– Чем ты меня пугаешь? Что ты – единственный?! – Маленькая задыхалась от обиды. – Зачем ты гнусно мне лжешь? Ты хочешь меня поставить на место? Вот фиг тебе, фиг!

Она в нем разочаровалась:

– А что мне делать, если сначала ты мне нравился, а потом это прошло?

Через два дня он спросил:

– А когда я больше тебе не нравлюсь: когда ты просишь меня подарить тебе духи от «Армани» или когда ты вышвыриваешь в окно купленный мной мобильник?

Она засмеялась:

– Хороший вопрос.

Помолчала.

– Ты что, думал об этом?

– Два дня.

Она удивленно на него посмотрела:

– Ты что, и вправду так серьезно воспринимаешь все мои слова?

– А что мне прикажешь делать?

– Просто я тогда ненавидела весь мир. Из-за этого Сени. И тебя нарочно доставала. Ну ты что, не понимаешь, что я сгоряча ляпнула?

– Могла бы и промолчать.

– Сам говорил, что этому надо научиться. Я пока не умею.

Рыжюкас вздохнул. Он-то промалчивать тоже не больно умел.

Ночью он понял, что не хочет встречаться с нею сегодня утром. И весь день хотел бы провести совсем не так, как они вчера, помирившись, придумали.

Вчера они решили устроить праздник. Торжественно отметить два месяца со дня их знакомства. В эти восемь недель вместилось так много… Он был сентиментален и любил такими придуманными праздниками украшать жизнь.

Она загорелась: надо встретиться рано утром, они давно собирались рано утром погулять, она, конечно, соня, но в такой день они рано-рано поедут в его любимый Нагорный парк, захватив с собой завтрак и бутылку шампанского…

– Только не нужно за мной заходить, я сама все закуплю, потом вызову такси и подъеду к этому небоскребу возле твоего дома, как на свидание. Пусть будет настоящий праздник, а не как всегда…

Он попытался ее отговорить, он знал, что она опоздает, и не хотел, чтобы у него было испорчено утро. Рыжюкас так и не научился не раздражаться, когда опаздывают. Его просто бесила любая необязательность. Да еще не всегда доставало уверенности, что он чего-нибудь дождется. Но она настаивала, и он согласился.

Утром он позвонил ей, но не разбудить, как обычно, а только спросить ее, не передумала ли она просыпаться в такую рань.

– Я же не сплю, – соврала она. И отключила мобильник.

Он вышел к условленному месту. Она, разумеется, опаздывала, он решил спокойно прогуляться, уверив себя, что никакого повода злиться нет: он все знал заранее, она всегда долго собиралась. Но потом все же позвонил ей по городскому телефону, который не отвечал триста раз. Потом она ответила, как ни в чем не бывало.

– Ой, извини, – сказала она, – я опаздываю.

– Намного? – спросил он. Он никуда не спешил. Он только хотел знать.

– Я уже еду, – ответила она, как обычно уклончиво.

– Именно едешь? – спросил он.

– Именно еду! – она перешла на крик и бросила трубку.

Он тут же перезвонил, теперь уже на мобильник, что было совсем лишним:

– Давай договоримся, что предыдущего звонка не было, и ты на меня не кричала, я просто тебя спрошу, едешь ты или нет, а ты мне спокойно ответишь…

– Я же сказала тебе, что я еду! – она визжала, как недорезанная свинья.

Было понятно, что она еще не вышла из номера, а может быть и из ванной.

– И где же ты находишься? – доканывал ее он. – Мне просто нужно знать… Я плоховато себя чувствую, и если ты еще не вышла, я зайду домой и выпью чаю, а ты позвонишь мне, когда наконец соберешься.

– Я не спал всю ночь, – сказал он мрачно, расплачиваясь с таксистом.

Тот посмотрел на него недоуменно.

– Я тоже не спала, мне тоже было плохо. А сейчас мы расстанемся, и я поеду домой… – повернулась к таксисту: – Вы не уезжайте.

Таксист глянул еще на одну ненормальную. Но промолчал. К такому цирку он привык. Сегодня это началось у него с самого утра. Полчаса прождал у гостиницы…

– Издеваешься? – спросил ее Рыжюкас. – Или шутишь?

