Под пешеходным мостиком у них были припрятаны три фонаря и несколько толстых палок. Зажгли первый фонарь, и я наконец-то сумел разглядеть их лица. Пламя колыхнулось, упали тени, и вместо полных щек и взъерошенных волос моему взору предстали красные глаза, посверкивающие из-под туго повязанных вокруг лба цветных платков, и нервно дергающиеся кадыки. Это были не мальчики, которых я помнил, это были мужчины. И то, что они замышляли, не могло быть невинным озорством. Смех сменился нервным хихиканьем, а затем тревожным покашливанием. Обматывая палку тряпкой, Хорди посетовал, что у него заболел сын, он кашляет кровью, жена совсем сбилась с ним с ног, поэтому ему надо поскорее вернуться домой. Он опустошил бутылку, принесенную Персивалем, и разбил ее об одну из деревянных свай мостика. А я никак не мог прийти в себя. Маленький Хорди женат? У него есть сын?

— Персиваль, куда мы идем?

— Я же тебе говорил. В церковь.

— Зачем?

Он не ответил и отвернулся. Кузен Ремейя произнес имя отца Базилио. Он сделал ударение на последнем слоге и добавил еще один, так что получилось Базили-оро — «золотой Базиль».

— Отец Базилио никакой не богач, — сказал я. — Он даже не ест мяса.

Человек по имени Куим поднес спичку к тряпичному факелу, но остальные замахали на него руками: рано, надо пересечь город в темноте. Он бросил факел на землю и стал затаптывать пламя.

— Я хочу сказать, не только по пятницам. Вообще не ест.

Куим задохнулся от негодования. У одного из мужчин забулькало в горле — это был подавленный смех.

— У него даже нет служанки, — продолжал я. Все знали, что под видом служанок у священников обычно живут их подруги. Во всяком случае, у большинства из них.

Никто меня не слушал.

— Мы всегда приносили ему — скажи, Персиваль! — приносили ему помидоры.

— Мы дадим ему помидоров, — пробормотал один из них.

— К чему тратить помидоры? — спросил кто-то. — И булыжники сгодятся.

— Послушайте! — не сдержался я. — Если вам нужны деньги, то вы идете не туда. Видели бы вы, в каких носках ходит отец Базилио!

Мои слова произвели на них не больше впечатления, чем если бы это был комариный писк.

Только Персиваль соизволил повернуть голову в мою сторону. Мерцающий фонарь Куима на миг высветил его профиль.

— Церковь купается в роскоши, — сказал он.

— Но наш храм — не вся церковь.

— Они не платят налоги, а у нас отбирают фермы! Только Овьедо, конечно, не трогают. — Овьедо звали герцога, на которого работал дон Мигель Ривера. — С тех пор, как вы сбежали в Барселону, он разбогател вдвое.

По тому, как Персиваль это сказал, выходило, что мое стремление к музыкальной карьере и растущее богатство аристократии были явлениями, непосредственно связанными между собой.

— Отец Базилио тебя узнает! — Я дернул Персиваля за рукав. — Ты что, забыл, что завтра крестины твоего племянника?

Персиваль повернулся, положил руки мне плечи и уперся лбом в мой лоб.

— Базилио не выйдет из церкви. Он знает, как себя вести. Мы никому не собираемся причинять вреда. Просто делаем предупреждение.

— Нельзя так, — сказал я.

— Тебе просто нравится священник.

— Дело не в нем. На его месте мог быть любой другой. Есть другие способы… Предупреждать можно по-разному.

— Какие же? Может, нам переговорить с людьми в кортесах? С теми, кого выбирал Овьедо? С теми, кто устраивает братьев Ривера? — Он отвернулся и закашлялся. — Или ты имел в виду короля? Ну-ну. Давай, поговори с ним. А мы пока тут подождем. — Поскольку я молчал и не двигался, он продолжил: — Что вы вообще обсуждаете с королем? Скачки? Проституток? Только не прикидывайся, что он к тебе прислушивается. Они никогда не слышат таких людей, как мы.

— Пожалуйста, Персиваль, — сказал я мягко, не обращая внимания на нетерпеливые взгляды других. — Не ввязывайся ты в это дело, прошу.

Он медленно покачал головой, схватил меня за уши и слегка потряс. На краткий миг мы снова превратились в двух мальчишек.

