— Идем, — сказал жандарм.
Филиппу пришлось направиться к выходу. Волнение сжало ему горло, и он чуть не разрыдался. В эту минуту со двора в раскрытую дверь донесся радостный крик, и какой-то человек ворвался в дом, не переставая твердить: «Помиловал! Помилован!»
Это был Мариус. Он не нашел экипажа, и ему пришлось пешком добираться сюда. Он бежал всю дорогу, и одежда его пропылилась. Мариус вынул из кармана пакет и подал жандармам. Это было извещение о помиловании, дарованное королем Филиппу. Оно было обещано брату осужденного еще месяц назад и прибыло как раз в ту минуту, когда г-н де Казалис, использовав остатки своего влияния, заставил прокуратуру действовать. Мариус только потому и не помчался в Сен-Барнабе, что хотел еще раз удостовериться, не пришло ли помилование.
Ознакомившись с содержанием пакета, жандармы склонили головы перед посланием, выражавшим волю всемогущего монарха. Миссия их была выполнена, им ничего не оставалось, как только удалиться.
Растерянный, повергнутый в трепет такой неожиданной развязкой, г-н де Казалис в бешенстве смотрел вслед уходящим жандармам, словно это они помогли освобождению его врага. Обезумев с отчаяния, он соображал, нет ли все-таки какого-нибудь способа заставить их отвести Филиппа в тюрьму.
Войдя в комнату, Мариус обнял брата и воскликнул:
— Ты свободен!.. Слава богу… я поспел вовремя…
Филипп на секунду замер, он задыхался от волнения и не смел поверить своему счастью. Вдруг, вспомнив о человеке, который поднялся наверх, чтобы похитить ребенка, он бросился к лестнице.
Матеус услышал его шаги. Мгновенно осознав, какая нависла над ним опасность, негодяй быстро окинул взглядом чердак, стараясь найти хоть какую-нибудь лазейку. В одном из слуховых окон на блоке болтался обрывок веревки. Рискуя упасть, Матеус ухватился за него и соскользнул вниз. Шпион чуть не свалился на голову г-ну де Казалису, который удалялся с проклятием на устах и бешеной злобой в сердце. Когда бывший депутат увидел Матеуса одного, без ребенка, то едва не избил его. План его полностью провалился: ему не удалось завладеть ни отцом, ни сыном.
Фина, избежав грубого нападения, спустилась вместе с Филиппом в комнату первого этажа. Здесь, вне себя от счастья, оба брата и молодая женщина как безумные бросились целовать Жозефа.
— Теперь нам нечего бояться! — воскликнул Мариус. — Позорный приговор не тяготеет больше над нами, и мы теперь можем, не таясь, заботиться о счастье ребенка.
X
Февраль 1848 года
На следующий день братья проснулись счастливые: отныне все страхи кончились, и они снова вместе. Накануне, щедро вознаградив садовника Эйяса и горячо поблагодарив его, они увезли с собой Жозефа.
Филипп и его сын провели ночь в маленькой квартирке молодоженов. От пережитых волнений Мариусу не спалось, и он всю ночь строил планы на будущее. Как только вся семья собралась за столом и Фина подала завтрак, он решил изложить свой проект.
— Давайте поговорим серьезно, — сказал он. — Нужно решить, что нам делать с Жозефом и за что взяться Филиппу.
Филипп внимательно слушал брата. Он часто задумывался над тем, как станет жить, когда не надо будет скрываться; одно было ясно: ради сына он должен остепениться и начать трудовую жизнь, отказавшись от своего непомерного честолюбия и сумасбродства.
— Нам не придется долго искать ребенку мать, — улыбаясь, сказал Мариус и посмотрел на Фину.
Молодая женщина держала Жозефа на коленях и, осыпая ласками, кормила супом. Услышав слова мужа, она воскликнула:
— Зачем же ее искать?! Ребенка поручили мне, он мой, ведь правда, Филипп?.. Я ему мать… Раз Мариус не хочет подарить мне сына, возьму этого мальчика себе и ни за что не отдам. Он всегда будет со мной, и вы увидите, как я буду любить его!
Филипп, растроганный, горячо пожал руку бывшей цветочнице. Ведь сын был еще совсем маленький, и эта мысль иногда пугала его. Что ему делать с четырехлетним ребенком? Предложение Фины облегчало задачу: он не расстанется с Жозефом, и у мальчика будет любящая мать.
