— Мы можем это осуществить, — сказал Элан. — Мы втроем… и Луиза.

— А потом? На что вы направите свою деятельность потом? — спросил Генри.

— Потом надо будет переходить к вербовке и созданию организации, после чего мы снова нанесем удар — уже более широким фронтом.

— Надо начать с чего-то, хотя бы с этого убийства, — сказал Дэнни, — чтобы показать, что мы шутки шутить не собираемся… что мы твердо решили бороться до конца.

— Так, — сказал Гепри. — Понимаю. Я это вижу. Но почему непременно кого-то убивать? Почему не экспроприировать банк или не бросить бомбу в ракетный центр. Или еще что-нибудь в этом роде?

— Именно потому, что вы это предложили, — сказал Элан, вперив горящий взгляд в Генри. — Потому что все это хотя и крайние меры, но они не выходят за рамки. Они не нарушают табу, наложенного на лишение человека жизни, табу, которое является сильнейшим оружием в руках правящей клики, ибо только она с помощью своей полиция и армии и может нарушить табу, используя насилие против народа. Они применяют насилие и боятся только одного: как бы народ в свою очередь не применил его к ним. Ибо стоит только схватке начаться, чем она кончится, никому знать не дано, и это они понимают.

Генри пожал плечами.

— Возможно, вы правы, — сказал он.

— Да, мы правы, я в этом убежден, — сказал Дэнни.

— А вы, Джулиус? — спросил Генри. — Вы разделяете уверенность Дэнни?

— Безусловно, — сказал Джулиус.

— А ты, Луиза? — спросил Генри и поглядел на дочь.

— Да, — сказала она. — Мы правы.

— Ну что ж, — сказал Генри, — я сдаюсь. Иными словами, я признаю, что не смог вас переубедить. Я ненавижу всякое насилие вообще, а когда речь идет об убийстве, то оно вызывает во мне даже физическое отвращение, но, вероятно, если быть честным с самим собой, придется признать, что это чувство может проистекать из моей принадлежности к определенному классу. А быть может, также в этом повинен мой возраст. Будь я моложе, возможно, я бы присоединился к вам. Впрочем, не знаю, не знаю.

Когда студенты стали прощаться, Генри ждал, что Луиза уйдет вместе с ними, но, проводив их до дверей и возвратясь в кабинет, он застал ее на прежнем месте. Он снова сел за свой письменный стол.

— Что ты на самом деле обо всем этом думаешь? — спросила Луиза.

— То, что я сказал. — Что мы, возможно, правы? Генри кожал плечами.

— Я, по-видимому, достиг уже такого состояния, когда начинаешь сомневаться во всем.

— Но тебя это, кажется, не тяготит? — сказала Луиза и, встав с пола, пересела на стул.

— Видишь ли, — сказал Генри, — в этом есть своего рода раскрепощение.

— В том, чтобы сомневаться?

— Да, это раскрепощение от всех унаследованных или придуманных представлений, и тогда приходит способность видеть обе стороны каждого явления одинаково отчетливо.

— Значит, все твои представления либо унаследованы, либо придуманы?

— Мне кажется, да. Может быть, со временем я снова вернусь к некоторым из них, но в настоящий момент я вижу перед собой лишь белую страницу.

— А ты не перестанешь искать?

— Нет. Но я хочу продвигаться вперед не спеша и дойти до самой сути.

— Сути чего?

— Сути познания, или, если хочешь, до мудрости. Я больше не хочу принимать позы и стоять в стороне. Я хочу, чтобы мои убеждения исходили из подлинного понимания жизни.

Луиза кивнула и задумалась, потом спросила:

— А у Джулиуса и остальных, как ты считаешь, их убеждения проистекают из подлинного понимания жизни?

— Тебе виднее, ты ближе к ним, чем я, — сказал Генри.

Луиза ничего не ответила, но с нескрываемым любопытством посмотрела на отца.

Вскоре Генри и Луизу позвали ужинать; они пошли на кухню, где Лилиан и Лаура сидели перед телевизором. Не отрывая глаз от экрана, Лилиан показала им на приготовленные ею блюда. Когда передача закончилась и началась реклама, она отвернулась от телевизора и спросила:

— Кто это приходил?

