— Сколько вас? — продолжал спокойно Лазарев, — вдвоем то, чай, не посмели бы к нам итти.

Рыжебородый презрительно расхохотался:

— Мы вдвоем целые деревни в страхе держали! В одной избе двое с ружьями были, так пальнуть не успели, как уложили…

— Врешь! — сказал Лазарев.

Другой разбойник в это время пришел в себя и слушал:

— Эка, невидаль, — прохрипел он, — мне вот грудь прострелили, а как бы не веревки, так я и один вам всем шеи свертел… Погоди, — добавил он злобно, — доставишь нас теперь в стан… Еще поквитаемся, язви вас!..

Они оба расхохотались.

— Почему же это мы вас в стан должны доставить? — спросил Лазарев.

Разбойники смолкли, но рыжебородый нагло усмехнулся.

— Потому закон такой, — сказал он, — а ты и не знаешь? Ты поймал, ты и в стан отведешь. Тебе награду, а мы значит на каторгу снова. Так-то голова садовая!..

— Съел? — прохрипел другой, — а за вред нам самого на каторгу закатают, xa-xa!

Настало молчание.

— Вы здесь останьтесь, — сказал нам Лазарев, — а я пойду к Льву Сергеичу. Следите зорче, чуть что — пулю в лоб.

Он ушел, а мы впились в разбойников, следя за движением их рук. Они стали шептаться.

— Зубы заговаривают, — злобно прохрипел раненый, — больно говорлив атаман-то их.

— Эй, ты, щенок, — обратился ко мне рыжебородый, — скажи там своим дуракам, что за нас в ответе будете. Мы все одно, что казенная вещь под нумером, ха-ха! За находку награду получите, а за пропажу ответите. Хуже будет!..

Это было сказано в то время, когда Лазарев и отец подходили к нам.

— Слышал? — сказал Лазарев отцу.

Тот пожал плечами, как это бывало у него при сильном волнении.

— Придется оставить здесь до весны, — сказал он, — ничего не поделаешь. Заковать можно.

— Глупо, Лев, — возразил Лазарев, — где мы возьмем для них стражу? Это опасные звери…

— Правильно, — засмеялся рыжебородый, подмигивая своему товарищу, — оставите, не обрадуетесь. Ну, мир. Развязывай, атаман, мы сами уйдем… Не то хуже будет!..

Мы молчали, но разбойники, принимая молчание за страх, стали нагло издеваться над нами и требовать, чтобы мы их немедленно отпустили или отвезли в стан. Несколько раз они делали попытки сбросить веревки, ко это никак не удавалось.

— Подумай, — обратился Лазарев к отцу, — они наделают нам много хлопот. Весна не скоро. Держать здесь, — ты сам видишь, что будет. Отпустить, конечно, нельзя…

— Как это нельзя? — крикнул один из разбойников. — Ну, тогда вези в стан, баранья голова!..

— Ведь это не люди, а звери, — продолжал Лазарев, — из-за них ставить на карту дело революции? Самим приставлять к себе шпионов?

Отец опять нервно пожал плечами и быстро пошел в дом, крикнув Лазареву:

— Ты — комендант «Крылатой фаланги»!

Я почувствовал, как сердце сжалось у меня в груди, угадывая смысл ответа отца. Было ясно, что для нас выхода нет,

— Аэросани! — бросил мне Лазарев.

Я быстро пошел в конец двора, где были сани, и, вскочив на сиденье, перевел рычаг. Закрутился винт, и я беззвучно приблизился вплотную к связанным. Глаза их закруглились от удивления, ругательства смолкли. Они смотрели, как я выскочил из саней, повернув их боком, а воздушный винт продолжал описывать медленные круги.

— Ловкачи! — крикнул рыжебородый. — Ну, на этих санях и доставите.

В это время из дома выскочила Дарья Иннокентьевна и вынесла мужу оленью малицу.

— Хороша бабочка! — крикнул рыжебородый, подымаясь на локтях. — Сорвалось, язви вас, ну, да по весне придем…

— А много волков в тундре? — снова весь каменея, перебил его Лазарев.

Разбойник нахмурился.

— А ты не шути, атаман, — сказал он с кривой усмешкой, — до стана рукой подать… Гольчиха-то рядом…

— Уходи, — сказал Зотов жене. Та испуганно убежала в дом.

