Также не подлежит сомнению, что афганские события кардинально изменили политическое положение в мире. Они поставили под удар разрядку, создали прямую угрозу миру не только в этом районе, но и везде. Они затруднили (а может, сделали вообще невозможной) ратификацию Договора ОСВ-2, жизненно важного для всего мира, в особенности как предпосылки дальнейших этапов процесса разоружения. Советские действия способствовали (и не могли не способствовать!) увеличению военных бюджетов и принятию новых военно-технических программ во всех крупнейших странах, что будет сказываться еще долгие годы, усиливая опасность гонки вооружений. На Генеральной Ассамблее ООН советские действия в Афганистане осудили 104 государства, в том числе многие, ранее безоговорочно поддерживающие любые действия СССР.

Внутри СССР усиливается разорительная сверхмилитаризация страны (особенно губительная в условиях экономических трудностей), не осуществляются жизненно важные реформы в хозяйственно-экономических и социальных областях, усиливается опасная роль репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля.

Я не буду в этом письме анализировать причины ввода войск в Афганистан — вызван ли он законными оборонительными интересами или это часть каких-то других планов, было ли это проявлением бескорыстной помощи земельной реформе и другим социальным преобразованиям или это вмешательство во внутренние дела суверенной страны. Быть может, доля истины есть в каждом из этих предположений… По моему глубокому убеждению необходимо политическое урегулирование, включающее следующие действия:

1. СССР и партизаны прекращают военные действия — заключается перемирие.

2. СССР заявляет, что готов полностью вывести свои войска по мере замены их войсками ООН. Это будет важнейшим действием ООН, соответствующим ее целям, провозглашенным при ее создании, и резолюции 104 ее членов.

3. Нейтралитет, мир и независимость Афганистана гарантируются Советом Безопасности ООН в лице его постоянных членов, а также, возможно, соседних с Афганистаном стран.

4. Страны — члены ООН, в том числе СССР, предоставляют политическое убежище всем гражданам Афганистана, желающим покинуть страну. Свобода выезда всем желающим — одно из условий урегулирования.

5. Афганистану предоставляется экономическая помощь на международной основе, исключающей его зависимость от какой-либо страны; СССР принимает на себя определенную долю этой помощи.

6. Правительство Бабрака Кармаля до проведения выборов передает свои полномочия Временному совету, сформированному на нейтральной основе с участием представителей партизан и представителей правительства Кармаля.

7. Проводятся выборы под международным контролем; члены правительства Кармаля и партизаны принимают участие в них на общих основаниях…»

Спустя девять лет мы наконец совершили то, во имя чего академик Caxapов безрезультатно обращался к Брежневу.

Кто сумасшедший?

Наш дальнейший рассказ — о двух генералах, переступивших через запрет — «не сметь свое суждение иметь»…

Ким Македонович Цаголов находился в Афганистане в общей сложности почти четыре года: 1981 — 1984-й и 1987-й. Был там военным советником. Доктор философских наук, бывший начальник кафедры Военной академии имени Фрунзе, генерал-майор в отставке, Цаголов на многое смотрит теперь иначе, нежели в самом начале войны.

— Можно спорить относительно ввода войск в Афганистан, говорить об ошибочности принятия этого решения. Но одно я не приемлю: смещение временных рамок, мудрость и смелость задним числом, когда получается: «Я тогда все знал…» Рассматривать афганскую войну надо только в контексте времени, в контексте эволюции своих собственных взглядов. Мы почему-то боимся сказать: «Я ошибся». Считаю актом гражданского мужества, если человек открыто говорит: «Я тогда думал так, а сейчас по-иному».

Я как ученый, историк давно наблюдал за так называемой Апрельской революцией. Вызывала она у меня немало вопросов. Скажем, были неясны первые декреты новой власти. Не буду утверждать, что уже тогда мною владело убеждение, что это ошибочные документы, однако многое в них настораживало. Например, отмена калыма. Казалось бы, прогрессивная вещь, но я совместил это с исламской психологией и пришел к отрицательному выводу о полезности этого декрета. Или отмена всех долгов.