— Трое студентов из моего семинара, — сказал Генри.

— Тебе мало того, что ты видишь их там?

— Я обещал дать им кое-какие книги.

Наступило молчание. Генри подошел к плите, положил себе на тарелку жаркое. Лилиан посмотрела на Луизу.

— А ты теперь тоже занимаешься в семинаре? — спросила она.

Луиза в замешательстве взглянула на отца.

— Пожалуй, это было бы неплохо, — сказал Генри. — Если она захочет. В конце концов, что-то непохоже, чтобы она могла устроиться на работу.

Лилиан снова повернулась к телевизору. Генри и Луиза переглянулись — переглянулись, как заговорщики.

На следующий день Элан и Джулиус отправились во Флориду покупать оружие. Луиза, выполняя свое конспиративное задание, поехала с матерью в Бостон походить по магазинам.

— Какое платье ты думаешь надеть на обед демократов на следующей неделе? — спросила Луиза, когда они переезжали по мосту на другую сторону реки.

— Ну там, что ни надень, все сойдет, — сказала Лилиан. — Меня больше беспокоит уикенд.

— У Эштонов?

— Да.

— Там что — высокий класс?

— Там будет куча ученых атомщиков, в присутствии которых я всегда чувствую себя старомодной.

— Ну, брось, — сказала Луиза. — Ты выглядишь в миллион раз лучше большинства женщин твоего возраста.

— Мерси, — кисло сказала Лилиан.

— Нет, право же.

— Сама не понимаю, почему меня это все еще трогает… в моем-то возрасте.

— Вероятно, это всегда небезразлично, — сказала Луиза. — Ведь мужчинам постарше нравятся женщины более зрелого возраста, разве нет?

— Некоторым молодым людям тоже нравятся женщины более зрелого возраста.

— Да, и так бывает.

Какое-то время они ехали молча.

— Ты и папа ведь жили… общей жизнью, правда? — спросила Луиза.

— Когда?

— Когда были молоды.

— Да, пожалуй.

— И в политике и во всем?

— Да.

— Мне кажется, это очень важно, верно?

Лилиан, сидевшая за баранкой, пожала плечами.

— И еще Билл. Вы ведь уже тогда дружили с ним, верно?

— Да.

— А почему он так поправел?

— Это как потеря эластичности сосудов. Приходит с возрастом.

— Но ты же не стала консерватором, да и папа, в сущности, тоже.

— А мне казалось, ты считаешь его консерватором.

— Он изменился. У него на многое открылись глаза.

Лилиан хмыкнула, словно давая понять, что она ничего такого не замечала.

— Ты имеешь в виду эту его детскую игру в раздачу денег? — спросила она.

— Это мелочь, — сказала Луиза.

— А что он еще собирается выкинуть?

— Не думаю, чтобы он что-либо выкинул. Он ведь не из тех, кто действует активно. Но его взгляды несколько… несколько изменились к лучшему. Лилиан кивнула.

— Рада это слышать. — Она затормозила машину перед красным светофором.

— Билл будет на этом обеде? — спросила Луиза, глядя в окно на отель «Шератон».

— Да, — сказала Лилиан.

— А где он остановится?

— Кто его знает.

— В «Шератоне»?

— Едва ли. Обычно он останавливается в «Фэрфаксе». — Лилиан закусила губу и почувствовала, что краснеет; это раздосадовало ее, и как только светофор переключился на зеленый свет, она включила скорость и так резко дала газ, что автомобиль рывком бросило вперед.

— Мама, — сказала Луиза, — ты ведь была счастлива с папой?

— Ну, в какой-то мере…

— Всего лишь в какой-то мере?

— Нет-нет, это не так. Конечно, мы были счастливы.

— Значит, они все-таки могут получаться иногда?

— Они?

— Ну, эти самые — браки.

Лилиан свернула к автомобильной стоянке большого универсама. Она купила билетик, и полосатый шлагбаум автоматически поднялся, пропуская их машину.

— Это не просто, — сказала она, — но думаю, ты сама все знаешь.

— Даже у тебя с папой? И у вас тоже было не просто?

— Просто никогда не бывает.

Луиза кивнула.

— Но все окупается, — сказала Лилиан, — если не складывать оружия до конца.