И Чжи-Ган улыбнулся в предвкушении истинного наслаждения. Тем временем Цзин-Ли начал насвистывать смешную арию из своей любимой оперы. Это был сигнал, означавший, что Цзин-Ли удалось кое-что разведать. Что ж, это прекрасно, но он вряд ли воспользуется добытыми другом сведениями, ибо сам уже достаточно разузнал. Он видел, что Цзин-Ли занял очень удобную позицию: он стоял возле двери, закрыв проход. Итак, пришло время переходить к активным действиям.

Чжи-Ган отпил несколько глотков из своей наполненной до краев чашки и слегка откинулся на диванные подушки. Так ему легче будет достать свои ножи, которые, как всегда, были привязаны к его поясу. Их с хозяином дома разделял только стол, а это достаточно маленькое расстояние, чтобы он прекрасно видел даже без очков и действовал наверняка.

— Вы не солгали, — сказал Чжи-Ган, указывая на чашку с чаем. — Это действительно любимый чай императора, и вы, по всей вероятности, на хорошем счету у Сына Небес.

Губернатор был явно доволен собой.

— Вам, я полагаю, известно, что император заболел и теперь его матери, многоуважаемой вдовствующей императрице, приходится править страной вместо него?

Губернатор кивнул в ответ. Все, даже губернаторы, знали о том, что в этой тихой заводи образовалась брешь.

— Значит, вам также известно, что все это — ложь.

Губернатор Бай даже подался вперед.

— Правда? Что конкретно вы имеете в виду?

Вспыхнув от ярости, Чжи-Ган выплеснул чай прямо в лицо этому идиоту, а затем в мгновение ока оказался по другую сторону стола и прижал оба своих ножа к мясистому подбородку губернатора. Бай не успел произнести ни звука. Чжи-Ган уже не скрывал своего гнева.

— Не лги мне, изменник Китая! Ты подал мне чай императора, отравленный наркотиками, и думаешь, что я не догадался, кто ты такой?

— Нет, нет! — закричал Бай, задыхаясь от волнения. — Чай чистый! Я сам все время его пью!

Это была явная ложь. Губернатор заваривал этот чай только для особо важных гостей, желая удивить их. Он не стал бы понапрасну тратить столь драгоценную смесь. Обвинения Чжи-Гана тоже не имели под собой никаких оснований, однако палач еще сильнее прижал нож к подбородку Бая и сделал вид, будто собирается нанести ему смертельный удар.

— Глупец! Я знаю, что в него подмешана отрава белых людей. Она ослабляет волю человека, и у него сразу же развязывается язык.

Бай испуганно смотрел то на Чжи-Гана, то на дверь. Он никак не мог понять, куда подевались его охранники. Похоже, Цзин-Ли позаботился о них. Отвлечь ленивых охранников не составило большого труда. Стоявший у двери Цзин-Ли вышел из тени, и губернатор увидел его.

— Признавайся во всем, губернатор, — произнес Цзин-Ли. — Только так ты сможешь спасти свою жизнь.

— Признаваться? — заикаясь, пролепетал Бай. — В чем признаваться?

— Нам все известно. Мы знаем, что ты находишься в сговоре с императором, и вы хотите отравить все население Китая...

— Нет!

— Мы знаем, что ты покупаешь у белых варваров опиум и продаешь его китайским беднякам, которых поклялся защищать.

— Айе... — Они так и не поняли, что хотел сказать губернатор, но по его лицу было видно, что он признает свою вину.

— И рабов тоже покупаешь, — продолжал свою обвинительную речь Чжи-Ган. — Девушек, цвет Китая, ты продаешь белым! И помогала тебе в этом та крыса, которую я убил сегодня утром.

От злости глаза губернатора налились кровью, но он обеими руками вцепился в Чжи-Гана и умоляюще прошептал:

— Это не я...

— Мерзкая собака! Неужели ты не понимаешь, что мы уже все знаем? Или ты думаешь, что я убил работорговца, предварительно не добившись от него признания? Нам все известно о твоих преступлениях! — воскликнул Чжи-Ган, а затем, понизив голос, нанес последний удар: — Я — императорский палач! Я имею право убить тебя за совершенные тобой преступления.

Он увидел, что губернатор несколько оправился от шока и теперь, прищурившись, внимательно рассматривал лицо Чжи-Гана.

