«Мысли, предложения. 1. Военно-политическая обстановка не может быть изменена в рамках прошлых концепций и подходов. Нужны решительные меры, новые подходы, вытекающие из честного и правдивого анализа объективной обстановки. 2. НДПА в неизменном виде не сможет привлечь народные массы и спасти положение в стране. Система НДПА — это разветвленная кровеносная система без крови (т. е. без народа)… Необходим решительный поворот в сторону признания других политических партий и организаций… 3. Необходимо пересмотреть всю систему комплектования вооруженных сил. Метод отлова не дает ожидаемого эффекта. Дезертирство при такой системе остановить невозможно. Считал бы более целесообразным создание частей и подразделений на принципе территориальной дислокации с обязательным выделением 10–15 % личного состава в состав общенациональных вооруженных сил. Осуществлять набор этих 10–15 % через старейших и племенных авторитетов»…

Новая докладная:

«…Гибель афганской революции однозначно предрешена, если не будет новых подходов с нашей стороны…

Курс на национальное примирение без должной подготовки, без его наполнения конкретными практическими делами остается политическим лозунгом…»

И таких докладных я направлял не одну, не две и не три. Действуя в 1987 году по трем основным направлениям: контакты с леводемократическими силами, полевыми командирами вооруженной оппозиции и работая с племенами, я получал массу полезной информации. На ее основе составлялся определенный план выхода из кризиса. Но со своими предложениями натыкался на глухую стену. Однажды не выдержал и написал в очередной докладной: «Прошу не останавливать мою работу по всем трем направлениям…»

Дело отнюдь не в каких-то отдельных личностях, не имевших желания и возможностей что-то кардинально изменить в ДРА. Дело в системе отношений, когда любые здравомыслящие голоса глохли, точно в колодце, не оказывали влияния на нашу политику. А вы думаете, все предложения того же Валентина Ивановича Варенникова находили поддержку в Москве? Как бы не так.

— Но вернемся, Ким Македонович, к интервью в «Огоньке».

— Резонанс получился небывалый. Одно из первых откровенных высказываний о войне, ее причинах и следствиях. А военные встали на дыбы.

Весьма некорректный разговор вел со мной начальник Главпура генерал армии Лизичев: «Что тебе, денег не хватает, за гонораром погнался?» «Товарищ генерал армии, — ответил я, — денег мне хватает, гонорара я не получил ни копейки — за интервью не платят. У меня есть совесть, честь и долг, они и побудили выступить. И разве мои высказывания для вас неожиданность? Еще в 1984-м я писал в Главпур о том же самом»…

Потом было дано указание начальнику политотдела академии Гудкову обсудить мой «проступок». Рьяно выполняя указание Главпура, Гудков решил собрать по факультетам мнения офицеров-«афганцев» против Цаголова. И тут вышла осечка. Большинство было за меня. «Если нужно, мы защитим вас», — говорили они.

Тогда вынесли мой вопрос на заседание партийной организации кафедры, которую я возглавлял. «Цаголов занял антипартийную позицию», — заявил Гудков. К чести моих коллег, они решительно встали на мою защиту. Одно собрание было провалено, потом другое…

Взялись за меня три представителя политуправления сухопутных войск. В чем только не обвиняли… Один мне бросил: «Вы — генерал, поймите, каждое ваше слово — это мнение правительства». «При чем тут правительство? — возмутился я. — Это мое и только мое мнение…» Не выдержал, прямо при них позвонил в МИД Воронцову: «Юлий Михайлович, похоже, тридцать седьмой год возвращается. Опять меня судит тройка». Он как мог успокоил: «Скоро для вас, Ким Македонович, наступит восемьдесят восьмой»…

Словом, шито все было белыми нитками. Тем не менее парт-комиссия поставила мне «на вид». Так я получил свое первое в жизни партийное взыскание.

…Я ушел из Академии имени Фрунзе. Сейчас работаю в аппарате Верховного Совета СССР. Буду писать книгу об Афганистане. Материалов уйма, дай бог справиться. Да и время подходящее.

Весной 1990 года ответственного работника Главпура генерал-майора Л. И. Шершнева вызвал один крупный начальник.

— Вам предлагается убыть к новому месту службы, — отводя глаза в сторону, сказал он.

