Он что, хочет придать случившемуся громкую известность? Я в панике огляделся вокруг, ища взглядом брата. Тот сидел на церковной скамейке с лицом опытного игрока в покер и изображал дремоту.

— Они не имеют права его забыть! — Отец Базилио сделал драматический жест руками и благоговейно произнес: — Скарлатти.

Я замер, пораженный.

— Доменико Скарлатти, — повторил священник, приняв мое молчание за невежество. Он попробовал усмехнуться, но его лицо исказила болезненная гримаса.

— Скарлатти, — заговорил я, обращаясь к маме, — это итальянский композитор. Он работал при королевском дворе в Мадриде в 1700-х годах.

— Ты сделаешь это для меня? — напирал отец Базилио. — Напомни им. Просто напомни. — Он приподнял голову, сморщившись от боли, выставил вперед палец и принялся отбивать им слышимый только ему ритм. Он явно не хотел, чтобы моя мать спрашивала, что у него с лицом. Не хотел говорить, кто его изувечил. Он хотел думать только о музыке, которая одна была ему верным спутником в этом городе, населенном предателями. Я не сомневался, что он узнал нападавших в лицо.

— Ты сделаешь это? — еще раз спросил он.

— Конечно.

— Его никто не помнит. В Испании забыли его творчество. Может, они устроят королевский концерт или назовут что-нибудь его именем. Или хотя бы поставят памятник… Но мы с тобой это еще обсудим. Мне хотелось бы послушать твою игру. Ты привез с собой виолончель? Нет? Ах, как нехорошо. Но мне пора.

Отец Базилио обернулся к церковной двери. Внутри уже сидели на скамьях шесть пожилых женщин в темных одеждах, обмахивавшихся веерами. За ними следом появился дон Мигель Ривера в черном пиджаке и белой рубашке с открытым воротом. Рядом с ним шла невысокая толстушка — его супруга, на которой он женился два года назад.

— Дон Ривера сделал щедрый дар в честь торжественного для твоего племянника дня, — сказал отец Базилио. — Он опора этого гибнущего города. Может, когда-нибудь и ты станешь таким. Храни тебя Господь, Фелю.

На следующий день я слег. Сказались тяготы дороги и три бессонные ночи. Оставшееся время я провел в постели, мечась в жару и кашляя, но благодаря судьбу за то, что вынужденное затворничество избавило меня от необходимости общаться с обитателями Кампо-Секо.

С Персивалем мы говорили об этой ночи всего раз.

— Я рад, что не вышло хуже, — сказал я.

— Вообще ничего не вышло, — отмахнулся он. — Куим и Хорди боятся попасть в тюрьму. Они же сейчас работают на уборке урожая. А у нас тут Ривера и церковь — два сапога пара. Но ничего, недели через две сбор винограда закончится, тогда мы им покажем.

— А что тогда изменится? Разве Ривера им не отомстит?

— Скоро поспеют оливки. Ему нужны будут люди.

— А отец Базилио?

— Он получил предупреждение. Но ты видел его физиономию? Витает в облаках. Вот именно, братишка. В облаках.

На обратном пути в Мадрид, пока поезд карабкался от побережья к сухому плато Ламанча, моя простуда отступила и в голове посветлело. Проходя через главные ворота дворца, я уже улыбался стражу с алебардой. Неподалеку от станции Аточа я купил коробку шоколадных трюфелей, которую собирался преподнести соседу по комнате. Надо было сделать это еще год назад. Мне же нужен хоть один друг. Человек, с которым можно поделиться разочарованием от поездки в родные места. Рассказать об узких улицах Кампо-Секо, пропитанных неприятными запахами, посетовать на то, как рвутся семейные связи.

Но, едва распахнув дверь комнаты, я обнаружил Родриго за сбором вещей. Он поблагодарил меня за подарок, но даже не открыл коробку.

— Это твой? — Он держал передо мной шелковый красный шарф.

— Не думаю.

— Прекрасно, — ответил он и запихнул шарф в дорожный сундук, забитый рубашками и штанами.

