Я устроился у окна с номером «Таймс» в руке. Читаю колонку объявлений. Это именно объявления, а не реклама — в них всякая всячина, порой весьма любопытная. Кто-то разыскивает родственников, кто-то извещает о предстоящей помолвке. О пропавшей собаке, об утерянном документе… В Англии такой раздел издавна называют «колонкой агонии».

— Требуется умная и культурная девушка для сопровождения в поездке по достопримечательным местам Австрии, — читаю я вслух. — Это интересует тебя, Ленард?

— Не совсем. В Австрию такую девушку, как я, не заманишь. И потом я вправе сомневаться, что джентльмен, давший это объявление, преследует чисто познавательные цели… Давай дальше, Гордон.

— Американский фабрикант, производящий бритвенные лезвия, ищет 24 чисто выбритых священника для участия в рекламной передаче самого высокого вкуса.

— Это предложение мы обсудим, когда я закончу бриться.

— Привлекательная вдова сорока лет согласна сопровождать леди или джентльмена в морском круизе. Требуется оплата только расходов по круизу.

— Это уже лучше. Сколько лет вдове?

— Сорок.

— Странно. И просит оплатить расходы по круизу?!

Харрис кончил бриться и, осмотрев себя в зеркале, нашёл, что пока что не худо было бы совершить круиз в ближайшую парикмахерскую и постричься.

Портье гостиницы посоветовал нам заглянуть на Джермин-Стрит.

— Это именно то, что нужно джентльменам — многозначительно прибавил он.

— Что ж, сочтём себя джентльменами, — рассмеялся Ленард, как только мы прикрыли дверь. — Идём на Джермин-Стрит?

Как человек, привыкший жить в самых диких уголках земного шара, он находил английскую привычку именовать джентльменом чуть ли не нищего весьма забавной.

Через несколько минут оба «джентльмена» входили в парикмахерскую. Её внешний вид казался вполне скромным. Тогда я ещё не знал, что именно на Джермин-Стрит и в прилегающий переулках расположены наиболее дорогие, хотя и небольшие и скромные на вид, магазины, где можно купить или заказать предметы мужского туалета.

В вестибюле парикмахерской никого не оказалось. По трём стенкам вестибюля располагались какие-то кабинки, отгороженные портьерами. В парикмахерской царила мёртвая тишина. Но тут же как из-под земли появился человек в униформе и любезно помог нам снять плащи.

Произнеся какую-то фамилию и предпослав ей «мистер» (я не слышал в Канаде, чтобы парикмахеры называли друг друга мистерами), человек в униформе отдернул портьеру одной из кабин и изысканным жестом пригласил туда Харриса. Тот ещё не успел войти, как рядом бесшумно появился парикмахер и тщательно задернул портьеру.

Я впервые видел мужскую парикмахерскую, клиентов которой прятали друг от друга в таинственных кабинетах. Однако мне не дали долго удивляться, так как тут же был вызван ещё один «мистер», и я так же бесшумно был препровожден в свой загончик.

Не произнося ни слова, кроме «здравствуйте, сэр», парикмахер усадил меня в кресло и жестом предложил выбрать один из нескольких журналов. Всё это были свежие номера. Я взял «Лондон иллюстрейтед», так как считал его нарочитую старомодность весьма занятной.

Усевшись поудобнее, я принялся за чтение журнала, незаметно наблюдая за работой парикмахера. Тот ни разу не попросил меня повернуть, наклонить или поднять голову. Извиваясь как индийский йог, он ухитрялся стричь своего клиента, не мешая ему читать. Прошло немного времени, и операция была закончена. Тщательно стряхнув волоски, мастер поднёс к моему затылку зеркало и, не торопясь, продемонстрировал своё искусство. Оно было на высоте.

После этого была названа некоторая сумма (скромная по американским масштабам, но раза в два выше, чем в обычных английских парикмахерских) и с поклоном принята вместе с чаевыми. Когда я вышел из кабины, то увидел, что Ленард буквально лишь на несколько секунд опередил меня. Здешние мастера были не только йогами, но и телепатами!