Шершнев молча ждал.

— Поедете старшим советником в… — ему назвали страну, в которой мечтали бы служить многие генералы. Платили там уж больно хорошо.

Оба они — и высокий начальник, и не очень высокий (в буквальном смысле) Шершнев — прекрасно понимали, что речь идет о ссылке. Почетной, материально весьма выгодной, но все же — ссылке. Откровенно говоря, начальник с удовольствием отправил бы генерала не «в заграницу», а загнал бы в тьмутаракань или вообще снял бы с него погоны. Но формальных поводов для этого не имелось — генерал не пил, службу нес исправно, да и время приспело такое, что на открытую расправу не отважишься.

А давно сидел у него в печенках этот Шершнев. Вольнодумец! То записку какую-нибудь сочинит «наверх» — с предложениями о работе политорганов в новых условиях, то реформу армии предложит, то телевидению интервью даст. И все это сам, без спроса, без команды. Опасный тип… И как он до генерала только дослужился? С идеями-то? В армии не идеи нужны, а умение точно исполнять приказы. А недавно вообще отчебучил… Позволил выдвинуть себя кандидатом в народные депутаты России. Его, как положено, пригласили, побеседовали, объяснили: так, мол и так, от Главпура будет избираться другой человек, не чета вам. Это решено «наверху», и вам, генерал, не следует проявлять самодеятельность. И вообще, если вас изберут, то депутатские обязанности помешают выполнению основной работы. А он на это возьми да и заяви: «Не мешают же начальнику Главпура обязанности народного депутата СССР выполнять основную работу…» Эк, куда хватил…

Долго думали, гадали, как приструнить Шершнева. По партийной линии? Увы, не к чему придраться. Аморалки за ним никакой не водится, против политики партии не выступает. Тогда кому-то пришла блестящая идея: отправим-ка мы его за тридевять земель, где долларами платят. Как миленький поедет, мигом забудет про все свои идеи. Никто от такого подарка судьбы не отказывался, наоборот, в кадрах очередь из генералов на годы вперед выстроилась. Пусть и этот строптивец поправит свое материальное положение, черт с ним. Верные люди донесли: живет он скромно, впятером в трехкомнатной квартире, ни дачи, ни машины никогда не имел и даже телевизор цветной купил только что. Пусть порадуется…

В. Снегирев: В начале лета 1981 года я узнал о формировании первого боевого агитационного пропагандистского отряда (БАПО), который должен был отправиться в рейд по кишлакам к северу от Кабула. До сих пор с местным населением воевали и вот теперь решили наконец заговорить с ним другим языком.

Отряд формировался из наших и афганцев. Наши составляли небольшое подразделение охраны, были водителями боевых машин и танков (танки с тралами взяли на случай разминирования проселочных дорог), входили в группу разведки, имелись также врач, киномеханик, молодежный советник и два-три политработника. Афганцы отрядили в рейд группу молодых артистов, партийных агитаторов, муллу и своих политработников.

Уже один только факт создания такого отряда говорил о намечающемся переломе в настроениях нашего командования. Стали, кажется, понимать, что пушками тут ничего не пробьешь, нужны другие подходы. Впрочем, до окончательного осознания этой истины было еще далеко. Даже в самом отряде, призванном нести в кишлаки мир (должны были раздавать продовольствие, лечить, вести диалог с крестьянами, показывать им концерты, фильмы), даже здесь не было вначале единого понимания задач. Два человека олицетворяли две совершенно противоположные позиции.

Первым был, я бы сказал, типичный полевой офицер, танкист, по фамилии… — впрочем, так ли это важно, допустим, майор С. Он руководил отрядом но части возможных боевых действий, отвечал за охрану и безопасность. В вылинявшей до белизны полевой форме без погон, перепоясанный портупеями, до зубов вооруженный, румяный и уверенный в себе, он, завидев очередной кишлак, каждый раз кровожадно усмехался: «Ну, что, поставим-ка мы этот кишлак на уши!» И картинно передергивал автоматный затвор. Он был непогрешимо уверен в том, что с местным населением можно разговаривать только так. Если день проходил без пальбы, то он считал его пропащим. «Хороший афганец — мертвый афганец», — шутил он и первым начинал смеяться.