— Так ты с нами или как?

— Не с ними! Мы с тобой не должны участвовать в этой подлости.

— Не должны? Но мы уже участвуем.

— Только не я.

— Ах вот оно что! Ты предпочитаешь смотреть на бой быков через барьер, да? Без риска?

— Я вообще ни на что не хочу смотреть, — прошептал я. — Я ухожу.

— Ребята удивятся. Я и сам иногда тебе удивляюсь, братишка. На чьей ты стороне?

— Я ни на чьей стороне. Персиваль, не делай этого! — Я потянулся, чтобы обнять его, но он отступил назад, в темноту. Фонари погасли, факел Куима тоже. В воздухе запахло горелым маслом. Компания ушла вперед: слышался только шорох шагов вдоль каменистого русла высохшей реки. Затем они поднялись на берег реки, перевалили за небольшой холм и исчезли из виду.

Я не спал до утра, ожидая возвращения Персиваля. За час до рассвета я услышал шаги на лестнице и погрузился в глубокий сон. Мне показалось, прошли считаные минуты, а в доме уже началась утренняя суета. Луиза пинала меня по ногам, торчавшим из-под стола, мама стаскивала с меня одеяло и бранилась: как можно спать в такой важный день.

Дорога до церкви была мучением. Я все время отставал, задерживая всех, мама что-то кудахтала про мои ноги, словно репетировала, как будет извиняться за опоздание. На каждой улице, за каждым поворотом я искал следы ночного происшествия. Длинная подпалина на стене изящного каменного дома при ближайшем рассмотрении оказалась вытянутой утренней тенью. Школьное окно, как пояснила мама, еще неделю назад разбили мальчишки, затеявшие на площади игру в пелоту. У меня в ушах звучали ужасные крики мужчин с факелами, а мама вдохновенно говорила: «Как ни странно, но эти трещины на стеклах даже красивы. Похоже на покрытую росой паутину».

Но вот мы завернули за последний угол. Впереди показалось здание церкви. Я вздрогнул всем телом — перед ним валялась куча белых одеяний и разбитая статуя. Я схватил мать за руку. И снова я обознался. На земле лежала слетевшая с веревки простыня. Девушка, обнаружившая неприятность, помахала нам с балкона и побежала на улицу поднимать свое добро. Сверху доносился недовольный голос женщины постарше — вся работа насмарку. Эта небольшая сценка развеселила Луизу. Она шагала впереди с Энриком на руках, и оба они светились радостью, как будто переживали самое прекрасное утро в своей жизни.

Персиваля с нами не было. Не желая встречаться со мной дома, он вызвался выйти пораньше, чтобы заглянуть в булочную и забрать заказанную к празднику выпечку. Я все думал, что скажу матери, если Персиваль больше не появится. Вдруг он уже мчится в поезде, идущем в Аликанте или Кадис? Может, мы его больше не увидим? Я настолько глубоко погрузился в эти мысли, что не сразу расслышал голос Луизы: «Да вот же он! Молодец, все принес. Пойду внутрь. Наверное, надо приготовить ребенка».

Никаких надписей на стенах, никакого битого стекла — обычная холодная церковь, запах пыльной темноты и мерцание свечей. Может быть, ребята решили просто прогуляться в горы, выкопать спрятанные там бутылки? Или направились к пользующейся дурной славой хижине, где обитала девица по имени Хуанита?

Вдруг кто-то резко схватил меня за рукав: это был отец Базилио. Стоя ко мне в профиль, он дружелюбно улыбался. Но вот он повернулся другим боком… Вся левая половина его лица была изуродована: фиолетовый синяк на месте заплывшего глаза; глубокая царапина, прочертившая щеку от уха до подбородка.

— Я должен… — сипло прошептал он.

— Падре! Что с вами? — воскликнула стоявшая рядом со мной мать.

— Несчастный случай. Ничего страшного.

Он не обратил никакого внимания на ее встревоженный вид и пристально смотрел на меня здоровым глазом. Из второго сами собой текли слезы.

— Я должен назвать вам имя…

Сердце у меня застучало. Сейчас прозвучит обвинение.

— Ты меня поймешь, — взволнованно продолжал священник. — Уже сейчас ты занимаешь видное положение в обществе, имеешь доступ к королевскому двору в Мадриде.