После этого к тебе станет приходить еще больше людей. И ты будешь говорить с ними. Самые простые твои слова произведут не меньшее впечатление, как если бы говорил Шива или Будда. Поверь мне, Джон… — Я смолкла, вся ликуя и светясь сердцем. Но, спустя мгновение, я почувствовала, что Джон внутренне отвернулся и закрылся и что слова мои уже давно отброшены назад, с равной им силой.
Тревожным трепетом было охвачено пламя свечи. Мои нервы напряглись… Еще не успела я почувствовать всю силу удара, как раздалось резкое и холодное:
— Нет.
Джон, глубоко вздохнув, поднес ладони к пляшущему огоньку и сказал:
— Мне надо было остановить тебя, Джен… Послушай… Без сомнения, сделав несколько верных ходов, я мог бы изменить всю свою жизнь и даже обладать властью. Но эта цель мне отвратительна. Она помешает жить. У меня нет честолюбия. Ты спросишь, что же мне заменяет его? Улыбка. Я страстно привязан к горам, пустыням, морям, цветам, к животным, птицам, путешествиям… Еще больше я привязан к своим причудам… Я не могу долго сидеть на одном месте. Я двигаюсь с быстротой ветра, но люблю также бродить по живописным тропинкам. О, Джен, я люблю все!
Мне ли играть в игру с человечеством? Мне не нравится такая игра… Но укажи мне узор моего мира, и я изъясню тебе весь его сложный орнамент. Скажу: смотри, Джен, вот там тень, ее отбрасывают угол стола, кресло и складки портьеры, абрис условного существа, но с особым выражением. Уже завтра, когда тень будет забыта, одна мысль, равная ей и ею рожденная, начнет жить бессмертно, отразив для несосчитанно малой части будущего некую свою силу… явленную теперь.
Он отвел ладонь от свечи, встал и подошел к окну.
— Джен, смотри, розы, что разделяют нас сейчас, те розы, что я прислал тебе, начинают распускать лепестки… Знаешь почему?.. Скоро наступит рассвет. Им это известно. Перед тем как я поеду в горы, скажу тебе, каких я ожидал от тебя слов… Джен…
Он распахнул шире окно, смотря, как блекнет темная предрассветная синева, а звезды, дрожа, готовятся скатиться за горизонт.
— Клянусь, — сказал Джон, — я чувствую только печаль… Я мог бы полюбить тебя… Джен…
— О! — произнесла я с выражением столь необъяснимым, но точным, что он побледнел и быстро повернулся ко мне. Он взял меня за руки и принудил встать.
— Смотри же, — сказал Джон, схватив меня за талию. Мое сердце упало, стены двинулись, все повернулось куда-то… Быстро, скользнув мимо меня, отрезал комнату массивный контур окна. — Смотри! — повторил Джон, крепко прижимая меня к себе, оцепеневшую и испуганную. — От этого ты уходишь!
В этот миг я увидела и почувствовала (так показалось мне), что мы были среди пышных деревьев, среди вершин сада, которые вдруг понеслись вниз.
Светало, удивление и холод заставили меня упереться руками в грудь Джона. Я едва не упала, со странным удовольствием ожидая своей близкой и быстрой смерти.
Но Джон удержал меня.
— Глупая! — сурово сказал он. — Ты могла бы рассматривать землю, как божье чудо, но вместо того хочешь быть просто женщиной…
Он снова горячо и трепетно поцеловал меня.
Настал рассвет… Зажег цветы на окне, позолотил щели занавесей из бамбука, рассек сумрачную тишину первым лучом утреннего огня.
Плача от бессилия и восторга, я открыла лежащую передо мной книгу стихов и прочла:
Когда мне страшно, что в едином миге
Сгорит вся жизнь и прахом отойду
И книги не наполнятся, как риги
Богатой жатвой, собранной в страду;
Когда я в звездных дебрях мирозданья
Пытаю письмена пространств иных
И чувствую, что отлетит дыханье,
А я не удержу и тени их;
Когда я вижу, баловень минутный,
Что, может быть, до смерти не смогу
Насытиться любовью безрассудной, —
Тогда один — стою на берегу
Большого мира, от всего отринут,
Пока и слава, и любовь не сгинут.