— Ну вот, малыш пристроен, — смеясь, продолжал Мариус, — а я берусь пристроить отца… Но сперва, Филипп, расскажи о своих планах.
— Я хочу работать, — ответил молодой человек. — Хочу, чтобы вы забыли о моем беспутстве. Пора подумать о счастливом и спокойном будущем.
— Великолепно… Значит, ты отказываешься от своей мечты о богатстве и согласен, подобно мне, стать простым тружеником?
— Да.
— Ну, тогда я все устрою… Не можешь же ты оставаться грузчиком. Я предлагаю тебе скромную должность, но она даст тебе возможность жить совершенно самостоятельно.
— Заранее на все согласен и слепо полагаюсь на тебя, зная, что ты желаешь мне добра.
— Ладно. Я сейчас же пойду с тобой к моему патрону, господину Мартелли. Вот уже больше шести месяцев я сохраняю для тебя место с жалованьем в тысячу восемьсот франков. Поверь мне, друг мой, не к чему гнаться за властью и славой. Будь скромен — и мы заживем тихо и счастливо.
Братья отправились к судовладельцу. Тот радушно принял Филиппа и, по-видимому, был рад помочь ему, взяв к себе на службу.
— Мариус, дорогой, — весело сказал он, — дайте этому парню работу по вашему усмотрению. Здесь хватит дела, а нам нужны умные и энергичные работники. Я не забываю тех, кто мне верно служит.
Мариус поручил брату вести часть довольно обширной корреспонденции. Для Филиппа началась мирная жизнь. Целый день он проводил в конторе, а вечером возвращался в тихую квартирку молодой четы; посадив на колени Жозефа, он часами играл с ним. Фина уговорила хозяина сдать им еще одну комнату на пятом этаже и устроила в ней Филиппа. Хозяйство у них было общее: Филипп дневал и ночевал у брата, никуда не ходил и, казалось, чувствовал себя хорошо только в тихом семейном кругу.
Текли недели. При виде этой семьи, такой дружной и счастливой, где все были нежны и ласковы друг с другом, никто бы и не заподозрил, какие страшные минуты пришлось им пережить еще недавно.
Обычно они коротали вечера за теплой, сердечной беседой. Однако по временам к Филиппу возвращался его прежний резкий, раздраженный тон. Как только он вспоминал о г-не де Казалисе, он снова выходил из себя, ему хотелось заставить дядюшку своей бывшей возлюбленной вернуть награбленное состояние.
— Мы — трусы, — сказал он однажды вечером Мариусу, — мы не умеем мстить. Мне следовало бы надавать этому человеку пощечин и потребовать у него деньги моего сына.
Эти внезапные приступы гнева пугали Мариуса. Спокойный и уравновешенный, он более хладнокровно оценивал положение.
— Многого ты добьешься пощечинами! — урезонивал он брата. — Снова угодишь в тюрьму, вот и все.
— Но он — вор! Он прикарманил деньги, которые ему не принадлежат, и, возможно, проедает их! Завидую, что ты можешь спокойно думать о подобных вещах. А мне хочется вырвать у него состояние, которое по закону принадлежит Жозефу.
— Умоляю, не совершай новых безумств. Мы живем так счастливо, не нарушай нашего покоя.
— Значит, по-твоему, я должен отказаться от наследства, которое оставила моему ребенку его мать?
— Лучше бы ты выбросил из головы все эти мысли, по крайней мере на некоторое время. Иначе ты снова испортишь нам жизнь. Не будем нападать, ограничимся защитой. Мы слишком слабы, и нас разобьют при первой же стычке.
— Я хочу, чтобы мой сын был богат и влиятелен Я отказался от честолюбивых помыслов в отношении себя, но не в отношении сына.
— Твой сын счастлив, мы любим его, он вырастет честным человеком. Поверь мне, ему ничего не нужно, и, возможно, ты окажешь ему плохую услугу, если добьешься своего и он получит богатое наследство.
Такие разговоры велись часто. Мариус понимал, что г-н де Казалис слишком силен и, вступая с ним в единоборство, они не могут рассчитывать на успех; он сознавал, что при первом же удобном случае бывший депутат сам перейдет в наступление, и хотел сберечь силы для защиты. Мариус мечтал лишь об одном, чтобы дядя мадемуазель Бланш вовсе забыл о существовании Жозефа и Филиппа.