Дэнни пожал плечами.

— Наверняка, — сказал он.

— Знаете, кто нам нужен? — сказал Элан. — Нам нужен человек, который воплощал бы в себе типические черты классового врага. Нам нужен не выскочка-деревенщина, как Уоллес, и не бряцающий оружием генерал, а кто-то из правительственных заправил, настоящий капиталист, а не простофиля, пляшущий под дудку капитала; мыслящая личность, а не слабоумный идиот; нам нужен человек, сознательно, с полным пониманием того, что он делает, взявший курс на развязывание империалистических войн за океаном и удушение свободы внутри страны.

— Ты хочешь сказать, — заметила Луиза, — что нам нужен кто-то типа Лафлина?

Элан задумался. И после некоторого колебания ответил:

— Да, кто-то типа Лафлина.

Джулиус и Луиза вышли из дома Глинкманов вместе.

— Подвезти тебя куда-нибудь? — спросила Луиза.

— Спасибо, подвези, — сказал он и сел рядом с ней в машину.

— Куда?

— Да куда угодно…

— К тебе домой или еще куда-нибудь?

— Пожалуй, лучше в библиотеку.

— А поесть сначала ты не хочешь?

— Неплохо бы.

— Тогда перекусим сандвичами.

Луиза поехала в сторону Гарвардской площади. Некоторое время оба молчали, потом Луиза сказала:

— Мне кажется, ты был не особенно доволен, увидав меня.

— Когда?

— Да у Дэнни.

Джулиус пожал плечами.

— Видишь ли… — начал он.

— Ну что?

— Понимаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты была во всем этом замешана.

Луиза нахмурилась.

— Не женское занятие?

— Да, — сказал Джулиус, глядя через стекло на улицу. — Не женское.

— Пошел ты… знаешь куда.

— Ладно-ладно. — Он умиротворяюще погладил ее руку. — Понимаю. Можешь не объяснять. То, что сумею сделать я, ты сумеешь не хуже, а даже лучше.

— Не обязательно быть дюжим парнем, чтобы уметь спустить курок, — сказала Луиза.

— Нет, конечно, — сказал Джулиус, — только нужно быть очень хладнокровным.

— Хладнокровным, собранным, уверенным в себе.

— Вот именно.

— А у меня этого нет?

— Я не знаю. И во всяком случае, — он вздохнул, — меня ведь беспокоит не то, что ты не сможешь. Просто я считаю, что ты не должна.

— А почему, черт побери? Мне все это так же осточертело, как любому из вас.

— Да, но у тебя нет причин желать революции… коммунистической революции. И убивать Лафлина. Насколько я понимаю, он — друг вашей семьи.

— А может быть, я первый раз в жизни стремлюсь отрешиться от своего эгоизма.

— Может быть, — сказал Джулиус.

— Я хочу сказать, что вовсе не обязательно, черт подери, быть каким-нибудь умученным негром или мексиканцем, чтобы желать революции. Так или нет?

— Так, — поспешно согласился Джулиус.

— Ну тогда в чем дело?

Джулиус вздохнул.

— Ладно, — сказал он, — оставим это. — И, помолчав, добавил. — Может быть, я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Гнев Луизы утих, и вместе с ним исчезло напряжение. В голосе ее внезапно прозвучала нежность.

— Пострадать можно не только от пули, — сказала она.

— Я знаю, — сказал Джулиус.

— Разве не для того мы все это затеваем, — спросила она, — чтобы избавить людей от страданий — мы же видим все, что творится вокруг?

— Да, конечно, — сказал Джулиус.

— А ты — разве не для этого?

— Да, конечно, — повторил Джулиус.

Он повернулся к ней с улыбкой и ласково провел пальцами по ее шее в тот момент, когда машина вливалась в городской поток.

Даже не потрудившись придумать какой-нибудь благовидный предлог для мужа и дочерей, Лилиан Ратлидж во вторник сразу после ленча села в автомобиль и отбыла в свой летний коттедж в Вермонте. Биллу Лафлину удалось завернуть туда на ночь по дороге из Вашингтона в Монреаль…

Уставшие от езды, они просто поужинали вместе и тут же уснули и только утром предались любви. Потом Лилиан, опираясь на локоть, лежала рядом со своим любовником, чувствуя себя совершенно опустошенной. Билл закурил сигарету. Лилиан приподняла рукой свою правую грудь, потом опустила.