– Мне просто хочется сегодня побыть в одиночестве.

– Мы же договорились. Ты хотела, чтобы был праздник?

– А теперь не хочу. У меня другое настроение. Это нормально. Настроение может меняться. И делать нужно только то, что хочешь. Ты же сам учил.

Он учил. Он действительно считал, что, прежде чем что-то сделать, нужно спросить себя, зачем тебе это нужно. И что именно нужно. Сейчас ему от нее была нужна не уступчивость. Его и всегда воодушевляло не то, что с ним быть согласны, а только то, что с ним быть хотят.

– Почему мы должны что-то праздновать только из-за того, что ты это придумал?

Положим, придумали они вместе. И никто никому ничего не должен, но что ему теперь прикажете делать?

Таксист безнадежно махнул рукой и уехал.

– Знаешь, милая, не прийти куда обещано, – раздраженно сказал он, простояв истуканом несколько минут и всматриваясь в ее холодное и злое лицо, – даже если это похороны друга, и ты обещал его жене, вдруг ставшей вдовой, – это, конечно свинство. Но это – ничто в сравнении с тем, чтобы сообщить ей об этом со скотским злорадством или даже равнодушием.

– Мне все равно.

Ей все равно, и у них не похороны. Просто хорошая пара: у одного все рушится, а другому все равно…

Хотя на самом деле она опять права и как всегда угадала: вся эта дурь со звонками началась ведь на самом деле не из-за нее, а из-за того, что ночь он проворочался от досады, не понимая, зачем ему нужен этот придуманный и запоздалый праздник.

Они еще и объяснились на сей счет.

– Ты только пойми, что если я это тебе решил высказать, значит, я не хочу продолжения ссоры…

– Я знаю, что не хочешь. Подожди, я возьму диктофон.

И он принялся надиктовывать ей про то, что эти козлы совсем иначе устроены. У них в башке от обиды протаптываются тропинки. И, чуть что, по ним сразу возвращается все дурное. Поэтому мужики так злопамятны и так часто предварительно напряжены.

– Понимаешь, когда я сижу в ресторане, где мне в любой момент могут плеснуть супом в морду из-за того, что я скажу, что он пересоленный или холодный, я всегда думаю о том, что не нужно ходить в такие рестораны, даже когда очень хочется есть. Потому что когда я иду в ресторан, то плачу большие деньги не за то, сколько стоит этот сраный кусок мяса и бокал пива, а за абсолютную уверенность, что мне, как минимум, не плеснут супом в морду.

– Да провалился бы ты со всеми своими «большими деньгами»!.. – она опять слышала только свое.

– Я провалюсь, – сказал он твердо. – Потому что я должен быть уверен, что человек, с которым я общаюсь, не хам. Ты просто должна понимать, что, угробив мне однажды праздник, ты протоптала во мне эту тропинку, которую очень не просто потом заравнять.

– Понимаю, – сказала она, снова в точности так, как говорила ему Ленка. – Но вы не по адресу. Обратитесь в трест озеленения… И катись ты от меня совсем…

Она растерянно помолчала.

– Хотя нет, здесь все твое, и это я должна отсюда катиться…

Так бились – птицами о стекло в гостиничной комнате, в поисках форточки, чтобы вырваться на простор.

У него – опыт всей жизни. И Система, по которой он никогда никого не удерживал.

У нее – все впереди. И желание все ухватить, именно все, а не эти дурацкие двадцать пять лет, которые он себе высчитал и которыми был готов и себя и ее «осчастливить».

– Я не могу отказаться от своей мечты, – говорила она. – Пойми ты наконец, у меня есть своя мечта, моя голубая мечта. И я уверена, что она сбудется, я знаю, каким он должен быть, даже внешне… Поэтому я не могу остаться с тобой.

– У меня – тоже, – сказал он.

– Что – тоже? – Маленькая опешила.

– У меня тоже есть голубая мечта. И я тоже знаю, как она должна выглядеть. Более того, я знаю, какой она должна быть…

– То есть как?! – уразуметь такое она, конечно же, не могла.