Глава 28
Утренний ветер, полный необыкновенного запаха леса, обволакивал мое тело. Мы вышли к реке.
Джон сидел на огромном камне, я стояла у воды. Некоторое время мы молчали.
Джон посмотрел вокруг, лег, положил руки под голову и принялся глядеть вверх. Ясное доброе небо дразнило своей недоступностью…
— Джен, я люблю тебя, — вдруг прошептал он. — Мне хочется поцеловать тебя… Слышишь ли ты меня?
Я подошла к нему и, растроганно улыбнувшись, коснулась губами его лица.
Вдруг слабый шум послышался в стороне. Джон привстал, обернулся, прислушиваясь.
Птицы смолкли, тишина как бы колебалась в раздумье, это было мое собственное смятение. Посмотрев на реку, я увидела лодку, на мгновение мне показалось, что я вижу в лодке мистера Рочестера. «Почему он здесь? — пронеслось у меня в голове, — может быть, следит все это время за мной?»
Я хотела подойти ближе, но лодка тотчас скрылась из виду.
— Джон! Смотри! — воскликнула я, снова увидев выскользнувший из-за горного склона силуэт человека в лодке. — Это мистер Рочестер!
— Эдвард! — закричала я.
— Эдвард! — крикнул Джон. — Куда вы?! Разве вы не слышите нас?!
Мистер Рочестер не поднял головы и продолжал плыть. Он двигался, казалось, теперь быстрее, чем минуту назад. «Сейчас камень опять скроет его», — подумала я.
— Эдвард! Что ты собираешься делать?! — закричала я.
Плывущий мистер Рочестер поднял голову, посмотрел в лицо Джону, как будто, кроме него, на берегу никого не было.
— Джон, ты здесь и останешься! — крикнул он. — Вспомнишь мои слова!
Мое сердце вздрогнуло. Воспоминания, против воли, бросили меня назад, в те годы, когда я только познакомилась с мистером Рочестером. Множество мелочей, ничтожных, бессмысленных или отрывочных, блеснуло у меня в памяти.
Я вдруг отчетливо вспомнила вечер, когда мистер Рочестер пригласил меня к себе. Тогда я работала гувернанткой в его доме.
— Нравится вам мой голос? — спросил он.
— Очень…
— Вы должны мне аккомпанировать…
Тогда я впервые услышала его песню. Песню, которую пело его сердце. До сих пор я помню слова этого чувствительного романса. Мистер Рочестер пел своим бархатным голосом:
Любовь, какую ни один,
Быть может, человек
Из сердца пламенных глубин
Не исторгал вовек, —
Промчалась бурною волной
И кровь мою зажгла,
И жизни солнечный прибой
Мне в душу пролила.
Ее приход надеждой был,
И горем был уход.
Чуть запоздает — свет не мил,
И в бедном сердце — лед.
Душою жадной и слепой
Я рвался к небесам —
Любимым быть любовью той,
Какой любил я сам.
Но, наши жизни разделив,
Пустыня пролегла —
Как бурный штормовой прилив,
Безжалостна и зла.
Она коварна, как тропа
В глуши, в разбойный час,
Закон и Злоба, Власть, Толпа
Разъединяли нас.
Сквозь тьму преград, сквозь мрак обид,
Зловещих снов, скорбей,
Сквозь все, что мучит и грозит,
Я устремлялся к ней.
И радуга, легка, светла,
Дождя и света дочь,
Как в полусне, меня вела,
Пресветлая, сквозь ночь.
На облаках смятенной тьмы,
Торжественный рассвет,
И нет тревог, хоть бьемся мы
В кольце нещадных бед.
Тревоги нет. О, светлый миг!
Все, что я смел с пути,
Примчись на крыльях вихревых
И мщенье возвести.
Поставь, Закон, свой эшафот,
Низвергни, Злоба, в прах!
О власть, где твой жестокий гнет?
Мне уж неведом страх.
Мне руку милая дала
В залог священных уз,
Две жизни клятвою сплела —
И нерушим союз.
Она клялась мне быть женой.
И поцелуй пресек
Ей путь иной: она со мной
На жизнь, на смерть — навек.
О наконец вслед за мечтой
Взлетел я к небесам:
Блажен: любим любовью той,
Какой люблю я сам!