— Ну, а кроме вас двуногих волков, четвероногих-то много? — повторил Лазарев.

— Будя! Не валяй дурака! Вези по начальству! — крикнул разбойник.

— Да, будет, — твердо стал чеканить слова Лазарев, — предлагаю вам на выбор: или сейчас пуля в лоб или волчья стая, которой мы вас выбросим из саней?

— Не смеешь! — крикнул шопотом рыжебородый.

Лазарев сурово молчал. Разбойники переглянулись и побледнели. Они поняли, что судьба их решена, бешено рванули веревки и покорились своей участи.

— Пуля, — хрипло проговорил раненый.

— Хорошо, — сказал Лазарев, — у нас есть друзья в Гольчихе. Я пошлю узнать, кто подослал вас. Через час будет ответ.

— Самоеды послали, — злобно сказал рыжебородый, — идите мол, хайлаки, к русскому шаману, там все есть, а кроме того спирт есть и бабы…

— Игорь, уйди, — сказал мне Лазарев.

Я быстро пошел к дому. Я был взволнован, ничего не понимал, и перед глазами мелькали темные круги. Когда я затворял за собой дверь, раздалось два резких выстрела. В комнатах не слыхали их — там шумела машина, скрежетали токарные станки и стучали молотки.

Я, шатаясь, прошел в темный угол и сел на табурет. Никто не обратил внимания на мой приход, так как все были заняты работой, а женщины ухаживали за раненым Тусом,

Никогда я не чувствовал такого отвращения к людям, как в эту ночь. Мне вспомнился рассказ об одном главном враче военного госпиталя, который учился на солдатах делать операции. Если больной умирал под ножом, то он заканчивал все-таки операцию на мертвом. Этот же врач велел собрать в мешок всех кошек и собак, живших при лазарете, и закопать живыми в землю. Несколько часов из-под неглубокого слоя земли слышались вопли и визг, а врач сидел у окна и слушал. Вспоминались и другие, более ужасные зверства, которые проделывали там, в России, над бесправным народом…

Делалось жутко и страстно хотелось одного— уйти дальше от людей, от их жестокостей и злодейств. Но я мечтал не о крылатой фаланге мстителей, а о новой породе людей, которые построят новый мир и будут защищать его от двуногих и четвероногих зверей.

Это была наша последняя зима на материке.

Никогда мы не ждали так весны, как теперь. Когда же затрещали и тронулись льды, мы не находили себе места от нетерпения. Бедняга Тус, хотя и оправился от ран, но до весны не дожил. Мы похоронили его накануне самого ледохода.

Все хозяйство перешло к Зотовым, и под их руководством работали мы по заготовкам. Делали вязанки мха, насыпали мешки сушеными ягодами и порсой из рыбы; укладывали и увязывали сушеную и копченую рыбу; забивали в ящики мешки с мукой, а чтоб не попортило их водой, зашивали в оленьи шкуры. Однако больше всего возни было с гусями. Для них мы делали большую деревянную клетку, но и там они должны были тесниться, как сельди в бочонке.

Лаборатория и мастерская были уже упакованы, оставлено было только самое необходимое для постройки плотов. Но все это, впрочем, было делом второстепенным. Важнее всего было успеть разобрать жилье, построить плоты и применить к ним новую систему передвижения, придуманную отцом.

Сущность этой системы заключалась в следующем: обычно буксирные суда, опираясь на колеса или гребной винт, тянут за собой плоты или баржи, которые являются только грузом. Пароходу дают очень сильные машины, которые всю свою силу, особенно против течения, перелагают на органы движения самого парохода.

Учитывая все это, а главное — отсутствие у нас сильных машин, отец решил отказаться от применения буксирования, то-есть тянущей силы. Он захотел заставить каждую грузонесущую единицу нашего каравана двигать груз своими средствами. С этой целью, он заменил буксирный пароход пловучей электрической станцией.

На двух самых больших лодках, скрепленных для большей устойчивости при морском волнении параллельными металлическими брусьями, он установил два паровичка и две динамомашины. Здесь вырабатывался электрический ток и по особому проводу распределялся на оба плота, питая электромоторы и двигая их гребные винты.

Таким образом лодки и плоты везли каждый свой груз, что исключало надобность в буксировании. Кроме того при наличности запасного провода могли приводиться в движение воздушные винты для усиления работы гребных.