К этому времени в газетах уже появились сообщения о том, что фильм выйдет на экран в конце октября (но фактически он появился лишь спустя шесть месяцев. Как оказалось, после моего письма студия была вынуждена подвергнуть фильм «чистке», он был сокращён на 15 минут. Все вырезанные сцены в основном касались вымышленных эпизодов из личной жизни разведчика. Это, конечно, в какой-то степени снизило интерес зрителей, которые привыкли видеть на экране «клубничку»). Многие мои знакомые, видевшие фильм, были единодушны: он поразил их лишь низким качеством. «Нужно обладать огромным талантом, — писала одна из газет, — чтобы ухитриться выпустить столь скучный фильм о столь интересном деле».
О чём шла речь в фильме? «Сеть шпионов» в псевдодокументальной манере рассказывала о так называемом Портлендском деле. Сценарий был основан на материалах судебного процесса и поэтому далёк от истины. Показания Джи и Хаутона авторы приняли за чистую монету. Все действие разворачивалось в течение трех недель: от «начала» работы Хаутона до ареста. Британские налогоплательщики должны были убедиться, как здорово действует их служба безопасности. В заключительных кадрах были выражены все идеи, вдохновившие авторов и постановщика: купол «Олд Бейли», статуя Фемиды и мрачный голос за кадром: «Кто знает, быть может, такой же опасный шпион находится среди нас, в этом самом зале и даже в вашем ряду!» «Сеть шпионов» была вкладом определённых английских кругов в атмосферу шпиономании, которую после моего ареста старались раздуть в стране.
Покончив с кино, я принялся за прессу. 10 ноября 1963 года в газете «Санди экспресс» я с изумлением прочитал, что якобы написал своей жене, что буду дома значительно раньше, чем через четверть века. В частности, в газете говорилось: «В письме из Бирмингемской тюрьмы человек, который возглавлял портлендскую шпионскую группу… советовал своей жене не терять надежды, так как переговоры о его освобождении уже ведутся».
Конечно, я знал, что такое возможно, и не терял надежды на то, что обстоятельства могут сложиться в мою пользу. Я не сомневался, что на Родине обо мне помнят, думают, делают всё возможное, чтобы вызволить из неволи. И неколебимая вера эта помогала переносить испытания, выпавшие на мою долю. Но я никогда не затрагивал этой темы в письмах к жене или кому-либо иному.
Между тем статья называлась крикливо: «Лонсдейл пишет жене: скоро буду дома». Помещена она была под крупным заголовком на центральной, самой «почётной» полосе толстой воскресной газеты, где обычно отводится место самым интересным материалам.
Сочинения, опубликованные в «Санди экспресс», легко опровергались, поскольку переписка с женой проходила через тройную цензуру. И всё же, тщательно взвесив все обстоятельства, я решил прежде всего заручиться поддержкой так называемого Совета по делам прессы, в функции которого входит следить за «моральным обликом» английской печати. В письме в Совет я попросил ответить на два вопроса:
— Могут ли английские газеты публиковать содержание частных писем без согласия их авторов?
— Могут ли английские газеты фабриковать содержание личных писем?
После обычных проволочек, к которым к тому времени я уже почти привык, я получил ответ от секретаря Совета по делам прессы полковника Клиссита (тот факт, что в секретарях Совета состоит полковник, отнюдь не означает, что Совет — военная организация. В Англии отставных офицеров принято называть по их званию — но только от капитана и выше — до конца жизни).
Письмо было кратким и конкретным — лучшего я и желать не мог. Полковник писал:
«Частные письма или их содержание не могут публиковаться без согласия их авторов (основание — закон об авторском праве 1956 года).
Публикуя фабрикацию, владельцы газеты будут вынуждены выплатить компенсацию в соответствии с решением суда».
Таким образом, получалось, что если б «Санди экспресс» продолжала настаивать, что она опубликовала выдержку из подлинного письма Лонсдейла, то она была бы вынуждена выплатить компенсацию на основании пункта первого.