— Но... но... — пробормотал Бай и побелел как полотно. — Но палач носит очки! — наконец произнес он. — Мне об этом сказал Ле-Цзы!

Чжи-Ган ухмыльнулся.

— Если ты хочешь, то я надену очки.

Губернатор что-то бессвязно пробормотал, обводя глазами комнату. Его охранники так и не появились. Чжи-Ган позволил ему еще немного понервничать и начал свой допрос.

— Расскажи мне о тех девочках, которых ты продал.

— Да это дело и гроша ломаного не стоит! — пробормотал Бай. — Крестьянские девочки, которых продали родители... — Он так и не закончил, онемев от изумления, когда Чжи-Ган пустил ему кровь. Алое пятно на лезвии поблескивающего в свете фонаря ножа становилось все больше и больше.

— Это просто безобразные крестьянские девчонки, — прошептал губернатор. — Ни одной, которая была бы достойна внимания...

От гнева у Чжи-Гана потемнело лицо и задрожали руки. Он едва сдерживался, чтобы не перерезать горло этому ублюдку. Бай просто мерзавец, порочащий звание губернатора, и важный винтик в системе нелегальной торговли людьми, которую пытался уничтожить император. На самом же деле Чжи-Гану было невыносимо тяжело даже на какую-то минуту представить, что эта ужасная система поддерживается Сыном Небес. Но он объявил себя преданным слугой вдовствующей императрицы, а это значит, что гнездо коррупции, находящееся во вражеском лагере, то есть в лагере ее сына, должно быть уничтожено.

И все-таки Бай обладал очень важной информацией, поэтому Чжи-Ган, которому порядком надоела эта грязная игра, кивнул Цзин-Ли, давая другу понять, что настала его очередь вести допрос.

Цзин-Ли молча пересек комнату и подошел к дрожащему от страха губернатору.

— Кто купил этих девочек?

Губернатор не ответил, и Цзин-Ли, накрыв ладонью руку Чжи-Гана, слегка надавил на нее. Только сейчас Чжи-Ган понял, как крепко он сжимал шею губернатора. Этот человек не посмел произнести ни звука, боясь, что палач перережет ему горло. Однако Чжи-Ган так и не смог ослабить хватку. Вместо этого он наклонился вперед и прошептал то, что ему хотелось громко крикнуть:

— Знаешь ли ты о том, что убиваешь Китай? Каждая взятка, которая согревает твое тело, забирает еду у других людей. Каждый раз, когда ты куришь трубку с опиумом, ты открываешь двери Китая для белых грабителей, уничтожающих нашу страну. Ты хуже собаки, потому что ты продаешь наших детей белым дьяволам. За это ты поплатишься жизнью, губернатор Бай. — С этими словами Чжи-Ган потянулся к поясу, снова собираясь вытащить ножи и покончить со всем этим, однако ему помешал Цзин-Ли.

Желая предупредить об опасности, друг посмотрел ему прямо в глаза, как бы говоря: «Не нажимай на него слишком сильно. Численный перевес на их стороне, а наши друзья сейчас далеко отсюда».

Чжи-Ган тяжело вздохнул. Коррупция уже давно стала неотъемлемой частью Китая. Она существовала еще во времена правления династии Цинь. Один человек, тем более такой, как Чжи-Ган, был не в силах искоренить это зло, несмотря на то что он ощущал жгучую потребность внести в благородное дело посильную лепту. Вот и сейчас, осознавая, что Цзин-Ли прав, он был вынужден остановиться. Презрительно фыркнув, палач отошел в сторону и повернулся спиной к негодяю, не без помощи которого была продана его сестра.

— Ты можешь спасти свою жизнь, губернатор, — тихо произнес Цзин-Ли, стараясь, чтобы его слова слышали только они втроём. — Расскажи нам об этих девочках. Куда их увели отсюда? Кто купил их?

— Я... я знаю только три места. Это бордели в Шанхае, где... где меня обслуживали бесплатно.

— Назови их.

И Бай все рассказал, причем с такой легкостью, как это обычно делают постоянные клиенты. Чжи-Ган не сводил с него своего пронзительного взгляда.

— Когда ты приходил туда заниматься развратом, как ты мог смотреть в глаза этим девочкам? Узнал ли ты в них детей твоих слуг, которые приносят тебе воду, и детей крестьян, которые выращивают для тебя хлеб? Видел ли ты их? Вспомнил ли ты их, когда шарил у них между ногами?