11 миллионов афганцев были освобождены от них. Но ведь по исламу долг отца переходит на сына, и это свято соблюдается. Как же быть с этим?

И вот я задумался: а можно ли все сводить к экономическим мотивам? Можно дать человеку все чудеса современной техники: телевизор, машину, компьютер, то есть довести его до вершины цивилизации, но психология его не изменится, ее нельзя разом переделать. Это рассуждение, на оригинальность которого я не претендую, имеет прямое отношение к афганским делам, хотя ни о каких машинах и компьютерах там речь не шла. И все же…

Ввод войск в Афганистан оказался для меня абсолютно неожиданным. Я тогда был заместителем начальника кафедры марксизма-ленинизма в бронетанковой академии. И ничего не знал, ни о чем не догадывался. Не побоюсь сказать: я это воспринял положительно. Причем был убежден, что в течение короткого времени мы в Афганистане решим все проблемы. Какие-то банды попетушатся, пара советских дивизий быстро разберется с ними. Так я считал в конце семьдесят девятого.

Сомнения зародились, когда я оказался в Афганистане. Шел февраль восемьдесят первого. Я был направлен советником в военное училище «Харби пухантун» — кузницу всех афганских офицерских кадров. Так вот, уже после нескольких месяцев пребывания в училище, многочисленных встреч не только с военными, но и мирными жителями, крестьянами, я понял: оружием здесь ничего не сделаешь.

Во мне началась внутренняя борьба. Я постепенно отрешался от иллюзий. Большинство же соотечественников продолжало пребывать в блаженной уверенности в том, что все идет нормально. Кроме того, я смотрел на Афганистан глазами не только военного, но и ученого, мои выводы нередко воспринимались окружающими как некие теоретизирования… Я то и дело натыкался на непонимание.

Помню, генерал-лейтенант Самойленко, руководивший группой военных политработников, на одном совещании грубо осадил меня, пытавшегося высказать свое мнение: «А, это все ученое мудрствование. Нам не наукой здесь надо заниматься, а воевать». Как будто я этого не понимал… Просто мои меняющиеся взгляды шли вразрез с устоявшимися воззрениями на войну.

Я себя ощущал наподобие пешехода, идущего по улице и неожиданно угодившего в колодец. Кричит он, хочет, чтобы его услышали, и… тщетно. Ощущение, что меня не понимают, рождало чувство горечи и даже безысходности.

Потихоньку я начал делать обходные маневры. Видя оторванность партактивистов НДПА от реальной жизни в кишлаках, предложил выпуск политработников «Харби пухантун» — боевых, отчаянных ребят — направить не в войска, а сформировать из них агитационные отряды и начать работать с населением. Ведь политическая работа с населением велась в ДРА на уровне лозунгов. Мое предложение не приняли…

Приехав в Москву в отпуск (уже был восемьдесят второй год), пришел в ЦК КПСС к Ульяновскому — заместителю заведующего международным отделом. Ростислава Александровича я знал и раньше — встречались на различных совещаниях. Я начал тогда пробивать идею написания популярных брошюр для простых афганцев: крестьян, солдат, чтобы доходчиво и просто объяснить им, что же происходит в их стране. По этому вопросу я и пришел к Ульяновскому.

Ростислав Александрович обращается ко мне: «Ким Македонович, можете ответить прямо, без обиняков: мы ошиблись, войдя в Афганистан?» Я говорю: «Да, ошиблись», — и аргументирую свой ответ. Тогда он снова спрашивает: «Мы ошиблись в Бабраке Кармале?» И на это я ему ответил: «Да, ошиблись. И не потому, что Кармаль недостоин был лидером — он один из создателей НДПА, а потому, что халькистов значительно больше, они там, где проливается кровь, а многие парчамисты сидят в государственных учреждениях, предпочитают становиться аппаратчиками»… Ничего мне на это Ульяновский не ответил, а начал спрашивать об афганском рабочем классе. Он оставался в плену своих схем и представлений о стране, где мы воевали.