Обыграли нас эти камсюки, еще как обыграли. Они, конечно, смотрели наши ксивы и поняли, что мы никакие не пермяки. Мой паспорт был на имя Савельева Владислава Евгеньевича, кажется так. Тоска позаботился. Ростовчанин Савельев… Я отошел от двери и присел рядом с Графом.

— Сколько у тебя было денег? — вспомнил я о деньгах.

— Тысяч двадцать — двадцать пять, — ответа он. — И валютой кусок.

— У меня побольше. В этой дыре им этого надолго хватит, подхарчевались, козлы! Курево забрали, бляди. Зачем?

— До кучи. Выгребли все, что было, а потом сортировали.

— Ты запомнил их рожи?

— Да. Приметные ребята, не перепутаешь.

— Одного он называл Сохатым… Другого Геной, а третьего… забыл.

— Это фонарь. Он такой же Сохатый, как я Резван. — Граф рассмеялся. — Не ломай голову, скоро пожалуют, — заверил он меня.

— И что будем делать?

— Для начала послушаем, что скажут. Может, и договоримся как-то. А нет… — Граф задумался. — Попробуем найти их слабое место, молодняки ведь.

— А если они знают, кто мы? Ты не допускаешь такой вариант?

— Не знают. Давно бы сдали с потрохами. Сколько там за нас обещано? Пять тысяч долларов? Маму родную сдадут, к гадалке не ходи.

— Вообще-то ты прав, — согласился я. — Сдали бы. Помнишь Ведуту? Ну, того змея, что мать свою сдал «кумовьям»… На зоне, за год до нашего побега. Ведута…

— Мусорилу, что ли? Которого заставляли нары зубами грызть?

— Да, бульбаша, он вроде витебский был. Активист, сэвэпэшник… Его, в натуре, на какой-то пересылке заставили нары грызть. Сказали: «Если хочешь сохранить задницу, перегрызи доску сороковку». Перегрыз, козел, не трахнули. Замаранный был, тварь. Он же, в натуре, мать свою сдал. Я точно знаю. Укатал ее на наркоту, чтоб на свидание привезла, ну она и потащила. Припрятала как могла пару граммов героина, а он — к «кумовьям»: «Так и так, мать везет наркотик. Я честный, исправившийся заключенный, хочу освободиться условно-досрочно». Менты обалдели, не видели еще такого, чтоб мать родную сдавали, а делать нечего. Подождали ее… Завели дело. Говорят, сам Хозяин плевался и отмазывал старушку от срока, как мог.

— Ей сказали, кто ее сдал? Я что-то не помню.

— Сказали. Она не поверила сперва, а когда прочла его донос, отрубилась. Еле откачали. Его потом вывезли из зоны, а через четыре месяца проткнули ломом. Истыкали в Красноярском управлении где-то. Мне Бандо рассказывал и Вова Тимукас, им малявка оттуда приходила, упоминали об этом козле.

— Я тогда в БУРе сидел, но кое-что слышал, — сказал Граф. — На волю, пидор, захотел, приспичило, видать. Нашел способ! Я б его сам зарезал с удовольствием. А тех двоих ты не знал, кого прямо в БУРе расстреляли? — спросил он.

— Молодняков, из пресс-хаты?

— Ну да. Они Секу, прапорщика, в заложники прихватили, боялись на зону выходить.

— Знал обоих. Один сначала ничего жил, нормально, другой туповатый такой, бык. Там была настоящая ментовская игра, блеск. Комбинация супер! Ты не знаешь всей подоплеки и подноготины, а я знаю. Дело было так. Эти двое, Пена и Крюк, сидели в БУРе и имели постановления на шесть месяцев каждый. Мусора подписали их стать «прессовщиками» на это время. Сказали: «Бейте, насилуйте, ломайте каждого, кого бросим к вам». За это давали им чай, водку, жратву. Те исправно выполняли свою работу, казнили людей. Зона гудела, и все ждали, когда кончится их БУР. Срыву бы не было, ты знаешь. Но «кумовья» твердо пообещали козлам, что вывезут их из зоны, как только БУР закончится. Говорили, что отправят далеко, аж в Молдавию. Мол, ничего не бойтесь, там вас не достанут. Те, ясно, верили, а когда БУР кончился, им сказали: «Выметайтесь на зону». Прикинь их состояние и положение! Выйти на зону, чтобы тебя разорвали на куски! Они — в отказ, объявили голодовку, вскрылись до делов, кровища. Менты чуть поостыли, но вывозить их и не собирались. «Нет разнарядки. Ситуация изменилась». Короче, гнали ерша. Использовали и забыли. Те, чувствуя шкурой, что их вот-вот выпихнут из камеры силой, бросаются в крайность — берут в заложники хилого прапорщика Секу-одуванчика. Когда выводили в баню, они поставили его под два заточенных штыря и заволокли в хату. Дверь захлопнули. Ультиматум: «Или вывозите немедленно, или мы его проткнем!»

