Б. Кармаль: Это не вся правда. Когда официальная часть встречи с Биляком завершилась и Тараки ушел, Амин сказал чехословацкому гостю: «Если нам удастся напасть на след Кармаля, мы привезем его в Афганистан и здесь расстреляем как агента ЦРУ».

Конечно, после такой угрозы чехословацкие товарищи еще лучше позаботились о мерах безопасности для меня и моей семьи. Вначале мы, покинув Прагу, месяца два жили в одном укромном месте, потом нас спрятали в другом.

Эти меры предосторожности не были излишними. До Праги дошли слухи, что Амин направил сюда террористов для расправы надо мной. Позже в афганском посольстве было найдено оружие, якобы доставленное сюда для той же цели.

В названии этого раздела мы, наверное, должны были бы поставить знак вопроса. Ибо, как поймет читатель из дальнейшего, в изложенных нами событиях и версиях не все до конца ясно. Впрочем, предоставим слово очевидцам.

А. М. Пузанов: В конце августа 1979 года Тараки отправился на Кубу для участия в совещании руководителей государств — участников Движения неприсоединения. Все мы отговаривали его от поездки. Обстановка в стране и в партии требовала каждодневного присутствия в Афганистане первого лица. Амин к тому времени уже обложил своего учителя красными флажками, ситуация для Тараки становилась угрожающей не по дням, а по часам. Ему ни в коем случае нельзя было покидать Кабул. Но Тараки был по-прежнему беспечен…

Далее события развивались так. Афганский руководитель попросил у нас самолет для поездки на Кубу, а на обратном пути захотел встретиться с Брежневым. Обе просьбы были удовлетворены: самолет ему направили, насчет встречи договорились. Ни вдруг за сутки до вылета из Кабула Тараки заявляет: «Я полечу на своем самолете». Незадолго до этого афганцы приобрели в США «Боинг» — его-то и имел в виду Тараки. Почему он так круто изменил свое решение? Тут что-то нечисто. Мало ли что может произойти… Я начал увещевать: «Нехорошо, товарищ Тараки. Наш самолет уже находится в. Ташкенте. Реакция советского руководства на ваш отказ воспользоваться им может быть негативной». Следующим утром Амин меня информирует: «Не требуется вашей помощи, у нас свой самолет есть». Ну, тут уж я жестко поговорил с ним: «Нет! Будет так, как запланировано первоначально».

Что стояло за этой возней, теперь уже никто не узнает. Возможно, ничего особенного, а может, Амин замышлял какую-то авантюру.

На обратном пути из Гаваны, во время встречи в Кремле, Брежнев в общих чертах нарисовал афганскому руководителю картину грозящей ему опасности. И что вы думаете! Вернувшись на родину, Тараки не принял никаких ответных мер. Никаких! Трудно теперь сказать, чем это было продиктовано. Либо Амин сумел убедить его, что опасения не имеют под собой почвы, либо он просто-напросто не придал значения нашим предупреждениям… Одним словом, все продолжалось как прежде. А между тем Тараки ничего не стоило цивилизованным путем «укоротить» Амина: скажем, снять с высоких постов — хотя бы за организованные им репрессии. Но нет…

Москва, зная обо всем этом, проявляла все большую озабоченность. В ДРА уже около месяца находился главком сухопутных войск генерал армии Павловский. Он с группой генералов и офицеров помогал афганцам разрабатывать военные операции против оппозиционных сил. В Москве была создана на очень высоком уровне рабочая группа по Афганистану: Громыко, Андропов, Устинов, Пономарев. Они систематически, а если того требовала обстановка, то ежедневно, собирались, изучали поступающую информацию, отдавали необходимые распоряжения министерствам и ведомствам.

Когда мы поняли, что Амина уже не остановить, дали об этом предельно-откровенную шифротелеграмму в Центр. Ночью по ВЧ мне звонит первый заместитель министра иностранных дел Корниенко и диктует текст ответа на нашу телеграмму: «Посетите немедленно товарища Тараки и передайте ему следующее. В Афганистане идет война. В этой тревожной обстановке Советский Союз проявляет серьезную озабоченность тем, что в партии и афганском руководстве нет единства, продолжаются междоусобные распри. Считаем своим долгом самым серьезным образом предупредить, что если вы не примете немедленных и чрезвычайных мер, то последствия могут быть самыми тяжелыми». Я не дословно передаю сказанное по телефону, но смысл был таков.