— Я старею, — сказала она. Билл Лафлин поглядел на нее.

— Они у тебя в полном порядке, — сказал он.

— Я ощущаю свое тело, только когда я с тобой, — сказала Лилиан. — Все остальное время я о нем не помню.

— Это потому, что ты меня любишь.

Она ничего не ответила, только искоса поглядела на его грузное, волосатое тело.

— А ты замечаешь свое тело? — спросила она.

— Я слежу за весом.

Лилиан наклонилась и помяла руками его бедра.

— Не надо, сам знаю, что жирею, можешь не напоминать, — сказал он.

— Наши дети сказали бы, что мы омерзительны, — заметила Лилиан. — По мнению Лауры, всем, кому перевалило за тридцать, надо запретить заниматься любовью.

— Вот как?

— Может быть, тебе стоит предложить такой законопроект сенату?

Она рассмеялась, и Билл тоже.

— Как сейчас там? — спросила она.

— Где?

— В сенате.

— Да как обычно. Фулбрайт по-прежнему мутит воду…

— Понятно. — Лилиан отвела глаза от своего любовника. — Мутить воду будут всегда… до тех пор, пока идет эта война.

— Перед выборами всегда всплывает наверх все это дерьмо, — сказал Лафлин. — Эти чертовы кулуарные крикуны, радетели за мир…

— Как бы я хотела, чтобы она кончилась, эта война, — сказала Лилиан.

— Но, черт возьми, Лил, — вскипел полуголый сенатор, — война может окончиться лишь после того, как мы одержим победу.

Лилиан пожала плечами.

— Надеюсь, это произойдет не слишком поздно.

— В каком смысле не слишком поздно? — нетерпеливо и раздраженно спросил сенатор.

— У меня такое чувство, что все идет вкривь и вкось.

— Не можешь же ты сваливать на вьетнамскую войну несчастье, которое случилось с Луизой?

— Кто знает…

— Вот оно что? Какая же, логически рассуждая, может быть тут связь?

— Логически — никакой.

Билл вздохнул, явно теряя терпение.

— У тебя ведь даже нет сына, — заметил он.

— Ну, а твой Бенни, кстати сказать, в колледже.

— Да, но рано или поздно ему придется отправиться следом за всеми. Мой сын, чтоб ты знала, не может увиливать от призыва. Да и не захочет к тому же.

— О, я уверена, что он не захочет.

— И Джинни тревожится.

— Могу себе представить.

Лилиан хмуро отвела глаза — она терпеть не могла, когда в постели упоминался кто-нибудь из супругов; да и Биллу это было не по душе, и, зная об этом, она сказала ему в отместку:

— Гарри тоже тревожится,

— А ему-то что?

— Луиза и Лаура… Да и то, что происходит вообще.

— Ну то, что происходит вообще, тревожит всех нас.

— Он стал какой-то странный в последнее время. Даже не обратил внимания, когда я ему сказала, что еду сюда.

— Вероятно, он уже примирился с этим.

— Очень может быть.

Оба помолчали, ожидая, когда исчезнет неприятный осадок, оставшийся от упоминания об обманутых супругах.

— А к черту! — сказал Билл, перекатываясь на бок, и поцеловал Лилиан.

Рука Лилиан снова легла на его тучное бедро.

Потом, чувствуя, что было бы иллюзорно ждать новой вспышки влечения, они начали одеваться. Когда Билл застегивал рубашку, Лилиан подошла к нему, положила на его плечо сцепленные пальцы рук и оперлась на них подбородком.

— Я все еще нравлюсь тебе? — спросила она.

— Ну конечно.

— Даже после всех твоих прелестных секретарш?

Он улыбнулся, понимая, что она только догадывается, но не может ничего знать наверняка.

— Даже после всех и каждой из них.

— Я не могу без тебя, — сказала она. — Никак не могу. Ты мне всегда нужен. Должно быть, это значит, что я люблю тебя.

— Я тоже. — Он завязал галстук.

— Когда мы теперь увидимся?

Он наклонился, достал блокнот из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле.

— В ноябре в Бостоне у нас должен состояться этот пресловутый обед. Ты ведь тоже там будешь?