Секу связали и положили в углу камеры, подальше от двери. Менты, понятно, зашевелились, дело приняло нежелательный оборот. Давай их укатывать, а те ни в какую, требуют к себе областного прокурора. Короче, захват налицо, жизнь прапорщика — в опасности. Всем понятно, что они добиваются только выезда из зоны, что прапорщик им даром не нужен, что они его не проткнут ни в коем случае, находясь в четырех стенах. Но зачем вывозить, прикинули менты, когда есть возможность показать всем, кто в зоне хозяин, а заодно и отрапортовать в Москву: «Бандиты обезврежены». Вывезти-то их просто, без проблем, сотни вывозили до них, но ведь могут открыть рот, вякнуть прокурору, с чего все началось. Прокурор хоть и пидор, ничем не лучше зоновских ментов, но шантажировать может, крайнего станет искать. Подстрахует себя, «подоит» управленческих полковников. Легче убрать, с концами. Короче, приносят им в хату пару бутылок водки, гитару, а сами с понтом уламывают сдаться. Те вмазали по стакану и вообще раздухарились, черти. А время тикало себе. Как рассказывал мне шнырь БУРа, кунгурский тип Заика — он все это время был там, менты сначала открыли первую дверь камеры и завесили решетку одеялом. «Зачем?» — щекотнулись «покойники». «Чтобы мы слышали, что там у вас делается», — ответили им. А через некоторое время их расстреляли с двух рук. Одного — в голову, другого — в горло и сердце. Ребятки даже не пикнули. Говорили, что стрелял Суслов, капитан. Он снайпером в армии был. Трупы выволокли в запретку, чтоб не будоражить зону. Доложили в Москву. Потом об этом сообщили в газетах, по телевидению: бандиты, мол, получили свое. Самое интересное, Граф, в том, что весь этот «спектакль» с захватом был спланирован оперативниками управления от начала и до конца. Даже наши зоновские менты не знали, кто дергает за ниточки и ведет игру.

— Откуда тебе все это известно? — удивился Граф.

— Откуда? Ты меня недооцениваешь, брат! Вынюхал, специально занимался этим. Сидел с ними один тип… Может, ты его помнишь. Рапира. Жидкий тип, фуцен, короче. Менты решили наказать его и бросили в пресс-хату. Те его быстренько сломали и оставили у себя, понравился. Почуяли свой дух, масть. Предлагали ему быть третьим. Тот поначалу согласился, терять-то нечего уже, сломали, но потом призадумался. Однако с месяц он с ними просидел, как раз перед захватом Секи, затем свалил в шерсть, к другим. Вот он мне позже и рассказал.

— А ты, я смотрю, борец за права! — пошутил он. — Я и не знал. Свободы не иметь!

— Борец или нет, а людям помогать приходилось. Это не западло, — заметил я. — По настроению. Иногда хочется растоптать, задушить, а иногда помочь. Что характерно, каждый из живущих на земле вызывает к себе такое чувство, отношение. Несовместимостью называется, природной. Сбоев тут не бывает; кого-то нам хочется задушить, кто-то нас хочет задушить. Порой за один только вид, за физиономию, за голос. Десять человек тебя любят, а один…

— Это точно, это я замечал, — согласился со мной Граф. — Но где же наши молодые «душители»? — вздохнул он тяжело. — Было бы сейчас на пару косяков, я бы горя не знал. А так…

Он не успел договорить, как за дверью послышались чьи-то приглушенные голоса. Я тут же вскочил на ноги и рванулся к двери.

— Эй вы, там! Включите хотя бы свет, — обратился я к невидимым соседям или надзирателям за дверью. — Чего молчите, козлы?! Подойди кто-нибудь сюда, подойди, мусор! — Я изо всей силы забарабанил в дверь. — Суки! Вы че там, уснули?!

— Не ори. Сейчас откроем. А хочешь, ори, — произнес чей-то голос, и я узнал его. Один из них, тип с припухшей щекой, крестоносец. Он тогда говорил меньше всех, сидел, напустив на себя независимый вид, словно барин. Мерзкая порода, под сноба косит. Ну да хер с ним, хорошо хоть появились, уже легче.