— Папочка, знаешь, я скоро уеду отдыхать. Может быть, даже сегодня.

— То есть как сегодня? Ночью?

— Пап, я еще не знаю. Могу сегодня, могу завтра.

— Но… у тебя ведь уже был отпуск?

— Был, ну и что? Возьму отгулы.

— И куда же ты уезжаешь? Если не секрет?

— Пока секрет. Все, пап, у меня нет времени. — Положила трубку, подождала, не раздастся ли тут же звонок. Мама может позвонить. Нет, тихо. Некоторое время снова занималась лицом, пока наконец не раздался условный сигнал. Трель, молчание, трель, молчание, снова трель. Любимый, они договорились. Сняла трубку. Он спросил сразу же:

— Этого… еще нет?

— Нет.

— Правильно. — Молчание, она нарочно не перебивала это молчание и оказалась права. — Знаешь, Вера, странная вещь, — я по тебе соскучился. Как договоримся?

— Если свет потушен, ты входишь без звонка. Замки будут открыты. Правильно?

— Умница.

Раздались гудки, но она, прежде чем положить трубку, прижала ее к щеке. Она все еще слышит этот голос… Наверное, в этом и есть счастье.

Перед тем как войти в подъезд Гаевой, Тауров закурил. Глядя на светящиеся в темноте окна, глубоко затянулся. Вздохнул: тридцать лет… Конечно, за полтора года он успел привыкнуть к Дальноморску, но холостяцкая жизнь есть холостяцкая жизнь. Эта жизнь ему уже порядком надоела, но девушку, которая поняла бы его и понравилась ему самому, он встретить так и не может. Внешне он, конечно, не красавец, но и не урод. Худоват, это есть, несколько нескладен с виду, но ведь это только с виду. Глаза наполовину карие, наполовину зеленые. Нос прямой, подбородок твердый, вот только губы подкачали, тонковаты. Тут же скривился — ну а что в тебе есть еще? Оперативник ты хороший? Да, оперативник не из последних, но ведь девушкам это не расскажешь? Затушив сигарету и бросив ее в урну, вошел в подъезд. Остановился, разглядывая занимающие всю стену синие почтовые ящики. Дом девятиэтажный, кирпичный, песчаного цвета; здесь в просторном холле высокий потолок, в углу столик и стул. Для дежурной по подъезду? Да. Как будто кооператив. Или ведомственный. Прикинул по нумерации — Гаева живет на втором или третьем этаже. Поднялся на пролет, остановился у обтянутой искусственной кожей двери с номером «21». Дверь выглядит внушительно. Медная пластинка с номером. Одна над другой — три замочные скважины. Нажал звонок, сразу же услышал настойчивое тявканье. Собака. Голос Гаевой: «Фифи, молчать! Фифи, кому я сказала?». Дверь открылась, он увидел Гаеву. В глазах у нее растерянность; вот улыбнулась:

— Добрый вечер, Вячеслав Петрович. Проходите.

Да, в каждом ее движении спокойствие, сдержанность. Пока он снимал куртку, к его ногам, потявкивая, принюхивался крохотный голубой песик с белой отметиной на лбу.

— Это… Фифи?

— Фифи, Фифи. кому сказала, на место!

— Красивый песик. Особенно пятнышко на лбу.

— Да, хотя для породы это нехорошо, порча. Фифи, иди на кухню, не мешай! Не обращайте внимания, он скоро отстанет. Проходите вот сюда, в комнату. Садитесь в кресло. Сюда, здесь удобно. Вы подождете, я поставлю кофе?

— Конечно, пожалуйста. — Прислушиваясь, как Гаева что-то делает на кухне, сел в глубокое, накрытое белой шкурой кресло. Огляделся и под взглядом пришедшего из кухни Фифи оценил обстановку. Видеомагнитофон, картины на стенах. Есть фарфор, немного, но подобран со вкусом: две большие неординарные статуэтки, сервиз. Скорее всего фарфор современный. Да, хотя статуэтки и выполнены под старину. Мальчик, играющий на скрипке, охотник с борзой. В этой квартире есть вкус, в этом весь секрет. Именно вкус, то, чего всегда не хватало ему в скитаниях по общежитиям и гостиницам.

Войдя с кофейным подносом, Гаева сказала:

— Значит, вы Вячеслав, а я — Вера. Хорошо? Вам с сахаром?

— Можно с сахаром.

— Одну ложку? Две?

