометрию. Думаю сразу после войны поступить в мореходное училище.

— Это хорошо, Имант, не надо терять времени. А что еще делаешь?

То, что такой серьезный, известный человек, который руководит всей подпольной работой в Риге, так просто говорит с ним о всех делах, подбодрило Иманта.

— «Дядя», я, знаете, что хочу сделать… Я хочу освободить свою мать из Саласпилса, — сказал он тихо. — Поэтому командир полка и послал меня в батальон Капейки. Отсюда ближе до Саласпилса.

— Дело-то очень трудное, Имант.

— Я знаю. Мы с Эльмаром Аунынем теперь все разведаем. Я уже знаю, что мать работает в лагере прачкой. Это плохо. Если бы работала не в самом лагере, мы бы ее обязательно освободили. Но как ее вытащить оттуда? Очень сильно охраняют…

— Вооружись терпением. Пожалуй, я могу немного пособить тебе. Попробую передать твоей матери, чтобы она постаралась попасть на другую работу. Я знаю, что многие заключенные работают по добыче торфа и на огородах.

— Хорошо, если бы и ее послали на торф.

— Хорошего в этом мало, Имант. Там очень тяжелая работа.

— Зато оттуда легче убежать.

За день они прошли все сорок километров пути от батальона Капейки до новой базы полка. Рано утром, когда чаща начала просыпаться, в укромной лощинке, куда солнце заглядывало только в полдень, встретились Роберт Кирсис и Ояр Сникер. Пытливо посмотрели они друг на друга, потом Кирсис улыбнулся, шагнул к Ояру и протянул руку:

— Здравствуй, хозяин зеленого леса! Вот ты какой!..

— Здорово, товарищ «Дядя», — улыбнулся и Ояр. — Наконец-таки встретились.

— Пришел провести с друзьями праздник Лиго.

— Вот только угостить тебя нечем. Ни сыра, ни пива нет. Известно ведь, как нам живется.

— Доброе слово дороже всякого угощения.

— Однако кружка пива у нас найдется, а на закуску ломоть зацветшего ржаного хлеба, — неделю тому назад в одном доме испекли.

— Не трудно? — спросил Кирсис. Он любовно посмотрел на Ояра и перевел взгляд на чащу. Среди зелени там и сям стояли простые шалаши из еловых ветвей, почти незаметные для непривычного глаза; только развешанное белье или таган на потухшем костре свидетельствовали о присутствии человека, но людей Кирсис нигде не видел. Он представил себе, из каких лишений и опасностей складывалась эта жизнь, и ему захотелось в одном объятии крепко прижать к груди и Ояра и всех его невидимых товарищей и сказать: «Дорогие мои, хорошие друзья, народ никогда не забудет вас. Сколько же надо сил, чтобы годами выносить то, что выносите вы».

Но он не привык говорить о своих чувствах, поэтому ничего не сказал, только похлопал по руке Ояра, и они пошли по узенькой тропинке в самую чашу. Свежие смолистые запахи хвойного леса, множество негромких звуков обступили их со всех сторон; откуда-то слева пробивались первые лучи солнца, освещая зеленые конусы елей и плоские шапки сосен.

В одном месте, где между стволами образовалась маленькая прогалина, сели на сухой, пожелтевший мох.

— Здесь можно и поговорить, — сказал Ояр. — Никто нас не потревожит, кругом мои ребята.

— Что же я никого не вижу из твоих ребят? Где они все? — спросил Кирсис.

— Ты их не увидишь. На то они и партизаны.

— Да, в лесу тоже необходима осторожность. А ведь как будто все свои люди.

— Свои-то свои, да не со всеми мы росли и не про всех известно, какая причина привела их в лес. Что касается осторожности — это вовсе не характерная черта для моих людей. Ты бы поглядел на них, когда Арай со своими псами второй раз попытался взять нас. В первый раз ему не удалось — мы вовремя перебазировались. А тут дело было так. Вообрази — кустарник, команда Арая со всех сторон залегла цепью. Знают, что в кустах партизаны, но входить боятся, хотят запугать нас шумом. Галдят, орут: «Сколько таких партизан идет на фунт? Давай их сюда!» — «Подойдите ближе! — отвечают мои ребята. — Чего стесняетесь?» Ну, двинулись. Для храбрости шумят, перекликаются, шагают так, что только ветки трещат. А когда подошли совсем близко, мои ребята встали и запели «Песню латышских стрелков». Хочешь верь — хочешь нет, но стреляли они только в самом начале, пока араевцы шли вперед. А когда те показали спины, мои с песней побежали за ними и перебили больше двадцати подлецов. Такая у партизан ненависть, что во время боя забывают всякую осторожность, и мне потом каждый раз приходится их пробирать. Особенно трудно с молодыми. Ты меня прости, пожалуйста, что я все про свое да про свое. Ты ведь не для того пришел, чтобы узнать, как мое здоровье?

— Нет, Ояр, и не для того, чтобы отпраздновать день Лиго. Нам надо сообща пораскинуть мозгами и придумать, как лучше использовать все наши силы. Националисты зашевелились.

— Знаю. Мы достали первые три номера их газетки и сразу решили, что это дело рук немцев. Очень уж усердно приглашают латышей вступать в легион и идти против большевиков.

— А тебе известно, кто возглавляет эту провокаторскую организацию? — спросил Кирсис.

— Да наверное кто-нибудь из «единоплеменников».

— Альфред Никур.

— Никур? Ну, тогда все понятно. Больше и говорить нечего.