Степенно, не говоря ни слова, мы вышли на Джермин-Стрит. Тут переглянулись и разом захохотали.

— Когда я буду рассказывать про эту лавку древностей где-нибудь в Экваториальной Африке, мне никто не поверит, — выдавил из себя Ленард.

Не прошло и пяти дней, как я заметил, что было бы не вредно снова сходить в парикмахерскую. Оказывается, в «парикмахерской для джентльменов» не столько стригли, сколько подравнивали «лишние волосы». Видимо, британские джентльмены привыкли стричь волосы почти так же часто, как бриться. Больше я с этим заведением дел не имел. В обыкновенных парикмахерских были очереди, журналы давностью в несколько месяцев, но зато стрижки хватало недели на две, а то и больше.

Утром я отправился в университет. Традиционный лондонский дождь перестал, но на улице было сыро и туманно, и автобус, на котором я добирался до университета, плыл в сырых косматых облаках, освещая себе дорогу яркими жёлтыми фонарями.

Предстояло получить официальное подтверждение, что я принят. Сомневаться, что это так и есть, никаких оснований не было, но всё же я слегка беспокоился: мало ли какие бывают случайности? Всё обошлось благополучно, и сам заведующий кафедрой профессор Саймонс чинно поздравил меня со вступлением в университет — цитадель британской науки.

Я был абсолютно искренен, когда, поблагодарив профессора, заверил его, что счастлив учиться под его руководством.

— Вам предстоят нелегкие дни, — профессору явно хотелось поговорить. — Только очень неумные люди представляют студенческие годы эдаким веселеньким коктейлем из развлечений и увлечений. Работа, работа и ещё раз работа — только так можно стать настоящим учёным. В наш век, когда поток информации растёт как снежный ком, когда учёный уже практически не может оставаться узким специалистом-индивидуалистом, когда многие важнейшие открытия приводят к невиданным изменениям в жизни всего человечества…

Я слушал профессора внимательно, подчеркнуто почтительно. Мне хотелось, чтобы с самого начала с ним установились добрые отношения — зачем осложнения там, где их можно избежать?

— Надеюсь, профессор, вы будете мною довольны.

— Время начала занятий, расписание и другие детали вы узнаете у Джин, — профессор Саймонс встал. Разговор был окончен.

В приёмной сидела худенькая большеглазая девушка. Потом я узнал, что ей двадцать с небольшим, но тогда она показалась мне подростком.

— Наверное, вы и есть Джин? — обратился я к ней, не скрывая, что с интересом разглядываю её.

Джин рада была поболтать:

— Это действительно мое имя. А вы будете у нас учиться?

О, милая Джин! Конечно, она уже знала, что Гордон Лонсдейл зачислен студентом, но надо же было поддержать разговор.

— Да. Но боюсь, без ваших советов я просто пропаду, — сказал я. — Поэтому помогите, Джин, своему студенту.

— В чём? — подняла аккуратно выщипанные бровки Джин.

— Подскажите, какие нужны учебные пособия, книги. Вообще посоветуйте, что ещё необходимо студенту.

Я по опыту знал, что добрые отношения с секретарями иногда более важны, нежели с их патронами.

Джин толково, с полным знанием дела перечислила всё, чем следовало мне заняться в эти дни. В то же время она успевала весьма деловито выполнять свои секретарские обязанности: кратко и точно отвечала на телефонные звонки, по каким-то одной ей известным признакам определяла, стоит ли пропустить очередного посетителя к профессору, придирчиво следила за тем, чтобы посетители, удостоившиеся чести быть принятыми Саймонсом, не отнимали у него больше запланированного времени.

— Ну и работенка у вас, — посочувствовал я.

— Приходится нелегко, — охотно откликнулась Джин. — Но это временно. Вот только бы рост не подвёл.

— А в чём дело?

— Мне не хватает нескольких миллиметров до нормы. А вы себе не представляете, как придираются к этому, когда отбирают девушек в стюардессы.

Джин мечтала стать стюардессой на одной из американских линий.

— Рост — чепуха, — с полным знанием дела сказал я. — Когда я жил в Нью-Йорке…