Если же она признает, что письмо сфабриковано, то она будет отвечать за это в соответствии с пунктом вторым. Как говорится, куда ни кинь, везде клин.
Передав необходимые документы адвокату, я поручил ему заняться этим делом. Случайно или умышленно, адвокат не понял его и повёл дело так, что дал возможность «Санди экспресс» затянуть иск. Вскоре обстоятельства сложились таким образом, что я должен был заняться иными, более приятными делами, и адвокат, не дожидаясь новых указаний, прекратил атаку. А жаль: были все основания притянуть «Санди экспресс» к ответу.
Из письма англичанина Бриага Марриринера Галине Молодой:
С 1962 по 1965 год я отбывал пятилетнее наказание за грабёж с применением насилия. Думая недавно о пережитом в тюрьме, я вспомнил Гордона Лонсдейла, с которым соприкоснулся в тюрьме Винсон Грин в Бирмингеме. Я провёл много часов, беседуя с Гордоном на прогулках, и нашёл, что он выдающийся человек, очень смелый и приятный, хотя, к моему изумлению, убеждённый приверженец коммунистической системы…
Истинная причина моего письма заключается в следующем: я вспомнил, что Гордон рассказал мне о том, что у него в России есть жена и дети. Я никогда о них не думал и даже не знаю, жива ли ещё его жена. Если она жива, наверное, она рада будет прочитать о той дани уважения, отдаваемой иностранцем, который знал её мужа в наихудших из всех возможных обстоятельствах — в британской тюрьме, отбывающим наказание в 25 лет. Тем не менее он никогда не переставал улыбаться. Он всегда был приветлив…
Лучше всего я помню его по одному эпизоду. Мы работали в «Звёздной» мастерской, изготовляя кисти для красок. Было очень жарко, и мы были скучены в тесном помещении. Все были раздражены. Работавший напротив меня человек действовал мне на нервы своими саркастическими замечаниями. В конце концов я не выдержал и вскочил, чтобы ударить его. (За это я был бы посажен на хлеб и воду). Я — крупный мужчина ростом 6 футов 4 дюйма и весом 102 кг; однако Гордон тут же оказался между нами и заявил: «Не будьте дураками. Не давайте тюремщикам повода для удовлетворения». Мы оба сели на место.
Гордон тихо, уверенно, без лишнего шума разрядил обстановку. Своим поступком он ничего не выгадывал, а фактически рисковал сам.
Госпожа Лонсдейл! Ваш муж — настоящий, хороший, храбрый человек…
Глава XXXII
Английская контрразведка незримо присутствовала в каждой тюрьме, в которой я побывал. Шаг за шагом МИ-5 преследовала меня, стараясь заставить сдаться. Особый режим, самые скверные тюрьмы, дискриминация, психологическая обработка…
Борьба продолжалась.
Она шла теперь в условиях, неблагоприятных для меня. Я был один. Один против мощного, освящённого веками тайной работы аппарата МИ-5.
Контрразведчики уже поняли, что поторопились с моим арестом и упустили возможность раскрыть действительный объём моей деятельности. Теперь они старались исправить ошибку. Но, увы, человек, начинённый секретными сведениями, которых просто жаждала МИ-5, хотя и находился в её руках, по-прежнему ничего не говорил.
Вначале был период выжидания — ко мне присматривались и «подбирали ключи». Потом резко «закрутили гайки» — ухудшили режим и тут же стали проверять моё настроение. Авось что-нибудь да выйдет. Делалось это крайне примитивно. Вдруг среди тюремщиков попадался некий сердобольный, располагавший к себе дядя. Дядя будто невзначай заводил со мной беседу, бросал: «Жаль мне вас, через 16 лет я уйду на пенсию, а вы всё ещё будете гостем Её Величества…» — и пытливо присматривался, как я на это реагирую.
Потом мне стали подставлять других заключённых — у каждого из них был свой заманчивый план побега. Загвоздка всегда была в одной мелочи: я должен был сообщить адрес человека, у которого можно было спрятаться после побега…