Уже заполночь поехали в Арк — вместе со мной были Павловский, Горелов, Иванов и переводчик Рюриков. Заявили Тараки: «Мы имеем поручение сообщить точку зрения советского руководства, но хотим, чтобы при разговоре присутствовал и товарищ Амин». — «Он здесь, во дворце, сейчас его позовут». Приходит Амин — в восточном халате и шлепанцах, словно мы его с постели подняли. Как он там оказался?..

Я довел до сведения афганских руководителей депешу из Москвы. «Да, в нашем руководстве существует немало разногласий, — ответил Тараки. — Но где их нет? Должите советским друзьям, что мы благодарим их за участие и твердо заверяем: все будет в порядке».

Амин в ходе этой встречи выглядел абсолютно невозмутимым, уверенным в себе, будто это не о его происках шла речь. Он тоже взял слово: «Я согласен со всем тем, что сказал здесь дорогой товарищ Тараки, хочу только добавить: если мне вдруг придется уйти на тот свет, я умру со словом «Тараки» на устах. Если же судьба распорядится так, что Тараки покинет этот мир раньше меня, то я свято буду выполнять все заветы вождя и учителя».

Хочу обратить ваше внимание на то, что до развязки оставались считанные часы.

Мы вернулись в посольство, посидели еще какое-то время вместе, сочинили ответ Москве. Всем было ясно: Тараки так и не поверил в реальность нависшей над ним угрозы.

Важная подробность. Когда мы глубокой ночью приехали в посольство, я обратил внимание на несколько запаркованных у нас лимузинов с афганскими номерами. Афганцы ночью в советском посольстве да еще, судя по всему, высокопоставленные особы! Спрашиваю у коменданта: в чем дело? Докладывает: четыре министра — Сарвари (служба безопасности), Маздурьяр (по делам границ), Ватанджар (МВД) и Гулябзой (министерство связи) — приехали к полковнику О. Был у нас один полковник, который впоследствии работал личным советником Кармаля.

С министрами этими такая история приключилась. Все они были халькистами, людьми, близкими к Тараки, но откровенно не симпатизировали Амину, видимо, ощущая, какая опасность исходит от него. Амин, в свою очередь, заподозрив, что эти люди могут оказаться на его пути к вершинам власти, стал настаивать на их смещении с важных постов. Тараки не соглашался, на этой почве между учителем и «учеником» возникло напряжение.

Ночью эти министры открыто приехали в посольство, видимо, искать у нас защиты. Но ведь это наверняка тут же станет известно Амину, а наши отношения уже и так накалены до предела. Я попросил полковника О. немедленно распрощаться с гостями.

С. М. Гулябзой: Скоро после Апрельской революции я заметил, что Амин становится беспринципным карьеристом. Окружает себя верными подхалимами, поднимает их, а других казнит без суда и следствия. Я понял, что против Амина надо создать прочную оппозицию.

Сначала привлек на свою сторону Маздурьяра и Сарвари. Затем попытался сделать своим союзником Ватанджара, однако сразу этого не получилось, он не захотел идти против Амина. Тогда пришлось применить особую, очень хитрую тактику. Дело в том, что Ватанджар обо всех своих разговорах подробно рассказывал Амину. И вот, сблизившись с Ватанджаром, я намеренно не стал ему говорить про Амина ничего плохого — только хорошее. Амин, зная мое истинное к нему отношение, расспрашивал Ватанджара: «Ну, что тебе Гулябзой сказал?» — «Ничего». Раз — «ничего», два — «ничего», а потом Амин заподозрил Ватанджара в неискренности и охладел к нему. Так он и перешел в наш лагерь.

Советские товарищи были против поездки Тараки на Кубу. Я тоже был против. Сам Тараки сомневался: ехать или нет? Но тут Амин пошел на хитрость. На собрании партактива, в присутствии 500 или 600 человек, он взял да и объявил: «Наш великий вождь едет на Кубу, чтобы участвовать в совещании руководителей стран — участниц Движения неприсоединения». Ну, тут, конечно, бурная овация, крики «ура!». Тараки мне говорит: «Как теперь не ехать, раз этот болтун уже на весь свет натрезвонил?» Я ему посоветовал прикинуться больным. Отказался. «Тогда отправляйтесь, но не на две недели, а дней на пять». Тараки согласился с этим, пообещал вернуться побыстрее, но слова своего не сдержал, пробыл в этой поездке ровно 14 дней, которые Амин использовал для подготовки к завершающему удару.