— Все равно. Давайте две. — Увидев шутливое недоумение в ее глазах, улыбнулся. А ведь ему с ней легко. Очень легко.

— Ничего страшного, мой папа тоже сластена. Да и вообще — все мужчины сластены.

Он действительно чувствовал себя с ней свободно и спокойно. Разговор переливался легко и просто, сначала говорили о Дальноморске, потом кто какую музыку любит, потом где лучше всего отдыхать. О записке он не напоминал — захочет, расскажет сама. Обсудили две волнующие темы, сначала — почему оба одиноки, закончили же спором, почему хозяйка квартиры не стала балериной, а Тауров — юристом. Посмеявшись, сошлись: не случилось этого, наверное, потому, что «не лежала душа», и оба они сейчас довольны. Во время разговора пудель то вился у ног Гаевой, то требовательно тыкался мордой в ладонь Таурова. Когда же, продолжая говорить, он гладил его за ухом, пес ложился на бок, просительно поглядывая на хозяйку. Про себя Тауров отметил: за все время телефон не позвонил ни разу. В конце концов в разговоре наступила пауза; поежившись, Гаева сказала:

— Вячеслав… Я… хочу наконец сказать об этой записке.

Посмотрела на него, ожидая, что он что-то скажет, но он промолчал. Усмехнулась:

— Видите ли… Будем говорить прямо, не считаю нужным что-то скрывать. Сейчас, когда… Когда уже все ясно.

— Ясно — что именно?

Подняла глаза:

— Ну… Я долгое время была связана с одним человеком. Ну вот. А теперь наши отношения зашли в тупик. Так, что ли. Скорей всего я сделала это от ненависти. Ну, с запиской. — Провела рукой по лбу. — Наверное, я кажусь вам сейчас глупой, вздорной?

— Я еще не знаю, в чем дело.

— В очень простом. Он, этот человек, был связан с ремонтом на «Петропавловске-Камчатском». Я знала, что ремонт форпика там был липовый. Ну и… Короче, написала. И положила вам записку. Все.

— Вера, подождите. Вы говорите — ремонт был липовый?

— Этот факт вас удивляет?

— Не удивляет, но… Давайте по порядку. Прежде всего, кого именно вы имеете в виду? Кто — «он»?

— Вячеслав, при всей моей ненависти к нему… Вы понимаете… То есть, нет, теперь даже не ненависти, не то слово… Неприязни… Да, неприязни, если я сейчас назову его имя, это будет… Понимаете? — Отодвинула кофейник, вздохнула. — Это будет не очень красиво.

— Но ведь вы все равно уже все сказали? Назовите его имя, Вера.

Нагнулась, сказала совсем тихо:

— Пожалуйста, не заставляйте меня это делать, Вячеслав.

— Но почему?

Долго молчала, отвернувшись. Дернула плечом:

— Все равно ведь это имя вы завтра узнаете? Так ведь? Но назвать сейчас имя, именно имя, будет… Неужели вы не чувствуете? Хорошо, я назову, а что я буду чувствовать потом? Прошу вас, не нужно настаивать. Я не хочу. Просто не хочу. Пусть это будет прихоть, что угодно, но я не хочу. Ну пожалуйста.

Она смотрела в упор. Собственно, имя ему сегодня не нужно, завтра он узнает все имена, связанные с «липой» при ремонте форпика. Хорошо, настаивать он сейчас не будет.

— Что, вы и остальное не хотите рассказать?

— Что именно?

Он промолчал, она вздохнула:

— По-моему, сказанного больше чем достаточно. Разве нет?

— Вера, если вы могли бы рассказать что-то еще, вы очень помогли бы мне. Например, почему вы написали — «найдете золото»?

— Это же ясно. Я имела в виду деньги. Этот ремонт… он его озолотил. Понятно.

— Хорошо, понятно. Вы что-то еще знаете про этот липовый ремонт?

— Знаю только, что там были какие-то подставные фамилии — и все. Услышала об этом случайно, при разговоре.

— При каком разговоре? С кем?

— Вячеслав, это уже неважно. Не помню. Или не хочу вспоминать, разве не ясно?

Он помолчал, поставил чашку. Фифи при этом движении настороженно покосился. Решив, что с ним хотят поиграть, встал, дотронулся до ладони. Тауров отодвинул мокрый нос.

— Может быть, вы услышали что-то еще в том разговоре? Кроме подставных фамилий? Вспомните.

— Да нет. Ничего больше я не услышала. Просто после этого разговора об остальном можно было догадаться.

— О чем — остальном?