Взял стопку книг, бегло просмотрел и швырнул туда же, поверх мятой одежды. Комната практически опустела. Он снял со стены литографию, на которой была изображена наполовину достроенная Эйфелева башня. На его пыльной тумбочке просматривались три чистые полоски — место, где стояли семейные фотографии в рамках. Он уже снял простыни с матраса. В прорехе виднелось что-то черное. Клоп. Родриго раздавил его между пальцами.

— Сувенир на память, — сказал он. — Когда меня будут спрашивать, как живется во дворце, я стану показывать этого клопа. Чтобы все знали — во дворце они такие же, как везде.

Он попросил меня помочь ему закрыть сундук. Я уселся сверху, и Родриго защелкнул последний замок.

— Ты сделал что хотел? — спросил я.

— Сделал, но кого это волнует? Кому сейчас это нужно? У нас республика!

— У кого это «у нас»?

— Ты что, не слышал? В Португалии!

— Король Мануэль умер?

— Монархия умерла. А что ты так беспокоишься о нашем короле? Не волнуйся, он жив-здоров, сидит в Гибралтаре. И очень хорошо. У нас новое правительство. Во главе с Брагой, профессором литературы.

— Первый раз слышу.

— Нет, ты представляешь? И это случилось при моей жизни!

— Может, тебе лучше подождать, пока там все не уляжется? — Я положил руку на сундук. — Там сейчас не опасно?

— Они нуждаются в таких специалистах, как я, — строителях, проектировщиках. Появится конституция, экономические программы. Дела будет хоть отбавляй.

— А как же твои проекты в Испании? Если ты останешься, получишь награду.

— Фелю! — напыщенно произнес он. — Свобода — вот лучшая награда.

Он заглянул под кровать — проверить, что ничего не забыл, — а я потихоньку спрятал за спину коробку. Он же не оценил моего жеста. Но уже на пороге, волоча за грузчиками, тащившими его дорожный сундук, свой саквояж, он еще раз оглянулся и вспомнил про конфеты.

— Разве революция недостаточно сладкая? — спросил я.

— Это разные вещи, — ответил он и выхватил коробку из моей руки.

Я шел за Родриго на некотором расстоянии и наблюдал, как рабочие с трудом спускали вниз по лестнице его сундук. Я собирался вернуться к себе в комнату и принять прохладную ванну, но тут кто-то хлопнул меня по плечу. Это был стражник.

— Его величество желает видеть вас.

— Он не сказал зачем?

— Следуйте за мной, — ухмыльнулся стражник.

Король Альфонсо пил чай, сидя в низком кресле. Он сидел задрав кверху колени и сжимал тонкими пальцами чашку. С ним была королева Эна. Она приветствовала меня натянутой улыбкой.

— Слышали новости? — спросил король.

— Да, ваше величество.

— Мне сообщили, что вы только что с поезда. Люди в поезде об этом что-нибудь говорили?

Королева, не дожидаясь моего ответа, что-то прошептала ему на ухо.

— Вы были в Каталонии? — спросил король. — Вести и туда докатились?

— Они всегда приходят туда с опозданием, — сказал я. — Но я уверен, что скоро и там все станет известно.

— Конечно станет, — сказал король, хлопнув себя по бедру. Меня смутила его легкомысленная улыбка. — Это прославит Иберию. Никто не скажет, что мы отстаем от современности.

Королева чуть заметно качнула головой, подавая мне знак.

— Мир быстро меняется, — согласился я.

Он немного помолчал, провел пальцем по своим тонким усам, затем широко улыбнулся:

— Вот именно. — И мечтательно устремил взор куда-то вдаль.

Для меня это было странной формой бравады. Король, судя по всему, не только не был озабочен падением португальской монархии. Казалось, он даже испытывал какое-то воодушевление, что мне было совсем непонятно.

— Любой парижский обыватель считает, что знает Испанию, — промолвил король. — Но он ничего о ней не знает. Для него Испания — это рыцари в шляпах размером с таз цирюльника, рабочие на табачных фабриках и непроходимая грязь. Понимает ли он, что такой человек, как ты, исполняет музыку Баха, Вагнера и других великих композиторов? Или что такой человек, как я, говорит на многих языках? Что у нас можно будет позвонить по телефону, не покидая здания и даже не спускаясь по лестнице?